Глава одиннадцатая. Нравственность и идеология

Коммунистическая идеология не смогла сплотить вокруг себя Русскую нацию; она лишь на какое-то время позволила стране выстоять перед лицом внешней угрозы.

Я не буду дальше развивать эту мысль или как-то уточнять её. Просто срок годности этой идеологии истёк, она не оправдала себя, и от неё пришлось отказаться. Всё.

Попытались мы какое-то время пожить без идеологии, но не получилось. Идеология всё равно была: идеология предательства. Русский народ долго не мог ничего понять, но, наконец, сообразил: его дурят!

Между тем, на всём постсоветском пространстве все кинулись создавать новые идеологии. На украинском пространстве расцвели пышным цветом тоталитарные секты, и огромную популярность приобрели сатанисты; в Прибалтике возобладали фашизм и опять же – сатанизм; Средняя Азия и Казахстан жёстко заявили о своей приверженности идеалам феодализма; примерно то же самое случилось и в Закавказье. Какое-то время радовала своим миролюбием и здравомыслием Белоруссия, но потом и она стала подавать поводы для беспокойства: поползли зловещие слухи, что и там поднимают голову бандеровцы.

И осталась Россия, которая медленнее всех соображала, какую же ей идеологию подобрать для себя? Такую, чтоб только для русских была хороша, или такую, чтобы она подходила для Русского народа, но и не обижала бы других народов, оказавшихся волею судеб с нами в одном государственном пространстве. И как-то не получалось так, чтобы и тем было хорошо, и этим…

Стали русские и россияне думать: что делать? В массовом порядке, что ли, податься всем в тоталитарные секты? Или учредить исламский феодализм? Или вернуться к языческим временам, предав проклятию Православие? Или возвести идеологию Потребления в ранг новой религии?

Пока вот это последнее и есть то, на чём все остановились: идеология Потребления!

Про идеологию Потребления – не хочется даже и расточать красноречие, скучно. Скажу коротко: это ошибка. Возврат к идеалам Российской империи – вот то единственное, что для нас возможно. Монархия, Православие, Народность. Идеи хотя бы частичного славянского единства. Полное славянское единство невозможно – это сейчас многим уже стало понятно.

На всякий случай, поясню насчёт монархии: я не имею в виду нынешних самозванцев из-за рубежа – аферистов с фантастически наглыми и карикатурными лицами, которые заявляют о каком-то своём отношении к Русскому народу и к России. Монархом в России должен стать сильный духом человек русской национальности, русской внешности, женатый на такой же точно женщине, родившийся в России, имеющий детей с русским поведением… А будет ли он из династии Романовых или нет, это уже не столь важно. Даже и не важно, будет ли он называться монархом; пусть называется – как угодно!

 

А что с нравственностью?

Помню, много лет назад, ещё при советской власти был такой случай. Едет троллейбус поздним вечером по летнему Ростову. И на отрезке пути от площади Гагарина до площади Ленина, на той стороне, где парк, возникает вдруг на глазах пассажиров такая сцена: парень хватает сопротивляющуюся девушку и затаскивает её в кусты.

Какая-то женщина так и ахнула:

– Ну, всё! Теперь изнасилует бедную!

– Хорошо, ещё, если не убьёт! – добавил со знанием дела какой-то другой пассажир.

Полночный троллейбус, по улице мча, поспешил дальше, а я с ужасом подумал: «Что я делаю? Я должен заорать на весь троллейбус, что насилуют девушку! Мы должны все выскочить из машины и побежать к ней на помощь!» Но что-то не позволило мне заорать, и я после некоего кипения страстей рассудил таким примерно образом:

1) О чём думала и на что надеялась эта девушка, когда пошла в короткой юбке гулять с каким-то парнем по тёмной улице, где с одной стороны кладбище, а с другой – парк?

2) А может быть, она подсознательно хотела, чтобы её изнасиловали?

3) И с какой стати, целая толпа людей должна бежать спасать её, ежели у неё такие большие проблемы с нравственностью и вообще – с мозгами? Мы прибежим, а она, может быть, скажет: вы мне всё удовольствие испортили! Кто вас просил?

4) Если бы русские люди перенеслись к нам на машине времени из 19-го века и я бы рассказал им, про то, что девушка пошла гулять по тёмному городу без надёжного сопровождения и в юбке выше колена, каким бы словом они назвали эту самую девушку? И как бы они назвали родителей, которые так воспитали её? И как бы они охарактеризовали общественный строй, который допустил до этого?

Этот случай был где-то в середине семидесятых годов прошлого века.

 

А в начале девяностых я был свидетелем такого эпизода.

Частная школа празднует выпускной вечер. Точнее: выпускную ночь. Ибо коллектив выпускников расположился в одном из самых лучших ресторанов, какие только есть в Ростове, на его главной улице – Большой Садовой.

А я – исполняющий обязанности директора этой школы.

А ресторан мы сняли себе на всю ночь – до семи утра. И – гуляем.

Но часам к двум ночи веселье и шум пошли на убыль. И вот я наблюдаю такую сцену: две девочки, которых я всегда считал умницами и скромницами, одна из которых относилась к категории величественных красавиц, а другая была просто симпатичная, встали и молчком-молчком вышли на улицу. А я власти ни над кем уже не имею. Аттестаты уже выданы, и все эти выпускники уже не числятся в школе, где я на несколько месяцев, в силу разных обстоятельств, был назначен временно исполняющим обязанности директора.

Я – никто. И я здесь в гостях у пригласивших меня выпускников.

И я вижу, как эти две девочки пересекли улицу и направились в близлежащий парк имени великого пролетарского писателя, прошли мимо памятника Ленину, возле которого меня когда-то торжественно не приняли в пионеры, и по главной аллее вошли в парк.

А парк большой и тёмный!

И я в ужасе от своего бессилия. Я не могу прикрикнуть на них и запретить им идти туда – в зловещую неизвестность…

Но, придя в себя от смятения чувств, я подумал: «Ну, если вы сами так хотите, что ж я буду мешать вам, что ли? Идите!» И, проводив их взглядом, вернулся в ресторан и как раз вовремя: там начали подавать котлеты по-киевски.

Потом смотрю: через час возвращаются мои отличницы – целые и невредимые. Видимо, никто к ним приставать не стал – там ведь и милиция дежурила в ту ночь, да и другие выпускники из других школ, наверняка, гуляли целыми толпами.

Ну, и потом забрезжило, как это бывает обычно на нашей планете, утро. Некоторые стали потихоньку расходиться, а я исподволь наблюдаю за теми двумя девочками. И вот что вижу:

Они вышли из ресторана и стали чего-то ждать возле края тротуара.

Вот возле них остановилась одна машина. Из неё высунулся на правую сторону водитель и что-то сказал девочкам. Те что-то ответили. Водитель поехал дальше.

Потом подъехала вторая машина. И тоже – поехала дальше…

А потом какая-то машина подъехала, водитель высунулся из правой дверцы…

Смотрю: роскошная высокая красавица с формами зрелой женщины и пышными каштановыми волосами царственно усаживается в машину и уезжает.

Неизвестный мужик увозит мою ученицу неведомо куда и, быть может, на смерть!

Потом подъезжает новая машина, водитель начинает что-то предлагать, и оставшаяся девочка соглашается на предложение и тоже уезжает.

Между прочим, никакая другая ученица той частной школы таким способом не покинула нашего ресторана. За кем-то приехали родители, а с остальными я вернулся в нашу школу, они там переоделись в одежды попроще и разошлись по домам.

Если бы тех двух девочек убили, я бы об этом узнал потом. Но, раз ничего не узнал, стало быть, ничего особенного и не случилось… А потом они ещё и поступили в высшие учебные заведения, потому что обе учились очень хорошо и были не только очень красивыми, но и очень умными.

 

О том, что пить водку – вредно, а принимать наркотики – не полезно, я даже и говорить не хочу. Я осуждаю это. То, что женщины ходят в полураздетом виде не просто так, а с определёнными целями, – говорить не хочу. Про воровство, про половые извращения – говорить не хочу. Всё уже сказано и без меня, и зачем лишний раз занудствовать?

Я осуждаю всё это, я возмущён всем этим. Но надо не скулить и бухтеть, а что-то делать.

Что?

Создавать новую идеологию и возрождать нравственность.

Как это делать и кто должен заниматься этим – это не тот вопрос, который сейчас важен. Важно другое: если Русский народ не выполнит для себя этой работы, то её выполнит за него какой-нибудь другой народ: например, американский или китайский.

 

Что делать, когда ну совсем ничто не свято?

В 2004-м году я оказался в простой школе, директрисою которой была Александра Дмитриевна. Это были тяжёлые времена, но Александра Дмитриевна умудрялась делать как-то так, что все эти тяготы не слишком сказывались на школе. В это же самое время в других школах было намного хуже, и я ценил то, что оказался в тихой гавани, где ничего особенно страшного не происходит.

Классы у меня были только хорошие – как-то уж так получилось, и мне грех было жаловаться на плохих детей. Почти все были из простых семей или даже бедных. Были и из обеспеченных, но немного. И, как я теперь понимаю, главною проблемою тогда были не дела материальные, а дела духовные.

В одном из моих классов, а это был пятый класс, как-то по-особенному чувствовалось это отсутствие идеалов. Спрашиваю детей, что такое Россия, а они мне начинают говорить, что это страна, где все нищие и все попрошайки, а вот на Западе всё хорошо… Это в пятом классе! Дети понаслушались от своих непутёвых родителей всяких глупостей и теперь повторяли мне их на уроках. Я никого не ругал за это и старался действовать как-то по-другому.

Вот что случилось однажды в этом классе: мальчик Яша осерчал на свою соседку по парте за то, что та изводила его, и поколотил её. И она сидела и плакала. Я потребовал, чтобы Яша извинился, но он наотрез отказался. Я стал говорить о том, что это нехорошо, то да сё. Но ничто не срабатывало. Ему было не стыдно, потому что время было такое, что никому ни за что не было стыдно…

И я не знал, что и делать. Как заставить мальчишку извиниться перед девочкою?

И тогда я говорю ему:

– И всё-таки ты должен извиниться!

– Ни за что на свете не буду извиняться! Она дура, и она дразнила меня, а я просто дал ей за это, чтобы знала.

С этими словами он замахнулся на девочку так, что та громко заплакала. Возможно, плакала она наигранно, чтобы вызвать жалость к себе. И, скорее всего, она сама и была виновата во всём, потому что имела противный характер. Но обижать девочек – это всё-таки плохо. Я сказал:

– А хочешь, я сейчас загипнотизирую тебя, и ты извинишься перед нею?

Яша удивился и возразил мне насмешливо:

– Вы не сможете сделать это, потому что я её ненавижу, а вы гипнотизировать не умеете!

А я и в самом деле гипнотизировать никогда не умел. Но я сказал:

– А давай посмотрим?

– Давайте! – с вызовом крикнул он мне. – Но у вас ничего не получится!

– Сейчас я сделаю это, – сказал я. – Смотри на меня! Смотри мне в глаза.

Яша закричал:

– Не буду я вам в глаза смотреть, а то ещё и по-правдашнему загипнотизируете! Кто вас знает.

– Не смотри, не надо, – согласился я. – Я тебя и так загипнотизирую – словами.

– А тогда я заткну уши, – сказал Яша.

И тут весь класс закричал на него:

– Ага! Испугался!

– Кто испугался? Я? – сказал Яша. – Гипнотизируйте меня – как хотите! Я ничего не боюсь.

– Хорошо. Начинаю сеанс гипноза! – торжественно объявил я.

Весь класс замер. А я, пристально глядя на него, произнёс торжественным голосом, что бить девочек нельзя и вообще: нужно быть хорошим человеком, а не плохим.

Яша внимательно слушал меня и не понимал, когда же уже начнётся этот самый гипноз. А я говорил-говорил правильные вещи, а потом, изменивши голос с торжественного на простецкий, сказал:

– А теперь, когда я тебя загипнотизировал, а весь класс это видел, теперь – извиняйся!

– Как? – изумился Яша. – Уже?

– Ну да, – подтвердил я. – Я же тебя загипнотизировал и все видели это. – Я повернулся ко всему классу и спросил: – Ну, вы же видели сейчас, ребята, что я его загипнотизировал?

– Видели, видели! – закричали дети.

– А раз все видели, что я тебя загипнотизировал, то тебе никуда не деться, и ты, стало быть, должен теперь извиняться! Извиняйся.

Яша просто пришёл в изумление от такого поворота событий. Глаза у него покраснели от волнения, на них появились слёзы, губы у него задрожали, и он, повернувшись к своей соседке по парте, сказал:

– Прости меня, пожалуйста, я больше так не буду!

Все так и ахнули. Владимир Юрьевич пообещал Яше, что тот извинится, и он сдержал своё слово: Яша извинился. После этого мой авторитет взлетел до небес, и никто уже не сомневался в том, что я умею гипнотизировать. Если кто-то слишком сильно баловался, я ему говорил:

– Я тебя сейчас так загипнотизирую, что родная мать не узнает! А ну прекращай!

И это действовало.

Я стал использовать своё новое качество, стараясь, однако, не злоупотреблять им. Однажды мальчик из этого класса вышел к доске, и тут выяснилось ужасное: он ничего не учил. Я спросил его: почему? А он в ответ стал врать: мама заболела, а я за нею ухаживал. Я ему говорю: врёшь. А он: не вру, вот честное слово! И тогда я ему говорю проникновенным таким голосом:

– А давать честное слово и при этом врать – нехорошо. Боженька может наказать!

– Ха-ха! А никакого Боженьки и нету!

– Есть или нету – это мы сейчас проверим, – говорю я. – А ну-ка закрой глаза и дыши глубже.

– Зачем?

– Я тебя сейчас буду гипнотизировать, и ты мне скажешь всю правду. А ну: закрыл глаза! Живо! Дыши глубже!

Мальчик испугался моего страшного голоса и выполнил приказ.

– Говори, почему не выучил того, что я задавал?

У него на закрытых глазах появляются слёзы. И он начинает честно рассказывать, почему так получилось: гулял вчера с ребятами до поздней ночи, баловался и даже хулиганил, а про уроки забыл.

Я спрашиваю:

– А мама, на самом деле, не болеет?

– Не болеет. Я всё врал.

Весь класс слушает эту исповедь, и все потрясены, а мальчик просит прощения и обещает всё выучить.

А ещё в этом классе постоянно дрались. Однажды, когда кто-то кого-то побил на уроке и побитый сильно плакал, я сказал детям:

– У кого-нибудь есть конфетка?

Конфетка нашлась. Я взял её, подошёл к пострадавшему и вручил ему эту конфетку.

– Вот тебе конфетка, и, от имени всего класса, прошу тебя: не плачь!

И у меня получилось: ребёнок перестал плакать, взял конфетку и весь просиял от радости.

Все закричали:

– А ты ешь конфетку, ешь!

И пострадавший съел, словно бы выполнил какой-то ритуал.

И потом перед началом каждого урока дети подходили ко мне и клали на учительский стол кто конфету, кто печенье, а кто кусок шоколадки или яблоко – у кого, что было.

Когда это произошло в первый раз, я спросил: зачем?

А они мне пояснили: ну как же! Вот если кто-нибудь подерётся на уроке и кого-то побьют, вот вы и дадите тому конфету.

Я спросил: а если не побьют?

А тогда мы заберём назад то, что положили!

Я подумал, что это какое-то странное рассуждение, но не стал возражать. Дрались-то и впрямь – на каждом уроке. И плакали тоже. Но новый обычай стал приживаться, и уж точно, что не приносил вреда.

Однажды был такой случай в этом же классе. Мальчик Миша был самым сильным и как-то раз чрезмерно разошёлся на перемене и многих других мальчиков побил и обидел. Я его как следует поругал и сказал всему классу:

– Раз такое дело, и он у вас всё время дерётся, давайте-ка вы объявите ему бойкот. И не будете с ним дружить и разговаривать!

А такой случай уже был в этом же классе: когда дети – при моей подсказке! – объявили бойкот драчуну Руслану, после чего тот чуть с ума не сошёл от горя и недели через две просил у всех прощенья. И вот: новое предложение о бойкоте. Оно всем понравилось, и все закричали, что не будут больше дружить с Мишей и даже просто разговаривать с ним.

На следующий день самым первым – у меня был урок именно в этом классе. Перед началом урока Миша подошёл ко мне и молча дал мне дорогущую шоколадную конфету. Я понимал, что это некий знак примирения, и я должен принять его или отвергнуть. Я принял. Развернул конфету и съел её. А Мишу поблагодарил. И это было на глазах у всего класса.

Миша, между тем, молча вернулся на своё место, достал из своей сумки огромный кулёк с такими же конфетами и, обойдя весь класс, роздал всем эти свои конфеты. Дети видели, что я только что взял от него конфету. Если бы я не взял, то и они не взяли бы – так сильно они на него обижались. Но я подал пример: взял. И они тоже взяли. И примирение состоялось!

Разумеется, я тогда не сказал на эту тему никаких нравоучений. Бывают случаи, когда учителю полезно помолчать.

 

Иногда воспитание может происходить и без всякой идеологии, но это, конечно не от хорошей жизни. Идеология нужна. Говорить снова: «октябрята – дружные ребята» или «пионер – всем ребятам пример» – такое сегодня уже не пройдёт. Нужно что-то новое. А всё новое – это хорошо забытое старое. А старое – это православная Россия, это Российская империя, и это русские народные обычаи, на которых Россия столько веков держалась.

 

 

Глава двенадцатая. Станция Горловка – стоянка одна минута!

Судьба будущей российской идеологии и будущей русской нравственности сейчас решается в Донбассе. На этой части Русской земли происходят сейчас великие события, значения которых мы ещё до конца не понимаем.

Лучшие русские люди живут и сражаются за свою свободу именно там. Лучшими из русских людей являются и те, кто живёт в других уголках России, но помогает Донбассу освободиться от фашистских оккупантов. И те, которые просто сочувствуют русским людям Донбасса – это тоже лучшие.

И представители всех остальных наций, которые добровольно приезжают туда, чтобы сражаться против укрофашистов – это тоже прекрасные люди. А ведь это и бразильцы, и немцы, и французы, и американцы, и даже уроженцы Западной Украины – из каждой нации выделяются лучшие и едут именно туда. Потому что Донбасс сейчас самое главное место на Земле.

Вот он: естественный отбор по Дарвину!

Но и худшие русские люди пребывают сейчас там же: обстреливают из пушек русские города, грабят, вымогают, клевещут на Россию, перебегают через линию фронта и добровольно становятся на службу к бандеровцам.

Многое сошлось сейчас в Донбассе… Кстати: «в», а не «на», ибо «в Донецком угольном бассейне», а не «на Донецком бассейне»!

 

Вот какой интересный педагогический сюжет мне удалось отследить в этом регионе бывшей Российской империи.

После смерти жены в 2006-м году я оказался в городе Горловке. Я уже рассказывал, что моя первая жена перед смертью завещала мне непременно жениться и не оставаться одному на этом свете. И я обещал ей выполнить её наказ.

И вот я, в ходе выполнения поставленной задачи, оказался в Донбассе, в городе Горловке, подъезжая к которому на поезде, я прочёл из окна вагона огромную надпись на заборе:

ЮЩЕНКО – АМЕРИКАНСКИЙ ШПИОН!

Горловка, надобно заметить, город не маленький – тогда-то там было более трёхсот тысяч жителей, а это больше, к примеру, чем в нашем Таганроге. Но пассажирские поезда в этом городе останавливались на одну-единственную минуту, и пассажиры там должны были выскакивать из вагонов как ошпаренные. И так же точно влетать в вагоны. А поскольку Горловка – это не полустанок, а город приличных размеров, то и пассажиров – входящих и выходящих – всегда было много…

Ну, и вот я приезжал туда в гости – это ведь совсем недалеко от Ростова. Выскакивал из вагона, чтобы поезд не увёз дальше. И потом, погостив в Горловке, заскакивал – только войдёшь, а поезд уже и едет!

Любовную часть пропускаю – она к делу отношения не имеет, скажу только, что горловский эксперимент оказался для меня неудачным, а предсмертное желание своей первой жены я смог благополучно выполнить лишь через год. И не на Юге России, а в Москве. Моя нынешняя жена – коренная москвичка, которая ради меня согласилась покинуть Москву и переехать в Ростов-на-Дону, где мы теперь и живём и воспитываем нашего маленького сына.

 

А в Горловке ещё с послевоенных времён существовал педагогический институт иностранных языков, и я, в силу того, что моя тогдашняя избранница имела к нему некоторое отношение, оказался вовлечённым не просто в его дела, а даже и в самые тайные подробности существования этого удивительного института.

Когда-то при советской власти он имел союзное значение и считался учебным заведением весьма высокого ранга, куда приезжали на обучение люди из всего Советского Союза. Там преподавали ценные специалисты, и об институте шла хорошая слава.

Потом Украина отделилась от России, и Горловский Пединститут иностранных языков продолжал оставаться знаменитым, но уже в масштабе Украины. Туда приезжали учиться люди из всех уголков этой страны – из Киева, из Харькова, из Одессы, из Львова…

И в это же самое время у преподавателей этого института начались большие задержки с выплатою зарплаты. Тогдашний ректор слыл большим мошенником, и о нём говорили, что полученные деньги он очень удачно прокручивал где-то и основательно наживался на чужом горе.

А преподаватели уже и голодать начали. Кто сбежал в другие страны от такой жизни, а кто и на месте оставался и пытался как-то выжить…

И вот в институте началось взяточничество, которого прежде там никогда не было…

А обучение-то в этом институте стало со времени установления независимости Украины платным почти для всех и до ужаса дорогим. Поэтому учиться туда приезжали, как правило, дети богатых украинских бизнесменов.

 

Летом 2006-го года, когда я впервые в жизни приехал в этот город, я застал там такую картину: Украина только что вышла из какого-то кошмарного кризиса, и в Горловке тысячи и тысячи людей как раз в это самое время возвращались на работу – на свои закрытые в последние годы заводы и шахты. Жизнь медленно возрождалась, и мне, постороннему наблюдателю, это всё было в диковинку – как бы мы ни ругались на безобразия в России, а ничего подобного мы у себя не знавали.

Машин на улицах почти не было, а люди ходили с лицами, на которых читался кошмар пережитых недавно времён. После жизнерадостного и вечно праздничного Ростова смотреть на такое было непривычно. Нищета чувствовалась во всём, и моя знакомая жила весьма скромно, несмотря на то, что занимала в институте одну из высочайших должностей. Она мне объяснила это так: я не беру взяток, живу на зарплату. Я честная.

И далее я выясняю: нищета и разруха, царящие в городе, никакого отношения не имеют к этому институту. Он цветёт и пахнет, и жизнь там – как пир во время чумы.

А возглавляет институт убеждённый бандеровец, который так богат, что даже и странно: на какую зарплату он мог отгрохать себе такой шикарный коттедж, на какие шиши он покупал себе такие дорогие машины? Да ведь и не он один! Там многие жили-поживали не по средствам. Ибо взяточничество в институте приобрело оглушительные размеры.

Перебои в выплате зарплаты уже давно прекратились, но преподаватели вошли во вкус и уже были не в силах поменять свой прежний образ жизни. И так вот они теперь и жили…

Это как в Америке было: ввели сухой закон – и появилась организованная преступность. Отменили сухой закон, а организованная преступность так и осталась.

 

Но в чём же состояла такая необыкновенная ценность этого института, что все туда стремились и все хотели учиться там, не считаясь ни с какими расходами?

Стал я думать, никого ни о чём не спрашивая. И вот какую вещь выяснил.

 

Молодые люди хотят стать учителями иностранных языков – немецкого, английского и французского, и почему-то это для них так важно, что они готовы выкладывать приличные деньги за своё обучение в институте, да ещё и взяточников кормить непрерывным потоком денег!

И что же получается: эти молодые люди так любят педагогику, что ради счастья обучать иностранным языкам украинских детей они готовы идти на такие жертвы?

Да нет же!

Они просто хотят обучиться иностранным языкам и потом уехать из этой страны, куда-нибудь на Запад. О том, что там украинские дипломы не признаю́тся и знанием местного языка в дальних странах никого не удивишь, они не думают. Просто фанатично рвутся на Запад, где им в лучшем случае позволят убирать чужие богатые дома или обслуживать богатых стариков – с педагогическим дипломом выносить чьи-то горшки или сменять какому-нибудь больному богачу памперсы.

Они не знали истории моего одноклассника Мишки, который при выдающихся математических способностях, при золотой медали в школе и двух дипломах о высшем образовании работает нынче в Нью-Йорке лаборантом в школе, потому что наши дипломы там не признаются. Нью-Йорк для этих студентов вообще недостижимая мечта. Тут хотя бы попасть в Германию, Англию или во Францию и вовсе не обязательно в Берлин, Лондон или Париж – хоть куда-нибудь, хоть кем-нибудь, лишь бы только это было на Западе!

И я забыл сказать: за всё время моих визитов в Горловку я ни разу не слышал там ни единого слова на малороссийском наречии русского языка, которое ещё называют «украинским языком». Все говорят только по-русски, включая и того бандеровца, выходца из Западных регионов Украины, который возглавлял этот институт.

Ибо это Русская земля, лишь по воле русофоба Ленина – присоединённая к так называемой Украине.

 

Итак: с одной стороны – молодые люди, которые в большинстве своём не думают ни о каком преподавании ни в каких школах, а имеют нравственные установки совсем иные; а с другой стороны – преподаватели, которые прекрасно знают, с кем имеют дело и как этим пользоваться. Это была фабрика по вытягиванию денег. Доходное предприятие. Фирма.

Когда-то, во времена советской власти так не было. Но сейчас – так.

Моя прекрасная знакомая работает в этой клоаке, но старается сохранить лицо – взяток не берёт, но частным образом занимается английским языком со всеми жаждущими выучить его, а сама знает его так же точно, как и русский. У неё два родных языка: русский и английский. На всякий случай она знает и малороссийское наречие русского языка, именуемое в просторечии украинским языком. И тоже – в совершенстве.

И тут – я.

Наездами из Ростова смотрю на этот параллельный мир и обалдеваю.

Ну, и ещё любовь там всякая – то она у нас есть, то её нет. У моей знакомой то и дело меняются планы: то она готова бросать всё и переезжать ко мне в Россию, то собирается оставаться и предлагает мне перебираться в Горловку. Взбалмошная была женщина, хотя и очень красивая и намного моложе меня.

Ну и потом моя любовная эпопея завершилась в самом конце 2006-го года, и больше я в Горловке уже никогда не был, а с тою женщиною уже никогда больше никак не общался – лично не встречался, не переписывался и не перезванивался.

Но судьбу института я продолжал отслеживать. Захожу как-то раз на какой-то сайт этого института, а там рассказывается, как его студенты рвутся на Запад и как жаждут встречаться со студентами похожих вузов, находящихся на Западе. И там была такая фраза, которая потрясла меня до глубины души:

НАМ ЕСТЬ, ЧТО СКАЗАТЬ ДРУГ ДРУГУ!

Я тогда подумал: да что такого важного они собираются сказать? Должно быть, вот что:

– Мы рвёмся к вам! Мы хотим жить у вас!

А те бы в ответ радостно закричали:

– Да-да! Мы с нетерпением ждём вас у себя! Оканчивайте свой институт и приезжайте к нам с вашими дипломами! Вы нам очень нужны!

Ну-ну…

И потом началась война. И молодую женщину по имени Кира, недавно окончившую этот самый институт, фашисты убивают при артобстреле, и эта Кира лежит окровавленная, прижав к себе маленькую дочурку – тоже мёртвую и тоже окровавленную, и на груди у этой красивой молодой женщины красуется красивая надпись на красивом иностранном языке:

PARIS.

И где-то рядом лежит ещё и её убитый муж!

Съездили в Париж!

Потому что Париж русских людей приемлет только в мёртвом виде и ни в каком более. Они запустят к себе миллионы негров и арабов, но русских к себе не примут ни ради чего на свете.

И это нравственная установка всего Запада. Русским людям не разрешали в опломбированных вагонах пересекать без визы Литву, чтобы попасть в Калининград, и весь Евросоюз стоял насмерть, чтобы такого безобразия не случилось, зато негров и арабов европейцы запускают к себе без всяких документов в неограниченном количестве.

Вот что делает ненависть к России!

А студенты горловского института иностранных языков не совсем понимали смысла происходящего.

И, поскольку Донбасс стал эпицентром всех самых главных событий в Русском мире, а в центре Донбасса оказалась именно Горловка, ибо именно там происходили самые трагические события, вот что получилось дальше.

 

Коллектив института раскололся на две примерно равные части. Одна часть студентов и преподавателей осталась верна России, а другая переметнулась на сторону бандеровцев.

И переметнувшиеся пересекли линию фронта и основали институт с названием «Горловский институт иностранных языков» в городе Артёмовске, который находится совсем неподалёку от Горловки, но уже на территории, оккупированной фашистами. То есть украли знаменитый бренд, нагло присвоив себе былую славу института, и теперь выдают себя за тех, кем не являются.

Перебежчики рассуждают так: здесь мы временно. Доблестные украинские войска вот-вот освободят от ненавистных сепаратистов город Горловку, вот мы туда и вернёмся на правах законных хозяев института – да и всего города.

А те, которые остались, рассуждают иначе: освободим Артёмовск и прогоним фашистов. Если надо – дойдём до Киева и до Львова, а предателей назад не пустим и никогда не простим им измены. Преподавательская часть артёмовского института платит налоги украинскому государству, а эти налоги идут на ведение войны. Горловку ежедневно обстреливают из миномётов и пушек и убивают детей и мирных граждан – на деньги вот этих самых преподавателей!

 

Моя бывшая знакомая, которая всегда очень любила Россию и высмеивала украинских националистов, перебежала туда же. И не просто перебежала, а оказалась в самом центре этих позорных событий.

И даже возглавила их!

Пока Горловку обстреливали фашисты, артёмовские перебежчики – одни спокойно преподавали, а другие столь же спокойно учились в тихом городе, по которому никто не стрелял.

По случаю счастливой перебежки через линию фронта, артёмовские студенты и преподаватели устроили на главной площади города так называемый флешмоб, в ходе которого под иностранную музыку дёргаными движениями изображали какие-то иностранные танцевальные чувства. И все ликуют-ликуют-ликуют: мы выжили, в нас никто не стреляет!

А моя бывшая знакомая даёт интервью украинскому телевидению и говорит о том, что они тут вносят вклад в демократические преобразования, происходящие в обновлённой Украине! И голос какой-то незнакомый, и выражение лица… Пока была за Россию и радовалась её успехам, лицо и голос были одни, а как переметнулась к бандеровцам – так всё поменялось. И поди теперь разбери, где у неё маска, а где настоящее лицо!

Посмотрел я на неё с изумлением и подумал: «Какое счастье, что у нас тогда ничего не получилось и мы не стали мужем и женою!» А ведь мы это всё всерьёз обсуждали!

А на сайте артёмовского института, который именует себя «горловским», я отслеживал всякие чудеса: то они там все выряжаются в вышиванки, при том, что это земля русская и малороссийские народные обычаи на ней никогда не имели места, то они танцуют там какие-то западные танцы с противоестественными телодвижениями.

Парней в этом учебном заведении мало, как это всегда бывает в педагогических вузах, но и те, что есть, танцуют там на каком-то празднике какой-то очень иностранный танец в плотно обтягивающих штанах и с женскими лифчиками на голых мужских торсах. Это у них такие учителя мужского пола готовятся: вместе с иностранным языком они будут попутно преподавать основы гомосексуализма… Европа!

А недавно они там второй флешмоб организовали: но только в первый раз они танцевали возле памятника революционера Артёма (Фёдора Андреевича Сергеева), который когда-то основал Донецко-Криворожскую республику, а теперь уже танцевали возле постамента, с которого этот памятник снесён.

 

Вот такая грустная история о педагогах на постсоветском пространстве. У неё ещё будет своё продолжение – я уверен. Многие переметнувшиеся преподаватели уже сейчас взвыли от очень уж тяжёлой жизни в городе Артёмовске и поговаривают между собою о том, чтобы бежать назад в Горловку. И даже собираются сделать это дружно и в едином порыве, но их горловские коллеги кричат: не примем назад предателей!

Посмотрим.

 

 

Глава тринадцатая. Вопрос вопросов

Так получилось, что после смерти жены я сталкивался с разными человеческими судьбами – то одну судьбу наблюдал, то другую. И какое-то жуткое однообразие: женщина и мужчина сходятся и потом расходятся. А дети остаются. Я встречал двух женщин, у которых сыновья покончили жизнь самоубийством на почве несчастной любви. Девушка отвергла парня, а тот взял и покончил с собою с горя. У одной женщины сын после развода родителей ударился в игроманию и фактически стал сумасшедшим. Но, между прочим, наблюдал и хорошие судьбы: моя знакомая из Апшеронска после развода с мужем-алкашом поставила на ноги троих своих детей и сама себя вполне соблюдала. Хорошие примеры тоже бывают: и по полсотни лет люди живут вместе, не расставаясь, и детей и внуков ставят на ноги – всякое наблюдал я и сейчас продолжаю отслеживать некоторые судьбы.

И я как раз в этот период своей жизни много думал: а для чего мы рождаем на свет детей?

Думал-думал и надумал, что ответов на этот вопрос может быть всего лишь два:

 

1) Для того, чтобы наши дети были счастливы и жили хорошо.

2) Для того, чтобы они продолжили нас, своих родителей, и наш род, служили бы нам опорою на старости лет и укрепляли бы наше Отечество.

 

И это очень даже разные ответы, и они могут быть даже и взаимоисключающими.

Отрабатываю обе версии, но начинаю с первой.

Вот что мы получаем, живя по первому пункту:

Рождается ребёнок, и лишь спустя некоторое время, после некоторых раздумий и колебаний мы рождаем второго. Материальные блага – это высшая ценность (так мы считаем, живя по первому пункту!), и мы должны следить за тем, чтобы их в полной мере хватило на одного ребёнка, и только, когда возможность появится, мы производим на свет ребёнка номер два.

Первому ребёнку отдаётся всё самое лучшее, но, когда появляется второй ребёнок, между детьми возникает соперничество – кто себе больше отхватит материальных благ.

Потом эти двое детей вырастают и судятся между собою из-за имущества. Или не судятся, а просто обижаются, что одному досталось больше, а другому меньше.

Эти же самые дети затем вступают в брак, выбирая для этого не того человека, которого посоветовали бы им умные родители, а того, которого им охота. Любовь – это главный довод, и любовь – это святое. На самом деле, имеется в виду предмет потребления под названием «любовь». Я хочу употребить этот предмет, и я его получаю, ибо это остродефицитный товар, скоропортящийся продукт, и его надо купить пока он не испортился от времени… А если старые родители советуют мне что-то другое, то они ничего не смыслят, и их мнением можно и пренебречь. Когда любовь кончается и вступивший в брак молодой человек прозревает, то он этот брак расторгает и вступает в новый брак. И делает он это столько раз, сколько захочет. В результате подавляющее большинство браков разваливаются; появляются заброшенные дети, разбитые судьбы и так далее.

«Современно мыслящие» родители мешать детям не будут и рассудят примерно так:

– Моему мальчику (или моей девочке) виднее, в чём состоит его (её) счастье.

Поэтому, коль скоро любимый сыночек женится на чьём-то другом сыночке, а любимая доченька выходит замуж за свою подругу, то и ничего. Мы же своим детям желаем счастья! И ежели сыночек женится на тётеньке, которая старшего его лет на десять (а то и на двадцать!), то мы тоже ничего не скажем. И, если любимая доченька захочет вообще никогда не выходить замуж, а будет лишь менять мужчин, и от одного из них родит ребёнка себе для развлечения, то мы тоже не будем возражать. Даже, если она родит негритёнка после поездки куда-нибудь на южный курорт!

А ежели мы и будем возражать, то дети нас не послушают. Ибо они – современные и умные. А мы свой век отжили и ничего не соображаем. Мы же их сами приучили к такой мысли!

Но всё на свете развивается. В том числе и идея пожелания бесконечного счастья своим детям и приоритета любви над здравым смыслом. И вот уже парень женится на своей сестре, мать выходит замуж за сына, отец женится на собственной дочери, а межрасовые браки, разрушающие нацию, становятся массовым явлением…

И, поскольку Запад во всём обгоняет нас, то там это всё уже есть, и с каждым годом всего этого становится всё больше и больше. А мы во всём стараемся подражать Западу.

 

И вот так наши дети растут, взрослеют, стареют. А родителей своих всячески унижают пренебрежительным отношением к ним, с родителями судятся из-за имущества или даже сдают родителей в дом престарелых. На Западе – это теперь обычное дело, а у нас идёт к тому же.

О родителях можно не заботиться, потому что есть пенсионная система и есть дома престарелых. Государство возьмёт на себя стариков, а мы будем жить в своё удовольствие!

Маленькие дети смотрят на такое отношение к дедушкам и бабушкам и учатся. Когда они вырастут, они поступят со своими родителями ещё даже и хуже, а дедушки и бабушки, коли доживут до этого времени, скажут:

– Это они отомстили за нас.

Ежели родители не впали в маразм и хоть что-то соображают, то они думают на старости лет примерно так:

– Мы отдали все свои силы и всю свою любовь детям, а они так с нами обошлись! Нас предали… Мы прожили свои жизни зря…

И они правильно думают, ибо это так и есть! Таких детей не имело смысла рожать вообще. Не умеешь – не рожай!

 

Однажды я ехал в поезде, дело было весною 2006-го года. Я спешил из Москвы, куда меня заманило лживыми обещаниями одно не вполне добросовестное издательство. Съездил туда зря и теперь вот спешил в Ростов-на-Дону, где у меня дома в это самое время лежала тяжелобольная жена. Скажу наперёд, что из-за этого проклятого издательства, к жене я тогда не успел, и она за несколько часов до моего приезда умерла на руках у моих взрослых детей и тёщи.

А пока я ехал, вот что было.

Со мною в купе были три девушки, и одна из них была беременна – на пятом месяце. И она рассказывала двум другим девушкам (меня в расчёт никто не принимал) такую вещь:

Девушка подзалетела от кого-то в Москве и забеременела. Про заключение брака речи у них там и не шло никогда, а главное было то, что экономическая ситуация как раз сейчас получалась не та, и девушка вдруг поняла: рожать нельзя! Как можно рожать, если денег стало мало, а квартира в Москве – съёмная и дорогая! А кроме Москвы, жить больше нельзя нигде, потому что вся Россия – сплошное дерьмо. Поэтому девушка пришла к такому решению: она быстренько сделает аборт, а поскольку избавляться на пятом месяце от беременности запрещено, то она сделает это изуверство за большие деньги у своего человека.

К которому как раз сейчас и держит путь.

Поскольку эта девушка рожать не собиралась, то она всю дорогу отчаянно курила и пила пиво, подвергая своего приговорённого к убийству ребёнка дополнительным пыткам.

Две других девушки пытались отговорить её, да куда там!

Беременная девица забивала их своим здравым смыслом и авторитетно заявляла:

– Рожать надо тогда, когда много денег. Вот у меня, допустим, родился ребёнок, а я ему покупаю любую игрушку, какую он хочет, самую лучшую одежду покупаю, отдаю его в крутой детский садик, а затем и в платную дорогую школу. Вот только так и надо рожать и воспитывать ребёнка! А иначе – и смысла нет.

При этом она подразумевала три таких вещи:

1) Ребёнок у неё будет лишь один-единственный, потому что на второго материальных благ не хватит. Поскольку человек рождается для счастья, как птица для полёта, то ему это счастье и нужно дать. Счастья на всех не хватит, и ребёнок поэтому должен быть только один.

2) Мужчина особого значения не имеет. Она выберет себе мужчину по вкусу, приложит его тело к своему телу и родит после этого. А мужчину выбросит за ненадобностью и будет находить затем всё новых и новых временных мужчин. Потому что при её потрясных внешних данных это не проблема.

3) И так будет вечно, ибо старость никогда не наступит, и хорошие внешние данные никогда не покинут её.

А я тогда молчал не только потому, что меня никто не приглашал к разговору. Я ведь мог бы и сам вступить в него и грозным окриком провозгласить что-нибудь правильное и благочестивое. И многие люди моего возраста (а мне тогда было 56 лет) так бы и поступили на моём месте.

Но мне этого даже и в голову не пришло. Да, я, конечно, думал тогда об умирающей жене, и мне было не до этого. Но где-то на заднем плане моего сознания я рассуждал тогда ещё и так:

– Моя бы воля, я бы тебя сейчас собственноручно пристрелил как бешеную собаку. Но это запрещено законом. Да и не нужно. Ибо ты сама сдохнешь – от незаконного аборта, или станешь после него бездетною, или всё-таки родишь ребёнка от приставленного к тебе временного мужчины, и потом этот ребёнок сдаст тебя, дуру, в дом престарелых…

А я и сейчас думаю точно так же! Это ведь и есть естественный отбор, а я очень уважаю господина Дарвина. Пусть худшие вымирают! И пусть таким же точно образом перемрёт весь Запад, потому что они худшие люди на Земле. Просто мы не должны повторять их опыт. Эти уроды для того и существуют, чтобы показать нам пример того, как не надо жить.

 

В Воронеже эта безумная тварь вышла, а оставшиеся две девушки стали оживлённо обсуждать вышедшую. Они были безоговорочно против её образа мыслей, но просто сошлись на том, что сделать ничего нельзя: как такую переубедишь, если она не в своём уме?

А я и на этот раз не вступил в разговор. Молчал или говорил, но на постороннюю тему: «Что-то чай долго не несут!» или «Девочки, гляньте, как называется эта станция?»

А потом, на юге Воронежской области, стала выходить первая из двух девушек – добродушная и некрасивая толстушка. Она попросила меня поднести её вещи, что я и сделал. Уже на перроне, куда я вытащил её тяжеленные чемоданы, она сказала мне вдруг даже и с какою-то завистью:

– Хорошо вам живётся!

Я удивился: с чего это она взяла? А она пояснила:

– Ну как же! Вот приедете вы домой в свой Ростов-на-Дону, а там вас ждёт любимая жена, у вас там семья, у вас там счастье в доме!

Не представляю, с чего она это всё вообразила, ибо я про себя ничего не рассказывал, но, видимо, всё это она прочла на моём лице. Я сказал ей:

– Всё не так. Моя жена сейчас лежит при смерти, а я бросил всё и съездил в Москву лишь потому, что на моём срочном приезде настаивало издательство. Я приехал и на месте выяснил, что ничего хорошего у меня с этими людьми не получится, и вот спешу теперь назад и надеюсь застать жену в живых. Очень волнуюсь, между прочим.

И потом я остался в купе с другою девушкою. Не знаю, как, но я и её расположил к себе, ничего для этого не делая. Она мне сама стала рассказывать про себя, что она студентка-заочница филологического факультета Ростовского университета и что уже сейчас работает учителем у себя в сельской школе.

И всё оставшееся время до её выхода в Каменске я помогал ей писать какую-то курсовую работу по литературоведению. Сам не писал, а просто высказывал умные мысли, а она их за мною торопливо записывала.

И мы ни разу не упомянули про ту пакостную девку, потому что и так ведь всё было понятно, а у нас были дела и поважнее.

Вот что значит молчать и не встревать в разговор, когда не нужно! Моё молчание оказалось красноречивее любых слов. Сумасшедшая девка мне бы всё равно не поверила, а две порядочные девушки сочли меня хорошим человеком – только потому, что я промолчал.

И потом она вышла в Каменске…

 

Напомню, что второй вариант ответа на вопрос, зачем мы рождаем на свет детей, звучит так:

Мы их рождаем для того, чтобы они, уважая нас, родителей, служили бы продолжателями нашего рода, и тем самым укрепляли бы наше Отечество, которое всё сплошь состоит из таких семей, ибо семья – это ячейка общества.

И тут примеры можно привести ленинско-сталинские, а можно и дореволюционные (мне они больше нравятся), можно и из жизни нынешних кавказских народов, хотя это не всем будет приятно.

Но я приведу в пример поэму Гомера «Одиссея».

Коротко расскажу о том, что там было – с точки зрения той темы, которую я затронул.

Одиссея заставляют идти на войну против троянцев, и он идёт, хотя и вопреки своему желанию. Общественное для него выше личного, и он подчиняется.

При этом он оставляет дома свою жену Пенелопу и маленького сына Телемаха.

Десять лет Одиссей проводит на войне и ещё десять лет возвращается домой. И все его мысли только об одном: жена и сын. Нимфа Калипсо предлагает ему бессмертие (она ведь богиня, хотя и низкого ранга) и просит остаться при ней, но Одиссею этого не нужно. Жена и сын – это для него две высшие святыни.

А всё это время жена любит его и помнит о нём. И выросший сын хочет узнать что-то о судьбе отца.

Когда Одиссей возвращается, он требует безоговорочного послушания от жены и от сына, и те помогают ему восстановить справедливость и окончательно воссоединиться с семейством. Никто ничего не требует от него взамен – он просто приказывает, и ему повинуются. Высшие ценности для Одиссея: любовь к Родине и семье. Высшая ценность для Пенелопы – семья и муж. Высшая ценность для Телемаха: любить и уважать отца и мать, быть продолжением царского рода и, тем самым, служить Отечеству.

Мой шестилетний сын, которому я всё это многократно рассказывал и читал, изумил меня недавно своими суждениями о троянских событиях и об Одиссее. Он сказал мне:

– Папа, ну почему Менелай так расстроился из-за того, что от него сбежала Елена?

А я, между прочим, никогда не говорил, что она сбежала. Я говорил только так: её похитил Парис. Но сын понял по-своему: сбежала! И я спрашиваю сына:

– И что должен был сделать Менелай?

– Да найти себе другую женщину! На свете много женщин! Вот пусть бы и нашёл себе новую! И тогда бы войны не было – из-за этой дуры Елены столько людей погибло!

Ничего подобного я ему не говорил. Это он сам додумался до таких мыслей!

А по поводу нимфы Калипсо он высказался так:

– Она же хотела сделать Одиссея богом, если он согласится остаться с нею навсегда. Ему надо было так и поступить: согласиться с её предложением! Стал бы он богом, а потом бы после этого – бросил бы её и вернулся бы к Пенелопе и Телемаху.

А я говорю ему:

– Так это же был бы обман!

А мой сын возражает:

– Ну и что! Богу же всё можно. Вот и пусть бы обманул её, зато бы вернулся домой, а не мучился бы столько лет в плену у неё на острове.

Я не стал с ним спорить на эту тему, но внутренне испытал гордость: у моего младшего сына возникают правильные представления о ценности семьи, о женщинах, о мире и о войне.

Семья – это святое. Но, ежели жена сбежала, то такую и не жалко. Поведение Одиссея – образец нравственности и разумности. На войну из-за Елены идти не хотел, нимфу обманывать не посмел, к семье вернулся и навёл дома порядок.

Многие из моих читателей могли бы привести в подтверждение моим мыслям какие-то примеры из своих семейных преданий. Я бы мог сделать то же самое, но это было бы слишком длинно. Скажу только, что мой прадед отставной офицер и предприниматель Спиридон Фёдорович Полуботок произвёл на свет четырнадцать детей и был непререкаемым авторитетом в своей семье. Другой мой прадед, Григорий Гордеевич Антипов (дед по матери моего отца) был из бывших крепостных. Он тоже породил четырнадцать детей и тоже был непререкаемым авторитетом у себя в семье.

Весьма характерны выражения их лиц: у Спиридона Фёдоровича при огромном росте и большой физической силе было лицо мыслителя, а у крестьянина Григория Гордеевича – лицо генерала. Оба были волевыми личностями, но, в сущности, простыми людьми.

Портреты обоих прадедов у меня стоят на видном месте. Смотрю на них, бывало, и думаю с восхищением: красавцы вы мои!..

 

Да, но какой же из вариантов ответа считать правильным – первый или второй?

А тут и думать нечего! Второй.

Мы рождаем детей не для того, чтобы они потребляли материальные блага и считали себя счастливыми, а мы рождаем их для того, чтобы они служили Отчеству и родителям. Желательно, чтобы они при этом были материально обеспечены, но если нет, то всё равно: первоначальная установка остаётся в силе!

 

И, по старой учительской традиции, провожу закрепление пройденного материала и объясняю читателям всё сказанное выше на одном доходчивом фантастическом примере:

Тяжело заболел старый отец. Ему уже семьдесят лет, его жена уже в могиле, а он лежит и думает: «Вот, кажется, смерть моя и пришла, а мои родные дети куда-то делись, и вот я умираю в одиночестве. И до чего же обидно!». И тут как раз появляются его дети – счастливые и довольные.

– Здравствуй, папа! – говорят они. – Вот сейчас ты, может быть, умрёшь. Но, не правда ли, ты счастлив оттого, что мы так хорошо устроились в жизни, что нам так хорошо и вообще весело?

И тут причинно-следственные и пространственно-временные законы Вселенной нарушаются, и в двух разных пространствах происходят два разных события с одними и теми же людьми.

Первое событие:

Тяжело больной отец отвечает на вопрос своих детей в том духе, что, мол, я безмерно счастлив умереть с мыслью о том, что вам так хорошо. Ведь я вас как раз для этого и родил на свет!

И паршивцы с весёлым смехом убегают куда-то в большую и красивую жизнь, оставляя отца умирать в одиночестве и даже не подав ему стакан воды перед смертью. Позже их настигнет возмездие от их же собственных детей, но они сейчас не думают об этом.

Второе событие:

Отец отвечает, что не для того он рожал детей, чтобы те предавали его перед смертью и теперь он раскаивается в том, что вообще произвёл их на свет. И ему хочется проклясть их перед смертью, и он едва-едва сдерживается.

Дети ужасаются тому, что жили неправильно. Остаются с отцом, выводят его из болезни, и тот, конечно, умирает, но только через двадцать лет после этого эпизода в возрасте девяноста лет.

Вот этот фантастический пример и есть ответ на вопрос о том, для чего мы рождаем детей. И что нас ждёт после того, как мы произвели их на свет.

 

 

Глава четырнадцатая. Игры в рулетку

Представим себе супружескую чету, у которой родилось пятнадцать душ детей. И теперь мысленно рассмотрим всех этих сыновей и дочерей. Они со всею неизбежностью будут выстраиваться в жёсткую иерархию: один из этих детей будет самым умным, другой займёт после него второе место по уму, третий…, четвёртый…, пятый… А кто-то будет ведь и самым глупым. То же самое будет и в смысле физической силы, и в смысле доброты, и в смысле творческих способностей, и в смысле везучести: все распределятся по пятнадцати номерам. Примеров из истории – масса! Мы знаем семью мельника, в каковой родилась толпа детей – будущих мельников! – но только один из них стал Рембрандтом. С Паганини была та же самая история. В семье моего прадеда Спиридона родилось четырнадцать душ детей, но только один из них получил высшее образование и был самым умным – это и был мой дед. Я происхожу от лучшего в том семействе. Мои читатели, наверняка, вспомнят и какие-то другие примеры – из своих семейных преданий, из чьих-то историй, из книг…

 

А я вспоминаю бабушку моей первой и ныне покойной жены – Анну Тихоновну Петрову. Она прожила на свете 103 года, всегда прекрасно соображала, была бодра и весела, а слегла и лишилась памяти лишь за две недели до смерти.

И так уж вышло, что во время войны она приютила у себя своих осиротевших племянников, а также нескольких совершенно чужих детей, которых она где-то подобрала. Вместе с её собственными детьми, у неё получалась орава численностью более двадцати человек (точной цифры не помню). Ютились они в землянке, в одной-единственной комнатке, где за невысоким ограждением помещалась и драгоценная корова, которая давала им молока. И так – впроголодь, с нечеловеческими трудностями – Анна Тихоновна всех выкормила и вырастила. И когда дети выросли, они распределились по жизни сообразно своим талантам – от весьма высокого положения в обществе, до весьма низкого. Самого успешного я видел – это был дядя Саша (так его называла моя жена, да и я – так же), который был полковником, командиром какой-то секретной войсковой части в Крыму, занимавшейся связью с космосом. Мы ездили туда к нему в гости, а он к нам, в Ростов, приезжал. Я расспрашивал его о летающих тарелках и инопланетянах, а он мне говорил, что обсуждать этот вопрос не имеет право и им всем дан приказ считать, что всё это атмосферные явления, чьи-то галлюцинации и слухи-сплетни. Ну, нельзя, так нельзя! Дядя Саша знал лично всех космонавтов, у него в части постоянно бывали академики и всякие правительственные персоны, но сам он прекрасно помнил, что вышел из землянки и что вырастила его Анна Тихоновна, к которой он относился с величайшим почтением.

Из той же землянки вышли и некоторые простые работяги, которые честно трудились в сельской местности или на городских заводах – или не очень честно трудились, потому что кто-то из них и в тюрьму попадал. Анна Тихоновна всех их одинаково воспитывала и не говорила одному: ты становись вором, а другому: а ты будь честным тружеником; дети стали со временем тем, что было в них заложено при рождении и самостоятельно распределились по своим ролям.

Честный и умный дядя Саша в моих глазах был таким же святым, как и Анна Тихоновна, и это, конечно, её главный жизненный подвиг перед Отечеством.

 

В армии я дружил с одним карачаевцем по имени… Он прочёл мою книгу и попросил меня не называть его настоящего имени. Хотя ведь я не называл его по фамилии и по отчеству. Но воля моего армейского друга – закон, и я назову его так: Камиль. Это был незаурядный человек – яркая личность, умный, мыслящий, остроумный, имеющий воображение, совесть… Я потом, после службы в армии, бывал у него в гостях и видел всю его семью. Там как раз столько и было детей – пятнадцать человек. И мой друг был лучшим из них. Он был самым умным – он был единственным, кто из них окончил техникум; он читал много книг. Он был самым добрым и отзывчивым, ну и так далее.

Самый глупый из его братьев (восьмой по счёту сын) был слабоумным: он ходил по улицам селения в лохмотьях и с безумным лицом.

Был в той семье и самый бесчестный. Этот всю свою жизнь сидел по тюрьмам, потому что его неудержимо тянуло на грабежи и убийства; он был проклят за это собственным отцом, приказавшим всему своему семейству, в котором он, кстати, был непререкаемым авторитетом, не помогать этому буйному ни в чём!

Камиль говорил мне, что карачаевцы в массе своей не любят русских, но его брат Омар понял бы Камиля, узнай он о том, что тот дружит с русским, а вот другой брат – ни за что бы этого не понял, ибо он ненавидел русских непримиримо.

Остальные братья и сёстры Камиля были простыми людьми: кто занимался животноводством, кто торговал. Одни были хитроватые, другие – довольно сносные.

Характерно, что дружеских отношений у Камиля не было ни с единым из своих братьев – только родственные. А про сестёр я и вовсе не говорю. Он не находил с ними общего языка и общих тем для разговоров. Зато он дружил со своим двоюродным братом Мухаммадом, а у того, в свою очередь, была точно такая же ситуация в семье, и точно так же он был самым умным и самым лучшим из всех своих братьев, и точно так же не находил ни с кем из своих братьев и сестёр поводов для дружеских отношений. И так вот и получалось, что лучший из одной семьи дружил с лучшим из другой семьи, а поскольку они были двоюродными братьями, а у кавказцев двоюродное родство ценится больше, чем у русских, то вот и получалось некое родство душ, семейная традиция.

Однажды я и Камиль пришли в гости к Мухаммаду. Мы расположились на втором этаже в его комнате с видом из окон на Эльбрус и стали о чём-то беседовать. И тут дверь открылась, и на пороге возникла девушка с подносом, на котором стояли вино и закуска. Девушка спросила на карачаевском языке разрешения всё это поставить на стол, и Мухаммад разрешил. Она поставила и затем молча удалилась.

Когда она ушла, Мухаммад пояснил:

– Это была моя младшая сестра.

Я спросил:

– Я должен был ей что-то сказать? Поблагодарить её, да? Мне так неловко, что я промолчал!

Оба двоюродных брата рассмеялись и утешили меня:

– Ну что ты! Что ты! Ты всё правильно сделал!

Подразумевалось: женщина, да ещё к тому же и младшая сестра, должна знать своё место!

И потом мы немного выпили и хорошо закусили. Я вообще-то не пью, но тогда счёл нужным отступить от своего жизненного правила. У меня было ощущение, что я нахожусь в обществе единомышленников.

Беседовал я и с отцом Камиля. Как бывший колхозник, он получал советскую пенсию в размере двенадцати рублей. Это были совершенно смешные деньги, на которые прожить было невозможно. А он на них и не жил, а раздавал эти деньги бедным. А жил он за счёт того, что его кормили работающие сыновья. Жил и ни в чём не нуждался. Да ещё и командовал всеми так, что все трепетали от одного только его взгляда.

И замечу: никому не приходило в голову сдать его в дом престарелых!

Мои прадеды, Спиридон Фёдорович Полуботок и Григорий Гордеевич Антипов, были именно такими же главами семейства: командовали всеми так, что никто не смел ослушаться. И это при том, что один был из образованных дворян, а другой – из простых крестьян. И никто ни в какую богадельню их отдавать не собирался.

Национальность и классовые различия в этом деле не имеют особого значения. Настоящая семья – она либо есть, либо её нет.

Нынешняя русская мегаполисная семья или просто городская – она не настоящая. А деревенские русские семьи, если и существуют где-то, то, скорее всего, только старообрядческие…

 

Пропускаю нравоучения и скулёж о том, как у нас всё теперь скверно и неправильно. Пропускаю также назидания о том, что нужно сделать так, чтобы всё было хорошо, а не плохо. Пусть мои читатели вообразят, что я это всё высказал в резкой форме, и пусть каждый из них скажет:

– До чего же правильные мысли у этого Полуботки! Всё! С завтрашнего дня начинаю жить по его мудрым заветам!

 

В общем, как ни крути, а русские семьи должны быть многодетными. У русских родителей должен быть эксперимент. Вот тогда и появятся личности в Русском народе. В нынешние времена мы отдаёмся на волю случая: родили одного ребёнка и думаем, что это предел совершенства. А остальные – не родившиеся – так и остаются где-то там, в другом измерении. Сидят себе там в белых одеждах и с крыльями за спиною, свесив босые ноги с облаков, и завидуют тому счастливчику, которого допустили в Жизнь. И говорят примерно так:

– Это ж надо! Дурак-дураком, а именно ему выпала честь родиться, а мы вот такие умные и талантливые, а нам вот такой чести не выпало.

Или так:

– Ну, хорошо, что хоть самый умный из нас родился. Нам-то до него далеко, но и нам всё равно хотелось бы пожить на свете. Да, видать, не суждено!

И даже, если второй ребёнок рождается на свет в русской семье, то ведь и это ничего, в сущности, не меняет.

 

 

 

Глава пятнадцатая. Сюсю-мусю, или Насильственная инфантилизация с элементами садизма и другими особо отягчающими обстоятельствами

Массовое и планомерное оглупление собственного населения – это та стратегическая задача, которая ставится перед всеми западными государствами. Ставится и вполне успешно выполняется.

Кем ставится эта задача?

Точно не скажу, но это что-то вроде Мирового правительства или это сговор транснациональных корпораций. Всё это идёт от англосаксов – это тоже очень заметно… Уточнения не столь важны, важен сам факт существования планомерно работающего оглупления.

Содержательная часть оглупления такова: значительно понизить требования к народному образованию (а заодно и к высшему), а равным образом и к искусству, прекрасное предназначение которого должно быть низведено до уровня, близкого к идиотизму.

В чём смысл этой упорной битвы Зла против Добра?

Отвечаю с использованием чьего-то чужого мнения, которое представляется мне правильным: в капиталистическом способе производства!

Умный и одухотворённый человек будет меньше покупать товаров, а оглуплённый и приземлённый – больше. Является ли оглупление проявлением сатанизма или это просто чисто техническая необходимость – я в такие тонкости вникать не собираюсь. Но то, что это и злодеяние, и одновременно глупость – для меня несомненно.

Запад во всём опережает нас. А он и здесь впереди: уничтожение образования и искусства там достигло таких пределов, до каких мы ещё не дошли. Но можем дойти, ежели будем и дальше раболепно следовать во всём за этою отмирающею частью человечества.

 

Что нужно, чтобы оглупление взрывом атомной бомбы прошлось по всей школьной системе Русского мира?

Упростить учебные программы и усилить развлекательную часть уроков и вообще всего пребывания ученика в школе. Некоторые предметы – отменить, а некоторые ввести – например: секс-просвещение. Гуманитарные предметы, которые будут оставлены в урезанном виде – изменить в смысле их содержания до неузнаваемости; особенно это касается истории.

В учебниках – побольше ярких картинок. Общая тональность всего учебного процесса: хи-хи и ха-ха. Атмосфера придурковатости и чокнутости – это непременное условие. В школьных зданиях – побольше комфорта, условий для развлечений и отдыха. И вместо классической или народной музыки, что-нибудь психопатическое – джаз, африканские ритмы поп-музыки, визги и вопли.

 

Если мы посмотрим детские телепередачи или придём на какой-нибудь концерт детского творчества где-нибудь в парке культуры и отдыха имени Горького или во дворце пионеров (они теперь все называются как-то по-другому), то увидим такую примерно сцену: ребёнок что-то спел или станцевал на каком-то конкурсе, а потом к нему подходит некая тётенька (журналистка или работник культурного фронта), присаживается перед ним на корточки и начинает сюсюскающим и заискивающим голоском говорить примерно в таком духе:

– Ты так сейчас отжёг, что мы тут все в зале просто обалдели!.. Офигели!.. Мы все в шоке от твоей талантливости!.. Нам было по кайфу, когда мы это смотрели и слушали… Мы все просто в полном отпаде от твоего выступления!.. Мы ужасно любим тебя!.. Ты такой умный, такой обалденный, такой талантливый!..

Я не пойму: опыт, который нам оставил товарищ Макаренко, он что – выброшен на свалку? Макаренко не призывал педагогов так вести себя с ребёнком, а призывал к обратному: не опускаться до уровня ребёнка, не сюсюкать с ним, а поднимать его до взрослого уровня.

Я представляю себе такую картину: в начале пятидесятых годов на сцену в ходе какого-то конкурса выходит мальчик и поёт без музыкального сопровождения песню «Родина слышит, Родина знает». Некоторые дети пели эту песню так, что просто мороз по коже продирает от восторга и изумления оттого, что такое исполнение вообще может быть на свете… И вот к этому мальчику выходит такая идиотка и начинает с ним сюсюкать…

И как бы это смотрелось?

Предвижу любимое возражение:

– Ну, так то ж тогда было, а это – сейчас!

Да идите вы ко всем чертям со своим сюсюканьем! Родина, что тогда была у нас одна, то и сейчас она у нас такая же – единственная! И мы должны воспитывать будущих её защитников и творцов, а не изнеженных вырожденцев, способных только потреблять материальные ценности.

Государство должно выпустить нормативный документ, запрещающий такое сюсюканье с детьми так же точно, как и пропаганду наркотиков или гомосексуализма.

 

Конкурсы, смотры, фестивали, форумы, юбилеи и что-то ещё и ещё. Это всё то, что сейчас активно внедряется в школьную жизнь. Ибо это государственная политика по разрушению школьного образования. Усилиями сверху в наших школах создана такая система, при которой конкурсы, смотры, фестивали, форумы, юбилеи и что-то ещё – это выгодно школе, ибо, чем больше будет проведено этих самых конкурсов, смотров, фестивалей, форумов, юбилеев и чего-то ещё, тем большее финансирование получит школа. А чем меньше, тем и финансирование меньше. Разработана жёсткая система рейтингов (система рейтингования!), которая всё это учитывает и сурово наказывает те школы, в которых конкурсы, смотры, фестивали, форумы, юбилеи и что-то там ещё проводятся в меньшем объёме, чем это приказано. Если находится такой директор школы, который будет уклоняться от этого безобразия, то его один раз предупредят, во второй раз влепят выговор, а в третий – уволят! То же самое и с рядовыми учителями: если ты такой умный и честный, то попробуй уклониться!

Между прочим, пока современный российский школьник занимается всеми этими конкурсами, смотрами, фестивалями, форумами, юбилеями и чем-то ещё и ещё, он не делает обычных уроков. Учитель записывает в журнал, что проведён урок, а дети, вместо этого урока, сидят на лекциях, совершают экскурсии, танцуют, поют, пишут или слушают доклады на самые невероятные темы и не занимаются образованием!

Например, детям школы объявляют, что сегодня всемирный день защиты прав потребителей. В связи с этим обычные уроки отменяются, и детям проводят какие-то лекции по поводу прав потребителей…

Потом вдруг на детей обрушивается такой день, когда им рассказывают в актовом зале про налоговую политику в нашей стране…

Потом – всемирный день борьбы с туберкулёзом…

Потом – некие экологические мероприятия, на которых детей очень осторожно подводят к мысли, что промышленность и любое производство в России – это очень плохо и это всё надо сворачивать…

Дети готовят доклады на эти темы (они их списывают из Интернета или даже им сам учитель даёт нужные тексты), дети пишут сочинения на эти темы, дети слушают чьи-то выступления, идут на какие-то экскурсии и так далее, и так далее.

И всё это – за счёт учебного процесса.

И этого безобразия с каждым годом становится всё больше и больше:

– фестиваль «Ровесник»,

– конкурс «Лидер года»,

– трудовой праздник «Делаем вместе!»,

– фестиваль «Ростовчанка»…

Совершенно очевидно, что должно настать такое время, когда учебный процесс в российских школах будет полностью прекращён в связи с конкурсами, смотрами, фестивалями, форумами, юбилеями и чем-то ещё и ещё. И вот тогда наша страна и умрёт.

Сказать прямо и честно: мы хотим разрушить учебный процесс по заданию Англосаксонского мира – этого никто не посмеет. Поэтому делается всё, чтобы замаскировать это преступление: организуются конкурсы, смотры, фестивали, форумы, юбилеи и что-то ещё и ещё, но при этом рисуются нужные записи в классных журналах о проведении уроков и выставляются оценки, которые дети якобы получили на этих уроках. Если ты скажешь, что занятия отменяются, то тебе живо покажут нужные записи и заявят:

– Ничего подобного! Занятия у нас проводятся, а успеваемость прекрасная!

Идёт массовая фальсификация учебного процесса, крупномасштабный обман… И это – нарушение конституции, в которой ничего не говорится о том, что государственными усилиями сверху нужно разрушать народное образование. И это – антигосударственная деятельность. А если точнее, то это ДИВЕРСИОННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ НА ТЕРРИТОРИИ НАШЕГО ГОСУДАРСТВА И В ИНТЕРЕСАХ ЗАПАДА!

Кто-то и когда-то должен будет за это ответить.

Кто? И когда?

 

А во что превратились нынешние выпускные вечера школьников?

Раньше было так: всем вручили аттестаты, а кому-то ещё и медали, затем праздничная часть с танцами и застольем, и потом все расходятся. А сейчас об этом даже страшно подумать. Такой подход к выпускным мероприятиям отменён, запрещён и осуждён!

Я опишу, какие ужасающие безобразия происходят в городе Ростове-на-Дону (в других городах бывает ещё и похуже – сам знаю).

Набережная реки Дон. Когда-то это было красивейшее место во всём Ростове, но сейчас его обезобразили до неузнаваемости и превратили из места романтических прогулок в место для коллективного пьянства и столь же коллективной обжираловки. Дым от шашлыков такой, что хоть топор вешай – не продохнёшь! А музыка ревёт, визжит и завывает, и, как нескончаемый кошмар – череда непрерывных кафешек и пивнушек, которые все без исключения заслуживают бульдозера. Где там можно отдохнуть?

И вот сюда пригоняют на ночь всех ростовских выпускников. Последний год обучения у всех был самым настоящим адом, потому что ЕГЭ – это не только огромные деньги, которые родители должны тратить на репетиторов, это не только сильнейшее умственное напряжение учеников, но ещё и страх. Детей держали в страхе целый год – они не учились по-настоящему, не жили, не оканчивали счастливый период детства, а только готовились к ЕГЭ.

И вот – всё оборвалось!

Полиция города Ростова-на-Дону приведена в полную боевую готовность: хулиганы и наркоманы нынче не самое опасное; ожидаются теракты, и их нужно не допустить!

Все родители детей – здесь же. Целый год они волновались по поводу своих детей, отказывая себе во всём, тратили невозможные для честного труженика деньги на репетиторов, и вот сейчас им велено радоваться.

Все учителя и вся школьная администрация – здесь же; все работники районных отделов и городского управления образования – здесь же.

И начальство из мэрии – здесь же!

Как перед концом света гремит непрерывная эстрадная музыка, от которой невозможно никуда спрятаться, вспыхивают навязчивые фейерверки, а всё, что продаётся на набережной, между тем, стоит бешеных денег (по случаю праздника, цены завышены раза в три).

И вот таким способом детей держат в состоянии искусственно подогреваемой радости всю ночь!

Зачем???

И кто ответит за это издевательство над детьми, да и над взрослыми тоже? И ведь безумные приказы о таких зверских мероприятиях – это не прихоть ростовских властей; эти приказы исходят с высочайших вершин власти в России! Сначала поиздевались, а затем ввергли в состояние искусственной истерической радости!

В шесть часов утра (!) все разъезжаются по домам, а всем работникам народного образования велено быть на работе уже в двенадцать часов дня – как хотите, так и отсыпайтесь!

Выпускник же после оглушительного истерического веселья оказывается дома и в тишине. И начинает думать о своём будущем. А оно у него безрадостное: когда он состарится, у него наверняка не будет пенсии! Но то ещё когда будет!

А сейчас:

– высшее образование, которое вот-вот станет только платным,

– то же самое будет и с медицинским обслуживанием,

– безработица,

– фактический запрет на создание собственной семьи,

– непонятные представления о том, что есть Родина, ибо это был праздник не российский, а англосаксонский! И, между прочим: в ста с небольшим километрах от Ростова идёт война! Там погибают люди, голодают дети, там происходят обстрелы мирного населения, и весь Земной шар стоит на грани войны: Запад нам откровенно угрожает и окружает нас со всех сторон всё новыми и новыми военными базами. А, мы в ответ на это, устраиваем у себя пир во время чумы и клянёмся Западу в любви к нему, ибо весь этот ночной кошмар сделан по западным технологиям, а не по русским национальным обычаям и не по российским имперским традициям!

Между прочим, ростовским школам не хватает денег на ремонты. Директора занимаются сбором средств у родителей, а тут – на тебе! Откуда-то и деньги нашлись – какие-то очень дорогие ансамбли приглашены из Москвы, какие-то немыслимые фейерверки устроены, заказаны какие-то электронные браслеты для всех участников русофобского шабаша. Может быть, лучше было бы эти огромные суммы потратить на ремонт школ?

В 2016-м году выпускное безобразие на набережной Дона было запланировано ещё более отвратительным, чем обычно. Учреждены КПП для проникновения на набережную. Все участники мероприятия имеют на руке специальный электронный браслет. Прикладываешь браслет и проходишь, а если нет браслета, то и не проходишь.

Поскольку заранее известно, что многие выпускники уже через час захотят вырваться из этого кошмара и незаконно драпануть домой, то, на этот случай, задуманы всевозможные меры. Выпускник может выйти только через КПП и только в присутствии хотя бы одного родителя и одного работника народного образования. Только в том случае, если все трое приложат свои электронные браслеты туда, куда нужно – откроется то, что нужно. Нет двух дополнительных браслетов – и ты не выйдешь.

Всякая война обладает одним приятным свойством: она непременно заканчивается, ибо она не может длиться вечно. Ежегодное издевательство над детьми с помощью ЕГЭ и истерического веселья на таких вот набережных – это война, проводимая против детей России с помощью вражеских агентов, внедрённых в наше народное образование. И эта война должна будет когда-нибудь завершиться. Когда это будет?

Я не сомневаюсь, что предатели будут выявлены и наказаны, а народное образование будет поставлено под жёсткий контроль самого народа.

Но это я не сомневаюсь, а другие-то так не думают, и у них совсем другие мысли…

 

А теперь смотрим, какой у нас расклад получается:

Ювенальная инквизиция – это садизм. Эту гадость проталкивают у нас в стране педофилы и прочие извращенцы по заданию американских спецслужб.

ЕГЭ – это умышленный развал системы образования; одновременно это и форма терроризма, ибо с помощью ЕГЭ можно держать в страхе и в напряжении огромные массы населения: детей и их родителей. Источник этой мерзости – тот же самый.

Принудительное оглупление населения и, в первую очередь, детей в образовательных учреждениях – это то самое, что уже успешно проведено в Соединённых Штатах Америки, которые уже вывели у себя новую породу людей – дебилов и извращенцев. И это садизм – с одной стороны, и мазохизм – с другой. Детей и их родителей делают мазохистами.

Насильственно внедряемое истерическое веселье по непонятным поводам – это уже почти наркомания… И это исходит оттуда же, откуда и всё остальное.

Всё на свете имеет свою логику, и какова она здесь? Ведь это же не просто так делается, а делается для того, чтобы получился какой-то конечный результат!

Какой именно?

Ответ может быть только один: всемирный концлагерь, мечта товарища Троцкого.

Будет элита, будут надзиратели, и будут миллиарды рабов всех цветов кожи, одурманенные народным образованием, телевизором с Интернетом и химическими веществами.

Мне представляется, что это получится тупик, выхода из которого уже не будет никогда. На Земле воцарится миропорядок, который будем незыблем, будут проходить тысячелетия, но при таком положении дел изменить нельзя будет уже ничего. И вот на это самое и делается ставка: выигрыш слишком огромен, чтобы его можно было упустить без боя.

 

Помнится, когда меня принимали на работу в частную школу «Альбатрос», мне Хозяйка сказала:

– Учитель-урокодатель – это теперь уже вчерашний день педагогики. Во всём мире первый вопрос, который задаётся учителю, желающему работать в элитарном школьном учреждении, звучит теперь так: а что вы ещё умеете делать? Вот вы, Владимир Юрьевич, что вы умеете делать ещё, кроме как преподавать русский язык и литературу?

Я представляю: приходит устраиваться на службу офицер-танкист в танковый полк (а это элита вооружённых сил!), где есть вакансия командира роты. Офицер заявляет:

– Я окончил танковое училище, воинское звание – капитан, опыт работы есть, примите меня на службу.

А командир полка смотрит на него подозрительно и спрашивает:

– А что вы, товарищ капитан, ещё умеете, кроме как водить танк и стрелять из пушки? Петь умеете? Скакать на коне умеете? Танцевать умеете?..

То есть преподавать в школе русский язык и литературу – это такой пустяк, что о нём и говорить не стоит! Нужно что-то ещё?

Меня такая постановка вопроса покоробила, но я ответил Хозяйке, что не танцую, не пою, не умею организовывать художественную самодеятельность и спортивные мероприятия, но, правда, в предыдущей школе я издавал школьную стенгазету и школьный ежемесячный литературно-публицистический журнал, за что мне, естественно, доплачивали.

Вот за это самое Хозяйка и ухватилась и сказала мне, чтобы я такое же делал и у неё в школе – издавал бы с детьми журналы. Но, разумеется, бесплатно, потому что у школы денег лишних нет…

Я представляю, как бы принимаемому на службу капитану танковых войск командир полка сказал бы:

– Мы вас берём на должность командира танковой роты, но вы должны ещё будете в своей роте вести кавалерийский кружок и учить своих танкистов верховой езде. Это, конечно, уставом не предусмотрено, и денежного довольствия на это не выделяется, но если вы настоящий командир танковой роты, то вы найдёте способ достать нужных боевых коней, сбрую, сабли, построите конюшню…

Кто-то возразит: ну ты и сравнил! Ты бы ещё взял отряд космонавтов для сравнения!

Да, сравнил! И никакой это не перебор! Я правильно рассуждаю: в мирное время командир танковой роты – это педагог, который обучает искусству танковождения своих подчинённых, а учитель русского языка и литературы – это, как ни странно, тоже педагог, а не журналист и не балетмейстер!

 

В другой элитарной и частной школе, которую я условно назову «Романтика», в которую я хотел попасть, но потом передумал, меня спрашивали так:

– А вы умеете сочинять стихи?

Я ответил, что это для меня сущий пустяк, и я способен сочинять стихи в стиле Пушкина, в стиле Некрасова, в стиле Маяковского и в стиле Есенина хоть тоннами. Я не шутил, я действительно умел делать это.

Но какое это имеет отношение к преподавательской деятельности?

Оказывается, они ждали от меня, что я там возглавлю какой-то поэтический кружок.

Посмотрел я, какие там у них стихи писались: это были красивые листы особой бумаги с виньетками, и на этих листах прекрасным шрифтом было что-то такое-этакое напечатано… Между тем, было начало февраля, и я туда пришёл не просто так: я искал новую работу после того, как меня выперли из частной школы «Альбатрос», за то, что я заболел. И сейчас мне позарез нужна была работа, а найти работу посреди учебного года всегда было очень трудно для учителя. И я должен был согласиться на всё и упасть к ним в объятия.

Но у меня была вот какая информация о «Романтике»:

За минувшие пять месяцев учебного года в эту школу пришло и ушло пять учителей русского языка и литературы и два математика. А химика там не было и вовсе с начала учебного года. Во всём Ростове-на-Дону не находилось учителя химии, который бы согласился пойти работать в эту школу.

Я подумал: что там такое делают с учителями? Я приду шестым русистом, а через месяц тоже вылечу?

Буйных классов я не любил, но и не боялся их. Я всегда гордился тем, что могу наладить нормальные отношения с трудными детьми. Тут же – что-то не то. И я понял, что это было: сюсюканье! Это когда детям всё разрешается, а учитель не смеет даже пикнуть в ответ. Хамов я всегда умел ставить на место – и отдельных, и целые классы, но это лишь при том условии, что мне это позволят. Здесь же все трудности решались очень просто: увольнением учителя или его добровольным бегством. Ну, и чем эта «Романтика» лучше «Альбатроса»?

И я не пошёл в этот элитарный омут, а предпочёл пойти в простую школу.

 

Есть такое мнение: ежели ребёнку никогда ничего не запрещать, то из него выйдет со временем волевой и целеустремлённый человек. Не ругать, не наказывать, не запрещать, а просто воспитывать методом убеждения, методом приведения ребёнку разумных доводов. Такие дети выращиваются, как правило, в интеллигентных семьях – с либеральными взглядами, с непременною русофобией и с ориентацией на Запад. Но возможны и другие варианты: кавказский, бандеровский или связанный с какими-то тоталитарными сектами или религиозными направлениями.

Сознание ребёнка уродуется с самого детства, и потом уже ничего сделать нельзя – он так и пойдёт по жизни – нравственно неполноценный, наглый и бессовестный.

Такого ребёнка сразу видно в школе – один-единственный такой экземпляр сверхчеловека, которому всё дозволяется, способен испортить обстановку в любом самом добродушном и самом миролюбивом классе. Такой ребёнок будет постоянно выкрикивать с места, требовать повышенного внимания для себя одного.

 

За время моей педагогической практики у меня было несколько эпизодов, когда родители таких детей жаловались на меня за то, что я слишком сильно отругал их чад. И все эти эпизоды имели трагикомические продолжения.

В самой первой школе, где я работал и где была тупенькая директриса Светлана Васильевна, я однажды сильно отругал за безобразное поведение мальчика из своего класса. Мамаша прибежала в школу и нажаловалась на меня. Я получил нагоняй и притом весьма суровый, ибо эта Светлана Васильевна, кроме тупости, отличалась ещё и особым высокомерием.

Но через месяц вот что случилось. Эта самая мамаша (а у неё не было мужа, потому она так нежно и любила своего неповторимого сына), прибежала ко мне. Ко мне, а не к дуре-директрисе! И возопила:

– Владимир Юрьевич! Что делать – не знаю! Мой сын впервые в жизни поднял на меня руку! Повлияйте на него как-нибудь.

И расплакалась.

Я не стал злорадствовать и торжествующе попрекать её, а и в самом деле попытался как-то вправить мозги её сыну.

Второй случай был совершенно невероятным: мамаша прибежала в кабинет Галины Васильевны (это была директриса, которая всегда за меня заступалась) и стала проклинать меня за то, что я сильно поругал её дочку, а дочка, по её словам, потом пришла домой, сильно разволновалась и даже плакала! Рассказывая это, мамаша сама стала рыдать, и добрая Галина Васильевна наливала ей валерьянку, а мой друг, учитель Александр, который на моё счастье оказался в это время в кабинете и тоже заступался за меня, кинулся обмахивать её каким-то классным журналом, попавшимся под руку… Тогда для меня всё обошлось благополучно, но Сашка предупредил меня:

– Смотри, Володя! Эта мамаша – редкая сволочь, и от неё можно ждать каких угодно пакостей. Будь в следующий раз поосторожнее!

Проходит месяц, и вот: новая истерика!

Мамаша прибежала в школу, увидела меня и, понимая, что я с нею даже и разговаривать не стану – так я её презирал! – стала в моём присутствии рассказывать другой учительнице про то, какие безобразия учиняет дома её не в меру повзрослевшая дочь: и посуду била, и зеркала била, и всех гоняла по квартире, и угрожала уйти из дома…

Я сидел за столом, закрывши лицо руками, чтобы спрятать свои закатившиеся под лоб глаза – я и сам не представлял, что эта девка может быть такою мразью. Она не была безумною. Ей хамство прививалось с детства от её же родителей с помощью вседозволенности, которой в этой семье придавалось особое значение.

Ну и тут я честно призна́юсь: позлорадствовал! Подумалось: вот так тебе и надо!

 

Были, кстати, и противоположные случаи. Однажды я сильно отругал за что-то девочку, она разозлилась на меня и сказала, что пожалуется своей маме. На другой день она пришла ко мне на урок и при всём классе громко сказала:

– Владимир Юрьевич! Я вчера пожаловалась на вас своей маме за то, что вы меня так сильно отругали.

– Ну и как мама? – спросил я с интересом.

– Мама сказала, что я дура, и приказала мне попросить у вас прощения. Простите меня, пожалуйста, я так больше не буду!

– Прощаю, садись на место, – сказал я. – И спокойно начал урок.

В другой раз старшеклассник отказался убирать класс после уроков. Я на него накричал, и он пошёл жаловаться своей матери, которая была, скажем так, не самым маленьким по своему значению человеком. Но потом он вернулся через полчаса и сообщил:

– Владимир Юрьевич! Я рассказал обо всём своей маме!

– И как?

– Она велела мне извиниться перед вами и убрать весь класс.

И та девочка, и тот мальчик были каждый по-своему выдающимися личностями. Я с ними встретился в этой жизни в разные годы и в разных школах, но одно роднило их: у обоих были матери без мужей, и поэтому мамы баловали своих детей чрезмерною любовью. В обоих случаях, однако, мамы повели себя благоразумно. Маму того мальчика я вообще хорошо знаю: это была просто необыкновенная женщина – по-настоящему красивая и необыкновенно умная…

Я отследил дальнейшие судьбы этих детей, и они, к сожалению, оказались очень грустными: эгоистичный мальчик стал преуспевающим дельцом и, бросив свою маму в полном одиночестве, смылся в далёкие края, где и наслаждается жизнью – в силу своего потребительского разумения. А с девочкою получилось, на почве её эгоизма, так плохо, что даже и рассказывать не хочется. Бог с нею!

 

Глава шестнадцатая. Можно ли давать отпор сюсюканью?

И можно, и нужно! Но это можно делать запретами, а можно и другими способами: создавать такие правила, при которых сюсюканье будет невозможно.

Расскажу о таком наблюдении в школе «Жар-птица».

Так получилось, что центром учительского притяжения там стал именно тот класс, где я был классным руководителем. Порядки в этой школе были такие:

– в каждом классе – по десять-двенадцать учеников;

– в классном помещении дети каждого класса занимаются, куда к ним и приходят учителя, ибо кабинетная система в этих условиях невозможна,

– а в большом зале (который у каждого класса он свой) дети завтракают, полдничают и обедают.

Учителя всей школы почему-то повадились обедать именно в моём классе. А я ничего против и не имел – у меня получался своеобразный учительский клуб, куда все приходят, словно бы ко мне в гости, обедают, толкуют о том, о сём. Обстановка на таких обедах всегда была дружеская и непринуждённая.

Однажды Ираида Кузьминична, в обязанности которой входило быть официанткою во время обедов и всё подносить и убирать в моём классе, заболела и не пришла на работу. Когда наступило время обеда, я не проявил нужной для классного руководителя смекалки и не распорядился назначить на должность временно исполняющего обязанности официанта кого-нибудь из детей моего класса. Обстановка в школе была строгая, и у нас такое было возможно: давать детям какие-то поручения. И тогда инициативу взяла наша учительница по химии, которая тоже приходила к нам обедать. Мои десятиклассники уселись за обеденные столы, а учительница сама взялась разливать им борщ по тарелкам…

Всё, что готовилось в этой школе, было всегда очень вкусным, вот и этот самый борщ – тоже, и, уже когда его доедали, добрая учительница по химии спросила детей:

– Ну, как, ребята, вкусный сегодня борщ?

Все ответили: вкусный, вкусный!

А девочка Миля сказала строгим и торжественным голосом:

– Вкусный. Ещё, пожалуйста, тарелочку! – и не глядя в сторону учительницы, протянула ей вбок свою тарелку, чтобы та налила ей ещё порцию.

И я опять оказался не на высоте положения, потому как растерялся, оторопел и онемел от изумления перед лицом такого хамства. Тётенька-учительница, между прочим, приходила к нам преподавать из Ростовского университета и была в те времена кандидатом наук (сейчас-то уже давно доктор!).

Но тётенька, в отличие от меня, не растерялась и спокойно сказала:

– Возьми и налей себе сама.

И никакого сюсюканья!

Может, это и к лучшему, что она меня опередила, потому что я бы сказал намного резче! Но дело не в этом: учительница совершенно добровольно приняла на себя обязанность официантки, а глупая и хамовитая девочка из внезапно разбогатевшей семейки вообразила, что так и должно быть. Кто официант – тому и приказывают: подай-принеси! Назвался официантом – вот и будь им!

Кстати, на этой самой девочке я делал такие наблюдения: поставил ей как-то раз двойку, потому что она ничего не выучила, и спрашиваю:

– Миля, какой я человек?

Она отвечает:

– Плохой.

Я не возражаю, но в следующий раз подзываю её к себе на перемене и говорю:

– Миля, вот смотри: я тебе ставлю в журнал четвёрку. Скажи мне: какой я человек?

Она отвечает:

– Хороший.

На следующем уроке я спрашиваю её, и она отвечает, как обычно, слабенько, а я ставлю ей трояк. Ставлю и спрашиваю:

– Миля, какой я человек?

Она отвечает:

– Средний.

Это я к тому говорю, что детям бывает свойственно весьма упрощённое мышление: ежели ты сюсюкаешь со мною, то это так и должно быть, это твоя обязанность такая. Если ставишь мне двойку, то это плохо, но поделать ничего нельзя, потому что это такое свойство у тебя ‑ быть плохим человеком и ставить двойки, а если ставишь пятёрки, то опять же: такая у тебя обязанность – обожать меня и ставить пятёрки.

 

Когда я работал в школе Галины Васильевны, я сделал там для себя открытие насчёт оценок: оценки – это не самое важное. Мы человека лепим не из оценок, а из нравственных наставлений.

Помнится, на уроке русского языка в девятом классе я дал детям какое-то сложное письменное задание. Класс увлёкся, и все выполняли его, а я ходил между рядами и поглядывал в тетради к детям, дескать, в правильном ли направлении они действуют. Подошёл к девочке по имени Таня (а я и фамилию её прекрасно помню!) и стал смотреть, что она делает. Смотрю, а у неё всё правильно, без единой ошибки.

– Умница, – говорю.

И собираюсь двигаться дальше, смотреть, как другие справляются с заданием.

А она меня и спрашивает:

– А что вы мне за это поставите, Владимир Юрьевич?

А я этак хитренько спрашиваю:

– А что бы ты хотела получить?

Она:

– Пятёрку.

А я спрашиваю:

– А две пятёрки хочешь?

Таня отвечает:

– Хочу. Поставьте мне две пятёрки!

– А три пятёрки хочешь?

– Хочу.

– А четыре пятёрки хочешь?

– Хочу.

– А пять пятёрок хочешь?

– Хочу.

А весь класс слышит это. И я на виду у всех подхожу к своему учительскому столу, ставлю ей в журнал самым сюсюкающим и подхалимским образом пять пятёрок подряд и объявляю это всему классу.

Все просто ахнули, но ничего не сказали. Промолчали.

А я затем вызываю к доске мальчика разбирать это задание. Он что-то пишет, объясняет, и всё у него получается слабёхонько. Я ему и говорю:

– Вообще-то, ты ответил на трояк. Но я теперь буду ставить оценки только те самые, какие сам для себя захочет ученик. Хочешь, я поставлю тебе пятёрку?

А мальчик и отвечает:

– Нет уж! Не надо, Владимир Юрьевич! Ставьте мне мою законную тройку.

И я поставил то, что он просил.

Вызываю другого, а он ответил на двойку. Я ему говорю: тебе, мол, причитается двойка, но, если хочешь, я тебе поставлю пять баллов – мне не жалко. А он и отвечает:

– Не надо! Ставьте мне мою законную двойку!

И я поставил.

А потом объявил:

– Ещё раз повторяю: отныне я буду ставить в этом классе только те оценки, которые захочет сам отвечающий ученик.

И так и стал делать. По-настоящему! После каждого ответа я всегда спрашивал: что тебе поставить? И то, что ребёнок называл, то самое я ему и ставил. И ни разу не было случая, чтобы кто-то завышал себе оценку. Как правило, было даже обратное: занижали.

Я представляю, что было бы, если бы я рассказал об этом эпизоде директрисе Светлане Васильевне, если бы это произошло у неё в школе. Она бы устроила мне жесточайший разнос! Но в этой школе директором была Галина Васильевна, и когда я рассказал ей об этом, она посмеялась, а потом спросила:

– Педагогический эффект был?

– Был, – ответил я.

– Ну, вот и отлично! Это ж и есть то самое, что нам нужно!

А впрочем, я никому не советую повторять мой опыт. То были другие времена, и класс был очень хороший, совестливый. В нынешние времена вполне может быть так, что дети просто посмеются над учителем: ничего не будут учить, а он будет ставить им пятёрки и выставит тем самым себя на посмешище. Сюсюканье – это такая беда, что с нею бороться нужно разными способами.

 

Установление рамок дозволенного и недозволенного – это нелёгкая вещь.

В частной школе «Жар-птица» у меня был опыт общения с одним изначально хорошим русским мальчиком по имени Саша, получившим воспитание по типу: тебе всё можно, потому что ты самый главный на свете. Учился он на время описываемого эпизода в пятом классе.

Его все терпеть не могли, да и он сам ни с кем не дружил. Дело в том, что он был из семьи до такой степени богатой, что все остальные дети со всем богатством их родителей даже и отдалённо не могли сравниться с ним. Ко мне он относился хорошо и доверчиво, а всех своих одноклассников молча и спокойно презирал. Презирал так, что даже и не обижался, если его кто-то обзывал как-то или дразнил – он просто своих одноклассников не считал за людей, а как можно обижаться на тех, кто не является человеком? Это то ли бездушные предметы, то ли животные – примерно так он понимал окружающий мир. Его семья потом переехала в Москву, и его там определили в частную школу, где месячная плата за обучение превосходила по своим размерам то, что платилось родителями учеников «Жар-птицы» за весь учебный год!

А ко времени описываемого эпизода ему было одиннадцать лет, и в школу он всегда приходил в шикарном костюме и при галстуке. Сидел он на самой последней парте и всегда один – с ним никто не хотел сидеть рядом. Никакого особенного вреда он никому не причинял, но однажды я был свидетелем такой сцены: Саша достал из внутреннего нагрудного кармана толстую пачку долларов, потом из левого бокового кармана – другую пачку, потом из правового бокового кармана – ещё одну пачку, потом появились какие-то высокие столбики иностранных монет, из которых он строил башни… Мальчик забавлялся на уроке тем, что раскладывал перед собою деньги стопочками. Папа с мамою ему ни в чём ведь не отказывали – захотел сынок поиграть с деньгами – дали. Или он сам взял – не знаю.

Я ничего не сказал ему, а просто вёл себе урок и вёл. Урок был интересным, дети смотрели только на меня, а к нему так ни разу никто и не догадался повернуться. Потом Саша наигрался вдоволь деньгами и сам распихал их назад по своим карманам. А дети так ничего и не заметили!

 

Между прочим, нечто подобное было и в жизни моей бабушки Гликерьи Григорьевны Антиповой – матери моего отца. Её старшая сестра вышла замуж за ростовского коммерсанта Леонида Кузьмича Лута́я. А тот, хотя и происходил из подкидышей, но страшно разбогател, а поскольку деньги идут к деньгам, он однажды выиграл в карты величественное здание дворянского клуба. Оно и по сей день стоит в городе Ростове-на-Дону на Будённовском проспекте и называется Окружным Домом офицеров Северокавказского военного округа. В концертном зале при клубе ставились спектакли, оперы, и выступали знаменитые певцы, в том числе и Шаляпин. Фактически это был театр. А моя бабушка работала кассиром, и все деньги проходили через неё. Зарплаты она не получала, и считалось, что она просто может брать для себя столько денег, сколько ей нужно. По совести. Что она и делала: жила в величественном дворце, шила себе любые платья, какие хотела, ни в чём себе не отказывала и ежедневно присутствовала на концертах и спектаклях. Сколько я помню свою бабушку, она всегда пела арии из опер и, как мне теперь кажется, никогда не бывала в плохом настроении. Она всегда шутила и смеялась.

Моя бабушка никогда и никого не презирала. И потом, когда случилась революция, и она лишилась всей этой роскошной жизни, то она ни о чём не жалела: живы остались – и на том спасибо!

Внутри моей бабушки был встроен какой-то духовный механизм, который не позволял ей относиться с сюсюканьем к самой себе. У кого-то есть такие механизмы, а у кого-то нет. Тем, у кого их нет, надо помочь приобрести их.

Однажды я сказал одной девочке из очень богатой семьи:

– Вот ты вредничаешь сейчас, а ты представь: что ты будешь делать, если твоя семья лишится всего, что имеет? После революции люди лишались всего: дворцов, поместий, денег, заводов и фабрик, положения в обществе… А ведь они так же, как и ты сейчас, думали когда-то, что всё это богатство будет у них на вечные времена. Веди себя скромнее!

Знаю, что есть такие дети, которые бы послали меня за эти слова куда подальше, но эта девочка внезапно прониклась моими словами: у неё покраснело лицо, глаза расширились от ужаса, и она тихо заплакала. Я сейчас вспоминаю о ней, и у меня осталось такое впечатление: это была хорошая, добрая девочка. Просто так получилось, что её семья сильно разбогатела. Кстати, о её младшем брате, который учился в этой же школе, я таких тёплых слов сказать не могу. Мне приходилось ставить его на место гораздо более жёсткими словами. И у меня это хорошо получалось!

Я к чему клоню: деньги и вседозволенность кого-то уродуют, а кого-то и нет. Вот так же и в современных частных школах России.

Первая заповедь учителя, работающего в таком учебном заведении: никакого сюсюканья! А уж как у тебя получится это – смотри сам, готовых рецептов нет.

 

 

Глава семнадцатая. Как удерживать детей в нужных рамках?

Когда у меня умерла моя жена Татьяна и я, согласно её предсмертному наказу, принялся за поиски новой жены, судьба меня столкнула с одною женщиною. Она меня попросила: расскажи о себе.

И я стал рассказывать: не курю, мол, не пью, не ругаюсь матом, не принимаю наркотиков, покойной жене никогда не изменял, не умею играть в карты…

Она прервала меня и спросила:

– И что ещё у тебя не так?

Я говорю:

– Всю жизнь занимался спортом, был велогонщиком.

– Ах, так ты ещё и бывший спортсмен! – протянула она многозначительно.

И на этом наше знакомство завершилось. То, что я оказался бывшим спортсменом, стало для неё последнею каплею, и она этого не вынесла.

Не буду точно называть свою велосекцию, которую я посещал в Ростове, но скажу коротко и ясно: там почти все парни были такими же, как я. Не курили, не пили, не принимали наркотиков, не ругались матом (за непотребные слова тренер выгнал бы любого), были равнодушны к футболу и на ребят из соседней футбольной секции смотрели как на недоумков (впрочем, и те точно так же смотрели на велогонщиков). Никто не воровал и не состоял ни в каких бандах. Все ребята были порядочными.

После каждого большого велопробега все возвращались на велобазу смертельно усталыми, но отдыхать было нельзя. Нужно было полностью разбирать велосипеды и тщательно протирать каждую деталь. Например, велосипедная цепь, которую перед выездом смазывали, покрывалась пылью и песком и приобретала свойства наждачной бумаги, которая стачивала велосипедные звёздочки. И так же точно звёздочки надо было смазывать заново; надо было натягивать и регулировать тросики, проверять тормозные колодки, убирать малейшие признаки восьмёрки… В трудных случаях вмешивался механик велобазы, а старший тренер ходил между велосипедистами, смотрел, что они делают, и время от времени что-нибудь изрекал: здесь подвинтить, тут подтянуть…

Обстановка была самая дружелюбная, хотя и грубоватая.

Каждая деталь была в величайшем дефиците, и время от времени старший тренер с механиком ездили в Харьков на служебном автобусе и там, преодолевая какие-то препятствия, закупали то, что нужно на тамошнем велозаводе.

И потом советская власть, которую я так страшно не люблю, рухнула, все велосипеды куда-то исчезли, а помещение велобазы и соседней с нами футбольной секции волшебным образом превратились в ресторан. И теперь новые поколения молодых парней не ходят в секцию футбола и не катаются на государственных спортивных велосипедах, а пьют, курят, принимают наркотики, ругаются матом, а учителя и органы правопорядка бранят их за то, что они такие дураки.

Мой любимый тренер Виктор Николаевич тоже ведь ругал своих парней и обзывал их бездельниками и тунеядцами, которые ничего не смыслят в велоспорте. Но мне, как старшему, по секрету говорил, что спорт вреден для здоровья, и заниматься им слишком сильно не стоит, а ругает он их просто для порядку.

Я не представляю, что там и как-там было в других видах спорта, но среди велогонщиков я видел определённую этику, культуру поведения. У них были свои запреты, но им подчинялись охотно, а не из-под палки, потому что любовь к велосипеду затмевала всё. Его ведь даже и велосипедом не всегда называли; часто говорили: машина!

Я и после падения советской власти продолжал гонять на своих спортивных велосипедах, но уже в одиночестве. И так проездил всю жизнь, пока были силы. Но, как только я бросил велоспорт, у меня тотчас же стал расти живот, и теперь у меня и следов не осталось от прежней талии. А остались только воспоминания: велоспорт – это было прекрасно, но очень уж страшно – много раз я бывал на волоске от смерти, но по-настоящему не разбивался ни разу.

Велоспорт – это был один сплошной запрет: так можно, а так нельзя! Одна малейшая ошибка – и смерть!

 

И как теперь воспитывать современных детей? Всех запихивать в какие-нибудь велосекции?

Да не обязательно. Хотя спорт – это один из вариантов. Кстати, есть ведь и такие виды спорта, которые как раз-таки прямым путём ведут к бандитизму и преступлениям. Не буду уточнять…

Детям нужно создавать такие условия, чтобы им было интересно становиться частью какой-то схемы: коллективные игры, кружки, походы, классная жизнь. А уж семейную-то жизнь следует назвать в первую очередь. Вот где должны быть самые первые схемы и запреты!

Запреты всенепременно должны быть в жизни ребёнка! Того нельзя, этого нельзя, а об этом даже и думать не смей – всё воспитание должно состоять из непрерывной череды запретов. Авторитетные родители должны оказывать влияние на поведение своих детей, а те должны принимать это влияние – как нечто естественное. Все современные выдумки о том, что запреты не нужны, – преступление против ребёнка и ещё большее преступление против общества, на которое потом этот ребёнок обрушится!

Когда в 1891-м году моего четырёхлетнего деда Константина похитили в городе Баку азербайджанцы, то его отец, Спиридон Фёдорович, рискуя жизнью, тотчас же бросился к похитителям. Он ворвался в магазинчик, куда увели его маленького сына, и стал требовать возвращения мальчика. Азербайджанцы стали клясться, что никакого мальчика они знать не знают. Тогда мой прадед стал разбрасывать во все стороны ящики с товарами, которые там стояли. И за этими ящиками обнаружил своего четырёхлетнего сынишку, которому азербайджанцы велели сидеть молча, а то, мол, они его зарежут. Дед схватил сына и убежал. А ведь его могли убить там же – всё было очень серьёзно.

Естественно, что отец, который ведёт себя в жизни подобным образом (а были и другие проявления его воли и решительности), будет пользоваться пожизненным авторитетом у своего сына. Когда однажды мой дед что-то натворил в детские годы, то прадед его сильно выпорол. Потом, правда, он сокрушался об этом, сам себя ругал, но обстановка была такова: отца нельзя ослушаться!

А потом у моего деда Константина родился мой отец – Юрий Константинович. И мой папа примерным поведением не отличался. Когда он однажды просунул голову в железные прутья на спинке кровати и голова назад не вылезла, то дед выгнул прутья с помощью инструментов, но сыночка потом выпорол. Когда отец попытался убежать с другими мальчишками в кругосветное путешествие (это было на Сахалине), и его вернула домой сахалинская милиция, то дедушка опять сделал папе суровое внушение – выпорол. А когда моему папе подарили на день рождения оглушительно стреляющий детский пистолет-пугач и папа подкрался сзади к своей тётушке и неожиданно выстрелил возле самого её уха, то его выпороли, несмотря на день рождения, особенно сильно. Ещё бы не выпороть! Тётя Маруся, старшая сестра деда, ухаживала за моим отцом как за своим сыном (у неё своих детей не было), любила его, всячески баловала, а он так её отблагодарил.

В 1956-м году, когда мне было уже шесть лет, а моему отцу – тридцать три года, был такой случай. Отец, по своему обыкновению, достал свои трофейные пистолеты и принялся чистить – он вообще любил во всём чистоту и порядок. Но, поскольку он был сильно пьян, то вздумал пострелять и выстрелил в потолок. Бабушка и дедушка страшно разозлились на него. Дедушке было уже шестьдесят девять лет, и отлупить сыночка, который весь состоял из сплошных мускулов, он уже не мог, поэтому дед просто топал ногами и кричал, но бабушка была на четырнадцать лет моложе дедушки и потому была пошустрее. Она кинулась на моего папу, отлупила его, как смогла, схватила оба его пистолета, – а заодно и все мои детские пистолеты! – и выбросила всё это в реку Дон, неподалёку от которой мы тогда жили. И отец не посмел перечить – ни папе, ни маме. Ведь они, даже и старенькие, были для него авторитетами. С другой стороны, и они любили своего сына: да, мальчик немножко одурел, пока дошёл до Берлина, но его можно же и понять, и простить.

 

Нужно ли ругать и даже лупить детей?

Думается, можно и то, и другое. Но – в меру.

Отдавать под суд или сажать родителей за то, что они отлупили своего ребёнка – вот это и есть настоящее преступление против семьи и против нравственных устоев Русского народа и других народов России, где такое всегда практиковалось. Если родитель убил или искалечил ребёнка, довёл его до самоубийства или загнал в сумасшедший дом, то это преступление, и за такое надо сажать в тюрьму. А нашлёпать задницу шалуну – это всегда бывало полезно.

В школе Галины Васильевны у меня однажды был такой эпизод: я со своими детьми занимался ремонтом класса. Мальчики у меня все были деловитые, будущие труженики, всё у нас получалось нормально, но однажды они так сильно развеселились, гоняясь друг за другом, что опрокинули ведро с краскою на новенький паркетный пол, покрытый лаком.

Я так разозлился на них и так страшно наорал, что и они перепугались и тотчас же кинулись исправлять содеянное. Не помню, что они делали, но огромная лужа масляной краски была тотчас же возвращена в ведро, а паркет был так тщательно вытерт, что и следов никаких не осталось. На всё это у моих мальчиков ушло пятнадцать минут. Вот что делает шоковая терапия! Но это всё было возможно лишь потому, что мальчики были хорошими, честными и трудолюбивыми, они сами устыдились того, что натворили.

Но бывает и так, что крик и не нужен. И даже упрёки не нужны!

В этом же самом классе у меня был такой случай. Во время урока дверь открылась, и в ней показался ученик этого класса – Витя. Он вежливо спросил меня:

– Можно войти, Владимир Юрьевич?

Я просто обомлел от изумления и мгновенно всё понял. Спрашиваю:

– А ты разве выходил из класса?

– Да я вышел в туалет! – небрежно сказал он.

– Я не помню, чтобы я выпускал тебя в туалет, – сказал я.

– Да я вышел незаметно! – сказал Витя. – Вот спросите весь класс: ребята, правда же, что я выходил?

Это был класс хороших детей, но Витю все поддержали и стали кричать, что видели, как он выходил.

Но и я видел кое-что: видел, что Витя врёт, и весь класс врёт и просто подыгрывает ему.

– Садись на место, – сказал я и продолжил урок.

Витя сел на своё место, которое находилось на последней парте возле окна…

На перемене я подозвал Витю и предложил:

– Рассказывай, как всё было на самом деле!

И Витя снова стал врать.

А я думал: «Что делать? Если я вызову отца и расскажу ему обо всём, то тот просто запорет мальчишку до полусмерти. Я знал отца и был с ним в хороших отношениях. Это был весьма суровый человек, и я не сомневался в том, что он жестоко выпорет мальчишку. Но сделать вид, будто ничего не случилось и я поверил в то, что он незаметно выскочил из класса в туалет – это тоже неправильно…»

Я не стал ругаться, потому что Витя был умным и хорошим мальчиком. Я просто сказал ему:

– Ты понимаешь, что ты мог погибнуть или искалечиться на всю жизнь? А меня бы посадили в тюрьму!

Я видел, что он сожалеет о содеянном, но он упорно отрицал мою версию событий.

И я не стал настаивать на покаянии, а отцу так ничего и не сказал.

А потом сам Витя покаялся передо мною: он, оказывается, поспорил с мальчишками, и когда я отвернулся к доске, он открыл окно и выпрыгнул из него. А дело было зимою, и он с очень высокого второго этажа упал в глубокий сугроб, чем, должно быть, и спасся. Отряхнулся от снега и благополучно вернулся в здание школы, а затем и вошёл в наш класс.

В этом конкретном случае ни кричать, ни увещевать – не нужно было. Я видел, что ему стыдно, и одного этого для меня было достаточно. В дальнейшем его жизнь сложилась нормально: речное училище, призыв не в армию, а на флот, где он плавал по разным дальним морям, работа в гражданском флоте, семья, дети…

 

А иной раз бывает и так, что кричи, не кричи, а сделать ничего нельзя, и остаётся только уповать на Судьбу или на доброго Боженьку, который не позволит свершиться страшным событиям.

В той простой школе, куда я попал после «Альбатроса», у меня в классе был мальчик, принадлежащий к негроидной расе. В Америке это слово считается неприличным, но у нас оно не запрещено: негр. И был этот негритёнок буйным и слабоумным. И весь класс страдал от его поведения, и сделать было нельзя ничего! Родители жаловались мне на родительском собрании: он учился с их детьми, начиная с первого класса, и они всё время внушали детям, что нельзя обижать мальчика и дразнить за то, что он негритёнок, что к нему нужно относиться хорошо, а если он что-то и сделает не так, то – простить. И так всё и было: ему прощали, прощали и прощали. И допрощались! К пятому классу это был буйный, наглый и злобный ученик, который вытворял всё, что ему взбредёт в башку. Учиться ему не хотелось, и он едва мог читать и писать, никаких уроков он никогда не учил, а на замечания учителей не обращал внимания. Например, на уроке он мог вскочить и бегать с радостными криками прямо по партам; дети ловили его и усаживали на место, но бить почему-то не решались.

Однажды на моём уроке он открыл окно и выскочил оттуда на козырёк школьного здания. И с дикими воплями стал скакать по нему.

Будь на моём месте женщина, она бы, может быть, и стала орать – просто от испуга или от отчаяния. Мне стало страшно всерьёз, но я не орал. Пытался уговорить его вернуться в класс, но это было бесполезно, а вылезать самому на козырёк, который был достаточно больших размеров, и потом гоняться по нему за неуравновешенным мальчиком – это было бы ошибкою. Вот тогда бы он мог сорваться и разбиться.

И я просто ждал, когда он успокоится.

Он набесился вдоволь и потом вернулся в класс. Я пытался вступить в контакт с его родителями, но это было бесполезно. Мама у негритёнка была обыкновенная русская женщина – психически нормальная, спокойная, рассудительная, но она не имела власти над своим порождением, а выйти на контакт с папой было невозможно: я ему звонил, и он уклонялся от разговоров.

Вообще-то мальчишка был сумасшедшим, и это надо было признать, но признавать никому не хотелось.

Однажды я спросил его: кем он собирается стать, когда вырастет, как он хочет жить дальше? Я думал, он назовёт какую-нибудь профессию, и мне было просто интересно узнать – какую именно.

Он ответил, что работать не собирается, а будет говорить всем, что он беженец из Африки, ему выделят какое-нибудь пособие, и он вот так будет жить.

Я удивился его жизненным планам, но он мне сказал, что это всё ему объяснил его отец…

Знаю, что с ним было дальше: он вырос и уже отсидел в тюрьме два срока.

 

А вот три примера совсем другого свойства.

Когда я попал на работу в школу Светланы Васильевны, меня там все предупреждали:

– У тебя в классе есть такой мальчик Костя. Имей в виду – это такая редкая сволочь! Такая сволочь! А ещё будет приходить его папаша – так этот сволочь ещё даже и большая!

Я теперь понимаю: вот какая там была директриса, какие завучи, такие там были и учителя, дававшие мне подобные советы. От дуры-директрисы, восседавшей на вершине пирамиды, глупость тянулась ниже, ниже… Эта тупая особь подбирала людей по своему подобию!

Я стал присматриваться к этому мальчику и к его отцу и вот что выяснил: я ничего плохого в нём не обнаруживаю; более того, это был совершенно необыкновенный мальчик! Он был самым высоким в классе, самым сильным и самым умным. По уму он превосходил всех остальных не просто, а очень даже сильно.

Но весь ужас был в том, что его непрерывно обижали – дразнили и даже били. Я его спрашивал: почему ты не даёшь сдачи? И он мне объяснял:

– Если я начну бить их, то нечаянно смогу покалечить кого-нибудь. И потом: они же, ну совсем ничего не соображают. Я не имею права бить глупых и слабых.

Вот таким он и был! И держал себя только в таких рамках, рассуждая: лучше я стерплю, чем я кого-то обижу. Я беседовал и с его отцом – умнейший и честнейший человек, и свои мысли о том, как надо жить и как не надо, мальчик получал именно от отца.

Мне кажется, они оба ошибались. Когда тебя обижают, бить надо!

И таких случаев я наблюдал за годы своего учительства ещё, по крайней мере, два. Оба были трагическими.

В частной школе у меня был старшеклассник, по имени Дима. Никаких драк в этой школе не было даже и в помине, но споры случались. И этот самый Дима держал себя точно так же, как тот Костя. Он был самым сильным и очень умным, хотя с грамотностью у него было слабовато, но он никогда ни с кем не спорил по одной простой причине: он знал о своём превосходстве, и с него этого было достаточно. Если можно было уступить – он молча уступал. Он был честным и порядочным мальчиком, такие люди редко встречаются.

И это не всем нравилось.

Один из наших учителей, как я сейчас понимаю (тогда не понимал!), был русофобом. Ему не нравилось, когда русский человек вот так откровенно хорош и правилен: мальчик занимался спортом, не курил, не пил, не сквернословил, совершал правильные поступки… Так вот, тот учитель высказался об этом Диме неодобрительно:

– У него комплекс сверхчеловека.

Было бы лучше, если бы Дима обладал комплексом недочеловека – так, что ли?

Между прочим, я и советы по поводу мальчика Кости тоже получал от женщины с русофобскими наклонностями. Это я сейчас поумнел, а тогда ничего этого не понимал…

Дима никогда не был агрессивным или заносчивым. Просто спокойно и насмешливо относился к тем, кого считал ниже себя по уму и моральным качествам.

Можно сказать так: у этого Димы и у того Кости было истинно нордическое поведение истинных арийцев. Кстати, они оба были высокими голубоглазыми блондинами.

Но не всё так просто!

Как сложилась судьба мальчика Кости – не знаю. У него необычная русская фамилия, и я надеялся с помощью этого обстоятельства найти какие-то сведения о нём в Интернете, но так и не нашёл.

А вот как начался выход Димы в большую жизнь – знаю. Дима поступил после школы в Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. А там какие-то старшекурсники попробовали унизить его. А он дал сдачи – по причине того, что всегда привык держаться независимо. Тогда те собрались все вместе и так сильно побили его, что он попал в госпиталь и ему пришлось после этого покинуть училище. Что было дальше – того не знаю, но очень хотел бы узнать. Из всех моих бывших учеников именно судьба Димы интересует меня больше всего. К сожалению, в отличие от Кости, у него фамилия одна из самых обычных и безликих, какие только бывают на Руси, и отследить его судьбу в Интернете, обращаясь только к имени и фамилии, совершенно невозможно.

Был ещё и третий случай. Он отличается от первых двух, но есть и сходство.

Мальчик в классе, где я был классным руководителем, являлся чемпионом России по боксу среди юниоров! Это школа была из тех, что я условно называю частными, и там были свои порядки – относительно нормальные, так мне представляется. Пока этот мальчик учился в школе, он был совершенно безобидным, скромным и ни с кем не конфликтовал. Но сразу, как только он окончил школу, его пригласили куда-то на хорошо оплачиваемую работу, имея в виду его боксёрское мастерство. А там, куда его пригласили, была своя иерархия. А у него тоже был независимый характер. Ну и далее: всё то же самое, что у Димы. Он остался жив – и на том спасибо, что не убили.

Получается так: нельзя быть слишком хорошим человеком, нельзя быть чрезмерно честным, нельзя быть слишком независимым. Это злит людей.

Получается так: где-то надо схитрить, где-то надо ударить первым, где-то надо пойти на сделку с совестью – вот тогда и выживешь.

Получается так: святых чтут только после смерти – когда приходят припасть к их мощам, чтобы что-нибудь попросить для себя. А живых святых – не любят.

 

 

Глава восемнадцатая. Дух соперничества и проблемы авторитетности

Антон Семёнович Макаренко – это тот человек, на авторитет которого я и не думаю посягать. Особенно в той части его наследия, где он говорит о механизме создания и действия авторитетности в коллективе. Всех отсылаю к его книге «Воспитание в советской школе», где об этом говорится так хорошо, как, должно быть, нигде больше. У меня педагогический опыт будет поскромнее, чем у него, да и говорить я буду о событиях не очень-то похожих на те, о которых рассказывал он, великий педагог.

Начну со своего маленького сына, который преподал мне однажды урок на тему о том, что считать авторитетностью у детей, а что – не считать.

Привожу я его как-то раз в детский сад, а дело было в понедельник, на что прошу обратить особое внимание, ибо это важно. В раздевалке нашей группы уже находятся несколько только что пришедших детей со своими родителями. И вот девочка Ульяна (очень красивая!) и говорит моему сыну без всякого повода с его стороны, просто так и этаким строгим, величественным и даже многозначительным голосом, какой бывает лишь у самых зловредных девчонок, которые много из себя воображают:

– А я, между прочим, вчера была в цирке! Вот!!! – и показала моему сыну язык.

А мой сын даже как-то оробел от такой наглости и растерялся. И тут я пришёл ему на помощь и подсказываю ему на ушко: но ведь и ты тоже был в цирке, вот и скажи!

Сын говорит:

– Ой, да подумаешь! А я тоже был в цирке.

Но она ему возражает – и опять строгим, нравоучительным голосом:

– Но я-то была в самом лучшем цирке, а не в том, в каком был ты!

Мне делается совсем смешно, и я уже открыто сам вмешиваюсь:

– Так и он был в том же самом цирке. Цирк-то у нас, в Ростове, один.

Зловредная Ульяна уже не знала, что на это возразить и примолкла, а тут и мой сынок пришёл в себя от изумления перед лицом такой неслыханной дерзости и заявляет:

– А зато ты в цирке была вчера, а я в цирке был позавчера! И в этом большая разница между нами!!!

Смотрю, а Ульяна от этого известия почему-то совсем расстроилась, и мне стало ясно, что мой сын сразил её чем-то наповал, да так, что просто морально уничтожил её.

И потом Ульяна ушла, а я отвёл сына в сторону и тихонько спросил:

– А я не понял, почему это так важно, что Ульяна была в цирке вчера, а ты – позавчера?

Сын пояснил:

– Ну как же: она была в цирке в воскресенье, а я – в субботу. Значит, я раньше неё побывал в цирке! А кто первый, тот и победил! Я выиграл, а не она!

Вот те на! А я и не мыслил такими понятиями никогда! Даже и в детстве.

И тут я вспомнил:

Когда мы дома едим за столом, и сын съедает свою порцию самым первым из нас, то он торжественно заявляет: я победил!

Когда мы идём в детский сад и кто-то обгоняет нас из детей его группы и кричит моему сыну, что он победил и что он чемпион, то сын страшно огорчается.

Когда мой сын выходит во двор с двумя водяными пистолетами, а соседский мальчик Глеб только с одним, то опять же мой сын кричит, что он победил, потому что у него два водяных пистолета, а у Глеба лишь один, а у кого пистолетов больше, тот и победил. Но когда во дворе появляется мальчик Ваня, у которого не водяной пистолет, а огромный водомёт, куда помещается чуть ли не ведро воды, то всем ясно, что победил Ваня – у него воды больше, чем в трёх пистолетах моего сына и Глеба вместе взятых.

Когда они носятся по двору, то победителем считается тот, кто быстрее всех бегает; когда они обливаются, то тот победитель, кто умеет обливаться лучше всех; когда прячутся, то тот, кто умеет лучше всех прятаться…

Это так устроены дети. Да ведь и взрослые – так же точно!

Дух соперничества – это очень важно. И это то, что будет сопровождать человека от детства, до самой старости.

Когда я занимался велоспортом, то замечал: у парней из велосекции считается доблестью не только быстрая и умелая езда на велосипеде, но и столь же быстрая и столь же умелая разборка и сборка велосипеда. Особым шиком считалось уметь разбирать заднюю втулку велосипеда, которая по сложности напоминала часовой механизм. На то, чтобы залезть туда без механика, решались лишь весьма немногие, и те, кто решался, были в почёте.

 

Поводы для соперничества могут быть самыми разными, и авторитетность может достигаться разными способами и по разным признакам. В авторитете у детей может быть ум, физическая сила, честность, хитрость, богатство родителей и даже хулиганство и подлость.

Есть дети, которым авторитет достаётся без малейшего усилия. А есть и такие, которые изо всей силы бьются за свой авторитет, но у них ничего не получается.

В классе, где учился я, были два самых авторитетных мальчика: Юрка и Вовка. Оба были круглыми отличниками, оба дружили и всегда сидели на одной парте. Но различие в авторитетности у них всё же было: Юрка был не просто интеллектуалом, а каким-то гением, который знал всё, понимал всё и не выучивал новый материал, а просто ловил его на лету. Он ничего, кроме пятёрок, никогда не получал. У Вовки же иногда могли проскальзывать и четвёрки, но лишь очень редко; превосходил же Юрку он в другом отношении: он был самым лучшим спортсменом в классе. Помнится, мне уже было шестьдесят пять лет, когда я позвонил Вовке в Москву. Я уже к этому времени перестал гонять на спортивных велосипедах, а Юрка перестал летать на дельтапланах, но Вовка, оказывается, всё ещё ходит там у себя в Москве два раза в неделю на секцию баскетбола. По этому признаку, он обогнал всех своих бывших одноклассников. И это притом, что он был ещё и интеллектуалом – доктором наук.

Валька, который тоже получал одни пятёрки и окончил школу с золотою медалью, превзошёл нас всех тем, что дослужился до звания генерал-полковника. Я, например, армию страшно не любил и выше рядового так и не поднялся.

Будущий жизненный успех закладывался во многом ещё в школьные годы. И даже – ещё в первом классе. Как правило, получалось так: кто кем себя поставил ещё в первом классе, тот так потом и шёл по жизни.

Хотя бывали и исключения. Я, например.

Когда мне было тридцать семь лет, я встретил своего одноклассника, у которого со школьных лет было прозвище Монах. Почему – не знаю, но его называли только так: Коля Монах.

Монах узнал меня в городе и очень обрадовался:

– Полуботко, это ты, что ли? Ну, как поживаешь?

Я стал рассказывать: семья, дети, работаю в школе учителем.

А он страшно изумился. И сказал без всякой насмешки, но с искренним удивлением:

– Ты? Учителем? Не может быть! Так это ты, значит, и высшее образование получил?

– Ну да, – сказал я. – Университет окончил.

– И хорошо учился?

– Хорошо. Четвёрок получил штуки на две больше, чем положено, а то бы у меня был диплом с отличием.

А Коля Монах и говорит этак задумчиво:

– Но ведь все наши учителя всегда говорили про тебя, что ты дурак!

– Да сами они дураки! – отмахнулся я.

– Значит, так и есть, – грустно проговорил Коля Монах.

И потом он стал рассказывать про себя: вот уже четыре срока отсидел, и только две недели как освободился и ищет пока работу. И с того самого случая, когда он сел в первый раз ещё в седьмом классе, он большую часть времени проводил не на свободе, а в тюрьме…

Я слушал, и мне очень жалко было своего одноклассника. Он был всех нас старше на два года – по той причине, что дважды оставался на второй год, но авторитет у него был среди одноклассников не маленький. Помню, ещё в седьмом классе, какой-то мальчик из другого класса стал ко мне цепляться и заявил, что вызывает меня после уроков на драку и хочет при всех хорошенько проучить меня. А Коля тогда сказал мне:

– Полуботко, не бойся, мы все будем болеть за тебя. И ты его побьёшь.

И объяснил мне несколько приёмов, как нужно бить. Он шёл за мною до самого места боя и всё нашёптывал в ухо, как нужно правильно бить.

И потом нас окружила огромная толпа школьников. Вызвавший меня на поединок мальчик похвалялся, как он сейчас меня зверски изобьёт, а все мои одноклассники орали: «Полуботко, дай ему! Дай!», и тут – началось! Драка длилась недолго, потому что я отметелил этого хвастуна так, что на нём живого места не осталось. Он расплакался и под свист и улюлюканье ушёл с поля боя.

Я теперь вспоминаю тот случай и осознаю: моя тогдашняя победа на все сто процентов принадлежит Коле Монаху. Он дал мне ценные наставления, он вселил в меня боевой дух, притом, что я отличался весьма миролюбивым характером. А я всего лишь исполнил то, что он мне велел. Коля Монах для меня и сейчас авторитет. Мне жаль, что у него жизнь сложилась неправильно. Он был изначально умным и хорошим парнем, и большая доля ответственности за то, что с ним так получилось, лежит на непутёвых учителях той школы и на нашей классной руководительнице – в первую очередь. Впрочем, это долго объяснять, да и не о том сейчас речь…

 

От грустного перейду к трагикомическому. В разные годы я знал двух учеников, которые покупали себе авторитет за деньги. Я был бы приятно удивлён, если бы узнал, что из них получились хорошие люди. Первый мальчик был у меня в той школе, где директорствовала Светлана Васильевна. Он учился в моём пятом классе, был из богатой армянской семьи и хвастался тем, что ему на мелкие расходы давали каждый день – когда пять рублей, а когда и десять. По тем временам это были весьма приличные деньги. Бывали случаи, отец давал ему и двадцать рублей в день, и сорок. А однажды он дал ему сто рублей. В те времена это была средняя зарплата обычного честного труженика. Свои деньги он тратил так: звал за собою весь класс, шёл в магазин и там накупал всего-превсего на все деньги, какие у него были. Это были шоколадки-мармеладки, мороженое, конфеты… Все его обожали, и только мальчик Костя не признавал его авторитета, за что этот самый богач делал ему совершенно необыкновенные по своей низости гадости. Я рассказывал обо всём Светлане Васильевне, она была искренне возмущена, но найти управу на его родителей (а всё шло только от них), она не могла.

А второй мальчик был у меня спустя много лет в школе Александры Дмитриевны. Это тоже был пятый класс, и там было так: русский мальчик по имени Руслан однажды украл у своего папы-бизнесмена кучу денег (полную сумку!), повёл после этого весь класс по магазинам и всем всё покупал. Потом он на две недели исчез, а когда появился снова, то с гордостью показывал всему классу свою спину. Папа исполосовал его тогда ремнём так, что тот целых две недели не мог ходить в школу, а когда вышел, то имел шрамы на спине и на душе, которые остались у него, мне так думается, на всю жизнь. Мальчик, можно сказать, пострадал за правду.

Первого мальчика можно было бы назвать так: Маленький Зверёныш. Второго – Несчастный Балбес. Он воспитывался без мамы, постоянно скучал по ней, а папа, который отсудил сына у своей бывшей жены и теперь торжествовал свою победу, запрещал им видеться. Я помню эту маму, она приходила ко мне (нормальная женщина – мне так казалось!), и у меня просто сердце разрывалось на части, когда я смотрел, как мальчик тянется к своей маме, а та к нему. Похищение папиных денег – это была и месть жестокому отцу, и одновременно попытка как-то утвердиться в классном коллективе.

 

Лет семь тому назад возле дома, где я живу, обитала одна весьма агрессивная бездомная собака. И было у неё одно пренеприятное свойство: она по своему усмотрению решала, кому из жильцов нашего многоквартирного дома можно приближаться к этому самому дому, а кому нельзя. Из-за этого у жильцов возникали с нею разногласия по данному вопросу, и многие отчаянно гоняли эту зловредную тварь и даже покушались на то, чтобы убить её.

И вот однажды она всех нас осчастливила тем, что родила девятерых щенят. Одного из щенков сразу же кто-то забрал к себе на дачу. А восемь других остались. И начали потихоньку подрастать. Отыскались сердобольные жильцы, которые подкармливали их, а сама их мамаша, тем временем, куда-то бесследно исчезла, и больше уже никто не видел её.

И вот что случилось: собачки стали расти-расти-расти. И всё более увеличивались в размерах и увеличивались. И было их всё столько же – восемь штук.

Через некоторое время выяснилось, что они поделились на две стаи – в каждой по четыре собаки.

А каждая из этих двух стай поделилась таким образом:

1) вожак стаи,

2) двое собак второго сорта,

3) отверженная собака, домогающаяся чести быть принятою во второй сорт.

И обе стаи имели именно вот такую иерархию без каких бы то ни было отклонений.

Я всех этих собак терпеть не мог, но никак не конфликтовал с ними и однажды решил проверить кое-какие свои наблюдения: купил для них собачьего корму. Подошёл к одной стае и стал кормить их. И вот что увидел:

Вожак кинулся жрать первым, а по бокам от него расположились обе собаки второго сорта. Отверженный собачонок тоже кинулся к еде, но вожак стал отгонять его. Собачьего корму у меня было предостаточно, и я стал подбрасывать им всё новые и новые порции, давая понять, что всем хватит. Да не тут-то было! Отверженному и после этого не давали прикоснуться к пище.

Тогда я приманил отверженного собачонка в сторону и попытался кормить его отдельно. И что же?

Вожак увидел это и кинулся отгонять отверженного от еды даже и в этом случае.

Тогда я разозлился и пинками прогнал вожака и обоих его помощников и стал кормить отверженного.

И отверженный не посмел есть! Потому что вожак и две других подлых твари отбежали в сторону и стали злобно лаять на отверженного, и тот понял это так: начальство не разрешает мне есть, а я не смею ослушаться.

И тогда я перешёл к другой стае. А надобно сказать, что обе стаи друг друга не любили и держались отдельно, видимо, как-то поделив территорию и выработав некие правила поведения. Корму у меня было всё ещё много, но и здесь повторилось примерно то же самое, хотя и были отличия: отверженный собачонок здесь был ещё более отверженным, чем там, держался на большом расстоянии от всех и даже и не помышлял о том, чтобы поучаствовать в общей трапезе. Я попытался покормить его отдельно и точно так же потерпел поражение.

И тогда я проникся отвращением к этим двум собачьим сообществам и больше уже не кормил их.

Но время шло, и все восемь собак всё увеличивались в размерах и увеличивались. По нашей улице они передвигались двумя отдельными стаями на некотором расстоянии друг от друга, но действовали обе стаи всегда вместе: нагоняли ужас на всех кошек, а также и на других бездомных собак, которые случайно к нам заглядывали.

Но, кроме кошек и собак, вокруг нашего дома живут на деревьях ещё и белки, у которых тоже характер не из лёгких. Собаки, когда видели на деревьях скачущих белок, приходили в необыкновенную ярость и начинали злобно лаять во все восемь собачьих глоток. Белкам же это очень нравилось, и они забавлялись тем, что злили собак: сидели себе на ветках и сидели. Или даже спускались к собакам на безопасную высоту. И тогда собаки просто заходились от ярости.

Эти беличьи забавы, я так понимаю, не всегда заканчивались благополучно, потому что я дважды находил растерзанных белок, которые, видимо, потеряли бдительность, спустившись слишком низко.

Через некоторое время выяснилось, что жизнь в нашем доме превратилась в один сплошной кошмар: собаки лаяли непрерывно, и особенно плохо получалось по ночам: они затевали скандалы то между собою, то с другими собаками, то кидались на кошек, и люди по ночам просыпались и уже не могли больше заснуть, потому что собачий визг продолжался иногда по часу, а иногда и по два. Однажды рано утром я выскочил из дома с большою палкою, налетел на бесившуюся стаю и одну из собак что было силы перетянул по спине. Собака взвыла страшным голосом, но результат был: после этого обе стаи уже никогда не появлялись перед нашим домом, но всё так же сильно лаяли с других сторон дома и всё так же не давали нам спать.

И вот однажды всё стихло. И день нет собак, и два, и три. И такая приятная тишина воцарилась, какая у нас всегда и была, потому что я живу в таком районе Ростова, который больше напоминает деревню, нежели город. Я удивился и спросил однажды соседа:

– А не знаете, случайно, куда делись наши собаки?

А тот почему-то решил, что я соскучился по ним, и говорит мне в ответ.

– Володя, ты меня, конечно, извини, но я их убрал.

А я и спрашивать больше ни о чём не стал. Что он с ними сделал и как – не представляю. Но что-то же сделал!

Историю про собак я рассказал неспроста. Именно так образуются и человеческие банды. Именно такие отношения складываются у них внутри стаи и между стаями. И именно так с ними нужно поступать – как поступил мой суровый сосед.

Поведение обоих собачьих вожаков, которые не позволяли отверженным собакам прикасаться к еде и проявляли явную заинтересованность в том, чтобы те были голодными и, по возможности, вообще сдохли, напоминает мне поведение англосаксов. Вспомним, как эти человекообразные животные повели себя в Крымскую войну по отношению к России. Им никак не мешали ни Крым, ни Кавказ, ни Чёрное море. Их торговые пути никоим образом не проходили по этим маршрутам, но они проявили крайнюю заинтересованность в том, чтобы Россия лишилась выхода в Чёрное море и не имела бы на нём своего флота. То же самое они пытались делать на Балтийском море, на Белом и даже на Камчатке! И это касается не только этой войны с Россией: англосаксы всегда проявляют крайнюю заинтересованность в том, чтобы другим было плохо. И когда где-то в Крыму, или в Югославии становится плохо, то где-то в Лондоне или в Нью-Йорке кому-то от этого делается хорошо. Это собачья психология! В Крымскую войну России навязывалась роль отверженной собаки, но Россия не приняла навязываемой ей роли и повела себя по-человечьи, а не по-собачьи.

Вот так и должно быть всегда: презренные собаки не должны навязывать человеку свои правила поведения; это человек должен ставить собак на место, а если они не хотят, то поступать с ними весьма сурово. Ибо собака – это всего лишь собака, и разговор с нею на равных может быть только у другой собаки, а не у человека.

 

Я помню, как я вёл себя, когда попал в армию. Ещё на учебке меня резко выделил среди всех солдат наш командир взвода лейтенант Сахибгареев. Это был татарин с совершенно нордическою внешностью (белобрысый, высокий), безупречно честный, умный и порядочный. Он вообще был лучшим офицером из всех, каких я встречал за время своей службы в армии.

Мне он сказал так:

– Полуботко, я сделаю вас комсоргом полка. – Меня он называл только на вы, что представляется мне совершенно поразительным!

А для тех, кто не знает этого забытого слова: комсорг – это комсомольский организатор. Самый главный по комсомольской части в полку.

А я ему говорю:

– Так я же не комсомолец.

А он со смехом отвечает:

– Да это ерунда! Я сделаю вас комсомольцем в один миг!

Я понимал, что он желает мне счастья, потому что на таком посту можно было легко и весело провести весь срок службы, но мне это не нравилось: я считал себя антикоммунистом, и мне казалось, что я не вправе делать такую карьеру. И я уклонился от этой должности, а теперь жалею: надо было соглашаться. Сам Сахибгареев получил тогда какую-то должность в полку, связанную с комсомолом, и, конечно бы, он протащил меня на эту должность с лёгкостью. Я теперь понимаю, что Сахибгареев знал всё о нашей тогдашней жизни в точности то же самое, что и я. Я помню, что и как он говорил, какие суждения имел. Но он призывал меня приспособиться к этой жизни, а я не хотел.

Когда я учился в школе, учителя меня, как правило, не любили. Иногда просто ненавидели – я отказывался подчиняться им, держал себя независимо, и это их злило. В армии же случилось чудо: все офицеры относились ко мне хорошо. Плохо не относился практически никто. Они резко выделяли меня среди всех и, по какой-то необъяснимой причине, прощали мне все мои многочисленные прегрешения.

Я не имею ни малейшего представления о том, что я такого делал, но ко мне и сержанты относились, как правило, хорошо. Расскажу два эпизода, связанных с тем, как я ставил себя в армии.

Сразу же после курса молодого бойца я не приступил к службе, как все, а вылетел на самолёте из Уфы в Ростов на похороны своего отца. Отпуск мне был дан десять суток, не считая дороги, но у меня этот отпуск растянулся более, чем на сорок дней, из-за того, что у меня произошло воспаление травмы на ноге, полученной на учебке, и я попал в ростовский окружной госпиталь в инфекционное отделение. Поэтому, когда я вернулся в полк, я выглядел беспомощным новичком даже по сравнению с теми, кто был со мною на курсе молодого бойца и кто за эти сорок с чем-то дней успел хоть что-то узнать о настоящей службе.

В это время на юге России как раз началась эпидемия холеры, и всех солдат, прибывших в полк после отпуска в южных краях, помещали в санчасть на карантин. А это было ещё десять дней! И, таким образом, когда я прибыл в восьмую роту, куда был приписан, я столкнулся с тем, что я там – ну совершенно никто по сравнению со всеми остальными солдатами, и мысль о том, что я буду самым презренным из всех, напрягала меня.

С самого моего появления в восьмой роте ко мне сразу же хорошо отнёсся сержант Слободенюк, который был заместителем командира моего взвода. У него был колоссальный авторитет среди солдат, и офицеры при нём могли просто отдыхать: он держал в подчинении весь свой взвод так, что никто и возразить ему не смел. Ему понравилось то, что я был из Ростова, а он и сам был из Ростовской области. Быть земляком – такие вещи тогда ценились в армии (сейчас – не знаю), и это сближало нас. И, каким-то образом, он после первых же разговоров со мною проникся ко мне доверием.

А в этом же взводе был такой рядовой Лопачук – главный смутьян и самый сильный человек в роте. Лопачук был родом с Западной Украины, его все называли обидным тогда прозвищем Бандера, но он на него не обижался, и, по-моему, оно ему даже нравилось. Ко мне он прицепился в первый же день: стал меня ехидно подкалывать, обзывая полусапожком, потому что слово «полуботок» на малороссийском наречии это самое как раз и означает, но я и не думал обижаться. А он, видя, что ему не удаётся как-то вывести меня из себя, стал уже просто откровенно нарываться на скандал со мною.

И вот цепляется он ко мне в первый день, цепляется во второй день, я огрызаюсь и огрызаюсь, а всё происходит словно бы на сцене, на виду у многих солдат этой роты в большой казарме первого взвода, которая была большим полупустым залом.

И вот, где-то на третий день моего пребывания в роте, он прицепился ко мне особенно сильно. Дело происходило в помещении первого взвода, который размещался в большом зале, лишь частично заполненным двухъярусными кроватями.

Старослужащие солдаты сидели у больших окон, и кто подшивал себе подворотнички, а кто и просто отдыхал, и Лопачук на виду у всех, видимо, желая всех позабавить, опять стал цепляться ко мне. Вот он сидит, развалившись, на огромном подоконнике, а я стою перед ним и что-то отвечаю на его придирки.

И все с любопытством смотрят на то, что происходит.

И я один!

Я только что прибыл в роту, я ещё ничего не знаю – ни обычаев здешних, ни порядков, но уже понимаю: я должен держать себя достойно, а иначе будет потом плохо. В те времена новенький в армии назывался словом САЛАГА, а старослужащий – словом СТАРИК. Понятий «дед» и «дедовщина» тогда ещё не изобрели. И вот, стало быть, все лениво потешаются зрелищем того, как огромного телосложения старослужащий солдат словесно издевается над худеньким новичком (у меня тогда был рост 175 сантиметров, а вес – килограммов 65, не больше).

А я тоже кое-что примечаю: мой земляк сержант Слободенюк стоит поблизости и молчит, но я понимаю каким-то образом, что он на моей стороне, а не на стороне этого Лопачука. Я мгновенно оцениваю это и говорю Лопачуку насмешливым и суровым голосом:

– Имей в виду, Лопачук: я шутить не люблю. И я бью только два раза: один раз по башке, а другой раз – по крышке гроба! Пошёл вон, дурак!

И это было сказано:

– публично,

– громко,

– в большом зале,

– при довольно значительном скоплении старослужащих солдат и –

– в тишине,

ибо все только наблюдали, и в эту перепалку никто не вмешивался.

Лопучук так и обмер при этом моём заявлении.

Тишина затягивалась.

И тут сержант Слободенюк впервые высказался:

– Ну что, Лопачук? Получил? Вот будешь теперь знать, как переть на наших ростовских!

И далее произошло вот что:

А ничего не произошло!

У Лопачука были от природы хитрые глазки на толстом лице, и он, не поворачивая толстой головы, скосил их сначала на меня, а потом и на Слободенюка, придурковато усмехнулся и всё перевёл на шутку.

Я и до сих пор не могу понять, как это всё получилось: я надерзил авторитетному ротному хулигану, и мне это сошло с рук.

Ни в тот раз, ни потом этот Лопачук меня никогда больше не трогал, хотя и обзывал полусапожком. Сержант Слободенюк ушёл через полгода службы на дембиль (а это слово нужно писать именно так!), а Лопачук служил после этого ещё полгода. У меня не было больше никаких покровителей, но меня так никто и не трогал больше. Словесные стычки между мною и другими солдатами могли быть, но не более того.

И это был первый случай. Он интересен тем, что всё произошло в первый же день моего прихода в восьмую роту.

Второй случай произошёл уже к тому времени, когда я отслужил полсрока – то есть один год. У нас в роте появился младший сержант, который был по отцу осетином, а по матери русским (у него были светлые волосы и карие глаза).

Поначалу я с ним был дружен: я вообще со всеми кавказцами поддерживал хорошие отношения, всех спрашивал про их языки, и они мне, как правило, охотно рассказывали о своих произношениях, словах, выражениях и письменности. Вот и его я спрашивал про осетинский язык, а он мне всё рассказывал и объяснял, но потом почему-то отношения испортились. Ему почему-то хотелось дать мне понять, что он – младший сержант, а я – рядовой. Он искал повода как-то подчеркнуть это различие между нами, но повода всё не было и не было…

Эпизод, о котором мне хочется рассказать, имел место в длинной и узкой комнате, которая больше напоминала коридор. И так получилось, что в самом конце этого коридора стоял я, а вдоль обеих стен – сержанты нашей роты. Их было человек семь или восемь.

И тут входит этот младший сержант. Видит, что я среди всех присутствующих единственный рядовой и начинает высмеивать меня. Я ему что-то отвечал-отвечал, а потом он закричал мне в ярости:

– Ублюдок! Ведь ты ж даже и не человек! Ты – рядовой!

Это были его точные слова – я хорошо запомнил их. И с этими словами он подбежал ко мне и отвесил мне оплеуху.

Я был слабее, чем он, но я тут же врезал ему в ответ по морде – что было сил.

Он, хотя и был крепче меня, но от неожиданности не удержался на ногах и упал на пол. Он просто не ожидал от меня такого сильного удара. И вообще – любого удара. Он был убеждён в том, что я стерплю.

И вот он медленно-медленно поднимается на полу и, ещё сидя на нём, смотрит снизу вверх на стоящих по бокам от него сержантов. Смотрит насторожённо и с ожиданием: ну что же вы? Ведь ударили же сержанта! Разорвите его на части!.. А по идее, за такое можно было пойти под суд… Но те взирают на него сверху вниз насмешливо и мрачно. И молчат.

И он понимает, что в авторитете здесь я, а не он. Встаёт и молча уходит.

В скором времени его после этого перевели в другое подразделение нашего полка, которое находилось на другой улице города Уфы. И уже там его разжаловали в рядовые, а это считалось страшным позором. И вот однажды мы встретились в городе. У него были погоны рядового, и у меня – такие же. Мы поприветствовали друг друга, мирно побеседовали и разошлись. Я бы никогда в жизни не стал злорадствовать по поводу перемены в его положении – это не в моём характере.

Кстати, за всё время моей службы в армии мне в разное время и при разных обстоятельствах шестеро сержантов высказывали примерно такую же мысль: вот я сержант, а ты всего лишь рядовой. Лишь один из них высказал это в агрессивной форме, а пять других – говорили это как бы между прочим – в виде лёгкой насмешки или даже просто так. Шесть сержантов – это точная цифра!

И все шестеро были после этого разжалованы в рядовые. Он был одним из этих шестерых. То ли Боженька их всех наказывал, то ли это такой Закон Жизни.

Авторитет и амбициозность – это разные вещи и путать их нельзя. Авторитет нужно добывать, а за амбиции часто приходится расплачиваться.

 

Однажды довелось мне побывать на лекции умного школьного психолога, и узнал от него технологию того, как можно с помощью специально организованного анкетирования вычислить весь классный коллектив.

Это была целая технология! И делал я это, согласно полученному наставлению, так:

Отдаю приказ всему классу достать листочки бумаги и подписать их. Никаких предварительных пояснений, потому что дети могут насторожиться и не выполнить того, что мне от них нужно. Затем я пишу на доске такой текст:

1) Поход.

2) День рождения.

3) Домашнее задание.

И требую переписать это в свои листочки. Все переписывают, и никто не понимает, что это такое и зачем это нужно. И затем я, ссылаясь на свою страшную занятость и спешку, говорю, чтобы дети как можно скорее, не более, чем за три минуты, написали возле каждого из трёх пунктов фамилии своих одноклассников – от одной до трёх. При желании можно и не одной не писать вообще, а оставить прочерки. Фамилии эти – тех, кого бы вы с наибольшим удовольствием взяли бы с собою в поход, кого бы с наибольшим удовольствием пригласили к себе на день рождения и того, с кем вам было бы приятнее всего делать вместе трудное домашнее задание. И перед каждою фамилией нужно непременно поставить плюс.

Все спрашивают: а зачем плюс? А я отвечаю: вы ставьте, ставьте, а я потом вам всё объясню.

Все мгновенно выполняют это задание, я делаю вид, что уже хочу собрать листочки, но в самую последнюю секунду вспоминаю, что точно так же нужно поставить в каждом пункте одну или больше фамилий тех, кого бы вы с наименьшим удовольствием хотели бы видеть рядом с собою в походе, кого с наименьшим удовольствием хотели бы пригласить к себе на день рождения и того, с кем бы вы меньше всего на свете хотели бы делать трудное домашнее задание. Напишите эти фамилии и обозначьте их знаком «минус».

И после этого я быстренько собрал листочки, пока дети не передумали.

Дома я разбирал полученную информацию, рисовал у себя нужную схему с кругами и стрелками: кто в каком круге состоит и в какой другой круг хочет попасть. Или наоборот: кого из какого круга выталкивают. И потом составлял таблицу.

Под конец этой работы я знал, кто авторитет в этом классе и по какой части; кто человек номер один, а кто человек номер два или три; кого не принимают в какой круг общения, а кого, наоборот, хотят завлечь к себе.

Я потом применял эту технологию в других коллективах, и всегда точно знал, кто есть кто в том или ином классе. На одной интуиции далеко не уедешь, и некоторые сложные процедуры из курса школьной психологии нужно знать всякому учителю.

 

Однажды, когда я выполнял очередной заказ по написанию биографии очередного богача, я, бродя по его огромному дворцу, заметил вот какую странность: в зале площадью в 900 метров стояли дорогие кожаные кресла и диваны для удобства гостей, которые там могли бы расположиться на отдых. И эти кресла и диваны были изрезаны ножом. Не все подряд, но некоторые – то там, то здесь. И, как правило, где-то по бокам – так, чтобы не слишком заметно было. Я спросил хозяина, что это такое, и он со смехом рассказал мне вот что.

Его внук учится в простой школе, а вовсе не в элитарной. Я видел этого мальчика: совсем не высокомерный, обыкновенный русский мальчик. Мне даже показалось, что и добрый.

Богатый же и влиятельный дед опасался, что в элитарной школе он нахватается каких-нибудь глупостей, и потому мальчику лучше учиться в самой обыкновенной школе среди простых детей. Думается, это было разумное решение.

Но, деда, видимо, волновала проблема авторитетности его внука. А ну как его одноклассники не проникнутся должным почтением к мальчику и сочтут его таким же простым смертным, как и они! И он приказывал внуку, чтобы тот приглашал к себе во дворец весь класс – то на день рождения, то на новый год. А тот так и делал. Сначала дети пировали в огромной столовой, потом переходили в зал, где веселились, как хотели.

И потом уходили.

И вот после недавней детской пирушки выяснилось, что кто-то из детей порезал ножичком дорогую мягкую мебель.

Думаю, это был всего лишь один человек, и едва ли это был заговор многих детей. Но и одного достаточно! Кого-то разобидел этот огромный дворец, эта роскошь внутреннего убранства, огромный парк вокруг дворца со всякими статуями и арками, и всякие другие сооружения в виде трёхэтажного КПП на въезде, трёхэтажной баньки, собственной церкви, музея, дома для гостей, домика для рыбалки, собственной котельной, большого пруда с большим количеством рыбы, бассейна с подогревом, и ещё нескольких домов служебного пользования. Думается, это был злой, завистливый и скрытный мальчик из бедной семьи. И он отомстил вот таким образом.

 

Нечто похожее было у моей матери.

Она, как я уже говорил, с восьми лет воспитывалась в детском доме. И там она была очень авторитетна, и у неё это получалось само и, как будто без малейших усилий: она училась лишь на отлично, занималась спортом, была председателем совета дружины и маршировала со знаменем впереди всех на всяких торжественных мероприятиях. В детском доме были ужасающе тяжёлые условия содержания, и все дети мечтали о том, чтобы их оттуда забрали. Время от времени туда приходили какие-то местные жители из числа тех, у кого не было собственных детей, и хотели кого-то усыновить или удочерить. И поскольку моя мать была у всех на виду, а девочкою она была красивою и видною, то очень часто именно её и хотели забрать. Мать рассказывала, что это была то одна супружеская пара, то другая. Они предъявляли заведующей детского дома разные доказательства того, что смогут прокормить, одеть и обуть эту девочку, но та – так и не решилась отдать мою мать куда-то на сторону. Сама её любила и хотела всегда видеть у себя.

И это вызывало зависть у некоторых детей. Однажды мать обнаружила, что все её семейные фотографии были тщательно порезаны ножницами и выброшены в мусор. Вот потому-то я никогда и не узнаю, как выглядели её родители, потому что больше никаких фотографий не было на всём белом свете.

Были и другие случаи: то девочки обещали остричь её налысо, то не разрешали ходить в столовую, но она всё выдержала.

 

Должно быть, я ничего нового не рассказываю, но всё же попытаюсь (без особой надежды) рассказать об одном странном явлении, которое я иногда наблюдал в школе. По-настоящему я его видел один только раз, а все остальные разы просто как-то напоминали мне то самое главное наблюдение. Я бы назвал это явление так: смешение двух разных пространств. В «Невероятной школе», как я уже упоминал, у меня в классе появился мальчик с замашками вора в законе, он держал всех в страхе, а спустя много лет отсидел в тюрьме, спился и умер. Я даже имени его называть не хочу, до такой степени он мне отвратителен. И он, и его мамаша.

Так вот, у него с авторитетностью дело обстояло совершенно необычно. Появившись в моём классе, он сразу же дал понять всем, что командовать всеми здесь будет именно он. И ослушания ни от кого не потерпит. Он был умён и хитёр, и он старался избегать открытых конфликтов внутри классного коллектива. Все его конфликты были за пределами нашего пространства – в школе, на улице.

Так вот самое невероятное: его бесило то, что авторитетом в этом классе был я – классный руководитель! И бывали случаи, когда он сталкивался со мною в вопросе о том, кто должен командовать в классе – я или он. Я проявлял твёрдость, и тогда он брал себя в руки и сдерживался, но я видел, что у него в душе всё клокочет от негодования. Думаю, что у него была в какой-то форме мания величия.

Когда спустя несколько лет я оказался на работе в частной школе «Жар-птица» к нам среди учебного года привели нового мальчика. Я глянул на него и сразу распознал в нём тип такого же в точности бандитского авторитета. Он и внешне был похож на того бандита из «Невероятной школы» – такой же высокий, спортивный и тоже – крашеный блондин с чёрными бровями. Не я один, а сразу несколько учителей заподозрили неладное, и его взяли к нам после некоторых сомнений с испытательным сроком в одну неделю.

Я стал наблюдать за его поведением в классе и увидел всё то же самое: он вёл себя спокойно и сдержанно, но в нём клокотали страсти. Каким-то образом до моего сознания дошло: он не потерпит возражений и ослушания ни от кого, даже и от учителей! Просто он сейчас на испытательном сроке, и он пока затаился.

Мальчики моего класса его просто приняли как должное и подчинились ему. Это был типичный воровской предводитель, они почувствовали это, дружно и в едином порыве струсили и решили не только не противоречить ему, но даже стали как-то и подыгрывать той роли, которую он на себя взял: ты наш вождь, а мы твои верные слуги…

Через неделю общее мнение всех учителей было таким: не брать его к нам! Родители, которые пришли в назначенное время в полной уверенности, что их сын будет принят в школу и теперь нужно лишь внести плату, были весьма удивлены, когда им отказали. Позже я узнал, почему он среди учебного года захотел перейти к нам. Он учился до этого в простой школе, и там потихоньку переходил от простого вымогательства или отбирания денег у детей младших классов – к различным формам ограбления, потому что его аппетиты росли и денег было нужно всё больше и больше.

Мне вспоминается Коля Монах. Он был умнее, добрее и вообще – лучше во всех отношениях. Денег он никогда и ни у кого не отнимал. И главное: ему бы никогда не пришло в голову посягать на авторитет учителя.

Заканчиваю главу таким наблюдением: есть другой вариант битвы за авторитетность. Он довольно часто встречается, и это так глупо, что даже и не хочется особенно много говорить на эту тему. Это когда учитель хочет заслужить авторитет своего парня среди учеников класса. Или учительница играет роль весёленькой подружки для девочек своего класса. Или для мальчиков, что ещё хуже. Как правило, такое бывает с молодыми учителями, которые только-только окончили вуз и пришли на работу в школу. Они устанавливают дружеские контакты с детьми, из кожи вон лезут, чтобы понравиться им, и доходит даже и до того, что позволяют называть себя на ты, что, впрочем, уже чистый идиотизм.

В армии существует та же самая проблема. Я сам не наблюдал таких случаев, но знаю о них по рассказам: молодой лейтенант начинает дружить с солдатами своего взвода, его называют на ты, а тогда – прощай дисциплина!

Анна Ахматова, которая затевала споры со своим мужем о том, чьи стихи лучше – её или его – в точности то же самое безобразие. Ведь это означает, что она совсем ничего не соображала и имела весьма шаткие нравственные устои.

 

Недопустимое смешение двух разных пространств в педагогике – это то, что ещё плохо изучено. Думается, здесь нужны настоящие научные исследования.

 

 

 

Глава девятнадцатая. Мой новый – и неожиданный! – источник информации

Я уже рассказывал о себе, что на какое-то время я оторвался от школьных дел: перестал работать учителем, стал зарабатывать писанием книг на заказ и вообще-то полагал, что никогда больше не вернусь к школьным делам. Контакты с учительским и школьным миром у меня продолжались: кто-то из знакомых продолжал учительствовать, а кто-то и в директора выбился. Люди кое-что рассказывали при встречах, но слишком уж сильно меня эта тема не волновала. Я как бы вырвался из неё, освободился для более спокойных и приятных дел.

Вот так я и жил. И откуда ж я мог знать, что у меня в шестьдесят лет родится сын и мне потом надо будет с ужасом думать о том, в какую школу его определить? И откуда ж я знал, что вражеские диверсанты доведут как раз к этому времени наше народное образование до такого умопомрачительного состояния?..

Но случилось непредвиденное: после смерти первой жены я женился вторично, и после некоторых наших раздумий у нас появился сын.

О том, что ему через семь лет надо будет идти в школу – я поначалу особенно не задумывался – хватало и других забот. Но время шло-шло-шло, информация по капелькам просачивалась – и оттуда, и отсюда, и мне понемногу становилось страшно…

 

Но, чтобы объяснить, почему я стал таким боязливым, я должен буду ещё раз отвлечь читателя на свою личную жизнь. Вот что было.

Когда моя вторая жена покидала родную Москву в декабре 2007-го года, чтобы переехать ко мне в Ростов, она оставила там работу, где у неё была зарплата размером в 25 тысяч рублей в месяц. Мне тогда казалось, что это очень мало, по московским меркам, но, когда она уже в Ростове нашла себе новую работу и стала получать за неё уже 15 тысяч в месяц, я огорчился. Это было ещё меньше того, что я считал нормальным. Было это в самом начале года 2008-го.

Между тем, я всё писал и писал свои книги на заказ разным богатым заказчикам, и после того, как жена родила сына в 2010-м, она ещё пять лет сидела у меня дома и не работала. Нам хватало тех скромных копеек, что я зарабатывал.

Один московский литератор как-то раз сказал мне по этому поводу следующее:

– Вообще-то, я таких людей, как ты, презираю и руки им не подаю…

Он имел в виду то ремесло, которое я освоил. Да пошёл ты! Хвастался мне, что он джинсы ездит покупать в Америку, потому что они там дешевле. Ты-то сам – какой такой литературный труд продаёшь, что у тебя такие деньги?

Я, между прочим, работал всё это время – и сейчас работаю! – над созданием своего этимологического словаря русского языка, каковой словарь считаю одним из самых важных дел своей научной жизни. Богатые заказчики, сами того не зная, оплачивали мне мою работу над этим словарём. Вот почему мне совсем не стыдно за то, что я ублажал литературные прихоти всяких графоманов, хвастунов и недоумков. Кстати, попадались и умные, и порядочные заказчики, у которых просто с красноречием было плохо, но таких было мало.

И потом я написал и опубликовал книгу о происхождении индоевропейцев. Моя книга называется «Индоевропейская предыстория», но издательство выпустило её под броским названием «Язык древних ариев». И мой основной заказчик, от которого долгое время шли все мои литературные заработки, узнав о такой книге, впал в уныние. Он не любил индоевропейцев (это была его больная тема), но он всегда был очень сдержан в разговорах на эту тему.

А тут, как только он узнал, какое название у моей книги, то сразу же и огорчился. И уволил меня. От такого огорчения.

Когда же он узнал, что я всё это время работал ещё и над огромным этимологическим словарём русского языка – это за его-то денежки! – то вот уж тут-то его ярости не было предела. И у него случился нервный срыв: он рвал и метал. Ибо, если он просто не любил индоевропейцев, то уж Русский народ просто ненавидел и презирал. Я знал за ним эту маленькую слабость, уходил от русофобских разговоров, да и он не очень-то охотно развивал эту тему… Так получалось, что та писанина, которую я ему делал, не касалась этой тёмной стороны его душонки. Но, как бы там ни было, а этимологический словарь русского языка – это было для него уже чересчур!

И он не заплатил мне моих денег, и я вдруг оказался как бы на улице и почти без гроша в кармане. Пенсия-то у меня, конечно, есть, но это же насмешка, а не деньги! Жена не работает, у меня маленький ребёнок, мне далеко за шестьдесят, а ей – за сорок… И что делать?

И вот после пяти лет сидения дома моя жена вынуждена была идти искать себе работу.

А с таким возрастом, да ещё и после стольких лет сидения дома – на работу не берут.

И долго ли, коротко ли, но моя прекрасная супруга всё-таки нашла себе работу, где зарплата составляет 7 тысяч 600 рублей в месяц. И это был год 2015!

Иными словами: в начале 2008-го мне показалось обидным, что жена получила в Ростове зарплату в 15 тысяч, вместо прежних 25 тысяч в Москве. Теперь же, спустя семь лет, ей причиталось 7 тысяч 600 в месяц, и мы понимали, что это и всё, на что мы можем рассчитывать!

Кинулся я к своему бывшему ученику, который теперь стал генеральным директором ого-го какого грандиозного концерна, но получил вежливый отказ: ничем не могу помочь, Владимир Юрьевич!

Обратился к другому – то же самое. Все бывшие ученики, всерьёз выбившиеся в люди, возгордились, и я понял, что ничего хорошего я в них воспитать не сумел. Просто дал качественные знания по русскому языку и литературе, и не более того.

И у меня появилось разочарование в той профессии, которой я когда-то уделял столько сил. Да я и сейчас думаю: а стоило ли? Сколько богачей я вырастил, а ни единый из них мне не то, что бы руки помощи не протянул, а даже и мизинца!

 

Да! Но я забыл сказать самое главное: в каком месте теперь работает моя вторая жена.

А место это называется районным отделом народного образования. Должность у моей супруги там не самая нижайшая, потому что ниже стоят уборщица и сторож, но зато она там знает всё, что происходит в её районе во всех школах и во всех детских садах. Потому что должность эта – секретарь аж самого начальника!

Образование у моей жены – какой-то бухгалтерский техникум в Москве. И бухгалтерию она совсем забыла, но у неё есть одна сильная сторона: она весьма грамотна, что, по нашим временам, явление редчайшее, и мне ли этого не знать, ибо я столько пропустил через себя чужих текстов, что научился хорошо распознавать людей только по признаку того, что и как они пишут. А жена у меня пишет грамотно, что меня с самого начала в ней и поразило… А ещё она пунктуальна, содержит в порядке всю документацию, умеет отвечать на звонки и держит в уме массу информации.

Она мне говорит, что работа ей очень нравится: постоянно что-то происходит! И если бы не безумно маленькая зарплата, то она была бы ею вполне довольна. Но – там все получают столько же, сколько она, или чуть больше. 15 тысяч – это уже очень много, а 18 – это уже у главного специалиста!

Так вот, у жены-то зарплата 7 тысяч 600 рублей в месяц. А у молодого учителя, который только что пришёл из института и устроился на работу в школу на нагрузку в 18 часов в неделю, которая называется волшебным словом СТАВКА, зарплата 8 тысяч 200. Если молодой учитель захочет зарабатывать вдвое больше и попросит вдвое большую нагрузку – а ему и не дадут! да он и не справится, потому что это неимоверно трудно! – то вот тогда только он будет получать 16 тысяч 400. А ведь и это тоже очень мало.

Ужас!

Но, как бы там ни было, а я, неожиданно для себя самого, получил доступ к информации о нашем народном образовании.

Не хотел, а информация ко мне сама пришла.

 

Многое для меня оказалось совершенно новым и неожиданным. Супруга рассказывает, что почти все её сотрудники люди нормальные, и среди них встречаются и умные люди. И порядочные. И творческие. И любящие своё дело… Я частенько приходил в это учреждение со своим маленьким сыном – мы проведывали нашу маму, и я наблюдал за тамошними сотрудниками и общался с ними. Хорошие люди там есть – это я сам видел. Хотя, конечно, и плохих, мой намётанный глаз сразу вычислял.

И это расходилось с теми представлениями, которые были у меня раньше об организациях такого типа. Ибо то сборище людей, с которым я сталкивался в районных отделах народного образования ещё в девяностые годы, иначе как бандою негодяев назвать было нельзя. Они мне не приснились, я и в самом деле видел эту невообразимую человеческую слякоть на руководящих должностях и на должностях поменьше. Но с другой стороны: у меня нет оснований сомневаться в наблюдательности моей супруги. Она говорит: сейчас всё довольно сносно. И я верю ей!

Жена рассказывает: обстановка доброжелательная, дружеская; люди честно и много работают и сильно устают. А взяток никто не берёт – не только потому, что все честные, но ещё и потому что за них теперича реально сажают. Начальник постоянно предупреждает мою супругу: если меня нет в кабинете, а вы куда-то выхóдите, запирайте за собою дверь. Потому что неизвестно, кто сюда войдёт с улицы и кто что подложит. А такие случаи постоянно происходят: на волне борьбы с коррупцией – людей подставляют, с людьми сводят счёты. Поэтому, ежели кто-то пытается сейчас дать взятку, то он кувырком вылетает из любого кабинета. Никакая сумма не стоит того, чтобы ради неё садиться в тюрьму.

Жена рассказывает мне совершенно поразительные истории о том, как её коллеги защищают права детей. Сюжеты – один страшнее другого: тряпка-мужик сходится со стервою, а та накручивает его против детей, и одуревший мужик переписывает квартиру на эту тварь. И пытается выжить собственного сына, и приносит фальшивые нотариально заверенные доказательства того, что мальчишка получил квартиру в другом месте… Не менее раза в неделю мне супруга рассказывает такие ужасы на эту тему, что аж дух захватывает. И районный отдел народного образования реально вмешивается в подобные дела и пресекает их! И люди, которые занимаются этим, получают грошовую зарплату и делают своё дело честно и профессионально.

Неожиданным в этих рассказах жены для меня стало то, что я ожидал дальнейшего падения нравов по сравнению с тем, что я видел прежде. У меня тоже есть в запасе, что ей порассказать, и, когда я рассказываю, она удивляется: такого сейчас точно, что нет!

 

Но радоваться рано.

На смену одним ужасам – пришли ужасы другие. И, как говорится, беда пришла оттуда, откуда не ждали.

Жена работает вот уже год, и вот что она заметила: с каждым месяцем количество бумажных документов нарастает и нарастает. А с января 2016-го года произошёл ощутимый скачок в этом самом нарастании: счёт входящим и исходящим документам пошёл на тысячи!

Между тем, делопроизводство в системе народного образования снабжено специальными программами электронного документооборота. А ещё ведь существует и электронная почта! Но по каждому поводу нужно выпускать бумажный документ – в двух или в трёх экземплярах. Расход бумаги стал невообразимым.

По каждому пустяку требуется сделать письменный отчёт. Отчёты делаются в виде таблиц по определённым формам. И этот отчёт нужно после этого срочно отправить в вышестоящие инстанции. И промедление – недопустимо! Какая-нибудь высокомерная особь может позвонить в районный отдел народного образования и наорать на его начальника или просто сквозь зубы проговорить голосом, полным презрения и брезгливости: уволю, если не будет отчёта! Женщина с явными следами сельского происхождения и низкой культуры может вот так прямо взять и сказать мужчине, который старше её и умнее её: уволю! Да кто ты такая, стерва, и почему у тебя такая страшная власть над людьми?

И вообще: стилей общения у таких женщин, дорвавшихся до власти, два – либо поросячий визг, либо ледяное презрение и хладнокровные приказы.

 

Поскольку моя супруга родом из Москвы, то она и сравнения делает между Ростовом и Москвою:

Взяточники, аферисты и карьеристы есть и в Москве, но там они, по какой-то странной причине, ведут себя намного скромнее и обходятся без этой дешёвой показухи. Что-то нарочито карикатурное и почти детское сквозит во всём поведении ростовских чиновниц деревенского происхождения. Они всем своим видом словно бы хотят сказать: да, я из деревни, но я вам всем, городским гадам, отомщу за своё прежнее унижение, и вы у меня теперь попляшете под мою дудочку!

И вообще: баба, орущая на подчинённых в системе народного образования – это ростовская традиция. Обычный телефонный разговор с такою хабалкою получается примерно таким:

– Срочно позвать такого-то! Он написал неправильно такую-то бумажку, и её теперь нужно немедленно переписать.

Супруга отвечает:

– Он сейчас на совещании. Перезвоните, пожалуйста, позже.

– Вы что – не поняли, кто к вам звонит? Я – такая-то!

Или так:

– Вы что себе позволяете?! Я – из такой-то инстанции!

И всё говорится либо с визгом, либо надменно, но с босяцкими интонациями бабы, которая должна торговать на базаре, а не занимать высокие посты в народном образовании или в структуре городских властей.

Типичный случай: одна из работниц народного образования принимает у себя посетителей, а те взволнованы своими проблемами, у них кипят страсти, у кого-то льются слёзы, а работница пытается вникнуть в их дела, как-то помочь им.

И тут входит моя супруга и сообщает, что эту работницу вызывают к телефону по такому-то вопросу.

Работница отвечает: я сейчас договорю с людьми и перезвоню ей.

Супруга передаёт по своему секретарскому телефону слова работницы.

В ответ раздаются истерические вопли: она там что – не поняла ещё, кто я такая? Да что она себе позволяет? Немедленно – к телефону!! Сейчас же!!!

Супруга с тяжёлым сердцем возвращается в тот же кабинет. А там – чья-то трагедия, и сейчас решаются судьбы!

Работница вся во власти этих событий. Говорит: я же сказала, что перезвоню! Я сейчас не могу бросить людей.

Супруга возвращается в свой кабинет и передаёт это высокопоставленной истеричке.

В ответ – ярость разъярённой самки, у которой серьёзные сексуальные проблемы, у которой наглость и мстительность к обществу хлещут через край. Это – хабалка, это – босячка, которой просто никто не давал по мордасам. Супруга, потрясённая этим разнузданным визгом, опять тащится в тот же кабинет… Работница бросает людей и идёт к нужному телефону. Выслушивает оскорбления и угрозы. После чего на неё пишут жалобу и требуют влепить ей выговор.

За что выговор?

За то, что какая-то маньячка придралась к отчёту, где стояла не та формулировка, которая требуется? И ведь эта тварь так разговаривает со всеми и каждый божий день. И она не одна такая. В верхних эшелонах власти народного образования – почти все такие:

1) из деревни;

2) хабалки и босячки;

3) со следами серьёзных сексуальных отклонений в поведении, в речи и в манере одеваться.

Женщин другого типа туда просто не допустят. Там требуются только бабы, которые пишут в своих распоряжениях «оснощение», «сожайте детей за парты», «с Москвы поступило распоряжение»… И им всё сходит с рук! Потому что именно такая человеческая слякоть востребована нашею системою власти. Спрос – лишь на таких!

Создаётся впечатление, что таких баб набирают на руководящие должности по какому-то заранее составленному списку отклонений в психике и в нравственности. Такую бы выпороть вожжами на конюшне, да отправить убирать за свиньями, а она вершит судьбы народного образования в России! И в сорок, и в пятьдесят лет такая властительница ходит в коротенькой юбке, чуть прикрывающей трусы, когда она садится на стул. Другой вариант: высокий, многозначительный и многообещающий разрез, и опять же – трусы, которые всенепременно видны в этом разрезе! У такой дамы, как правило, толстенные ножищи, а чтобы показать свои бойцовские качества, она ещё и носит груду золота и драгоценных камней, которые у неё располагаются между двойным подбородком и вываливающимися грудями. Но, конечно, есть и другие варианты – пупок и поясница, видные в любое время года; джинсы, обтягивающие широченную задницу; адской высоты каблуки, на которых эта дамочка ещё и ходить не умеет…

И вот это существо – образ современной начальницы в системе народного образования!

Любимое слово у этого бабья: МОНИТОРИНГ. Они повторяют его в своих разговорах нескончаемое количество раз и во всех документах только и видно:

– Осуществить МОНИТОРИНГ!

– Произвести МОНИТОРИНГ!

– Составить график проведения МОНИТОРИНГОВ!

– Представить отчёт по МОНИТОРИНГАМ последнего квартала!

Есть, конечно, ещё и рейтинг (рейтинговая ситуация в связи с итогами мониторинга), прессинг, процессинг и многие другие слова с суффиксом -ИНГ (я не смог запомнить их), но МОНИТОРИНГ – это самое любимое слово.

Хотя нет! Вот ещё: они могут промониторить субвенцию на предмет предоставления субсидий – это у них тоже бывает…

И никому не приходит в голову, что в дореволюционных гимназиях, где давали несопоставимо лучшее образование, чем сейчас, никто никаких МОНИТОРИНГОВ не проводил и суффикса -ИНГ через каждые пять минут не употреблял в своей речи.

Да и деревенские шалавы тогда не сидели в высоких кабинетах с короткими юбками на толстых ножищах.

 

Непонятно: кому подчиняются районные отделы народного образования?

Может быть, Министерству образования в лице его областного и городского подразделений?

Так-то оно так, да только – не совсем!

Есть ещё такое подразделение у нас в Ростове: информационно-аналитический центр. Его ещё называют для краткости: методический центр. Таинственная организация, непонятно для чего существующая! Считается, что там должны сидеть особенно умные и особенно творческие люди, которые должны делиться своими соображениями по поводу различных методик с местными учителями.

Выражусь жёстко: они должны выдавать рекомендации!

А рекомендация – это то, что можно принять, а можно и не принять или просто подвергнуть сомнению.

Так вот: ничего подобного! Никаких сомнений никто в этой организации не потерпит. На самом деле, она выдаёт приказы, которые не подлежат обсуждению! Приказы поступают в районный отдел образования, там регистрируются, и затем на них даётся официальный ответ в виде отчёта по определённой форме.

То есть: вместо творческих рекомендаций, выдаются приказы, которых невозможно ослушаться, и суровые окрики. Вместо творческой лаборатории, создана деспотическая контора, в которой окопались полуграмотные деревенские женщины с большими карьерными амбициями и хамским поведением…

И, тем не менее, эта структура подчиняется министерству, и в этом можно усмотреть какое-то отдалённое подобие смысла.

Но вот другой вопрос: районная администрация города – она по какому праву отдаёт распоряжения районному отделу образования? Распоряжение может быть любым, совершенно никак не относящимся к детям школ и детских садов и проблемам их воспитания. И районный отдел народного образования обязан беспрекословно выполнить его!

И точно так же: городская администрация!

В районный отдел образования постоянно приходят совершенно одинаковые приказы с совершенно одинаковыми текстами (буква в букву, запятая в запятую), но один приказ приходит из районной администрации, а другой – из городской или областной. И районный отдел образования обязан зарегистрировать эти все приказы и по каждому ответить по отдельности!

 

Иной раз кажется, что начальство в районных отделах образования – это просто какие-то кровопийцы. Это ложное впечатление, но оно есть! Но у меня другое впечатление: это беззащитные люди, которых впрягли в тяжёлую работу и которые тянут её за копеечную зарплату и при постоянном страхе быть уволенными. Представим себе такую вещь: всем начальникам районных отделов образования и их заместителям велено явиться в парк культуры и отдыха в 23.00 для определённого мероприятия, а затем покинуть это место в час ночи следующих суток.

И что же это за такое мероприятие?

А празднование нового года!

В наказание за то, что ты занимаешь столь высокий пост, ты обязан бросить свою семью и явиться в новогоднюю ночь куда-то в парк и там изображать радость.

И кто отдал этот приказ? Может быть, плохой министр образования?

Ничуть. Это мэр города, у которого почему-то есть такая власть над людьми, которым государство доверило народное образование. По какой-то причине, его приказ не подлежит ослушанию. Дан приказ – выполняй!

И что это за причина? Никто не знает! Люди должны нормально отдохнуть, а после праздников вернуться к своим обязанностям и служить народному образованию, а не заниматься чёрт-те чем!

Как сказал недавно один мой бывший коллега: «Школа – это такая система, которая  интересует слишком многих – власти (для организации победы «нашему» кандидату), соцслужбы – пенсионные организации, страховые и прочее-прочее. И всё это бесплатно!!!»

Представим себе, что подобное было бы в армии. К командиру полка приходит мэр города и приказывает явиться для празднования нового года в парк культуры и отдыха! Или так: приходит глава соседнего сельсовета и приказывает использовать войска в интересах этого самого сельсовета. Такое можно представить себе?

В армии нельзя, а в школьной системе – можно!

Между прочим, представители местных властей могут прийти к тому же командиру полка и вежливо попросить его о помощи, и тот может оказать её, но может и не оказать, а ответить, что это идёт вразрез с боевыми задачами и подрывает обороноспособность нашей страны.

Районный отдел народного образования должен состоять на службе у школ и детских садов, он должен работать на их благо, а в конечном счёте – на благо подрастающего поколения. Вместо этого, районный отдел поставлен на службу городским чиновникам и обслуживает их интересы и капризы. И эти интересы и капризы самым жёстким образом противоречат интересам подрастающего поколения!

О том, чтобы пресечь это безобразие, не может быть и речи. Высшая нравственная ценность у нас – это чиновники и их власть, а вовсе не дети. И всё делается лишь на благо аппарата чиновничества…

 

Отчёты по всем вопросам просто душат людей. Например, приходит разнарядка: продать по школам района столько-то билетов на такой-то кинофильм в таком-то кинотеатре. Как это будут делать директора школ – это никого не волнует. Тебе спустили столько-то билетов – заставь детей купить их. Между тем, дети денег не зарабатывают. Стало быть, учителя должны оказывать давление на родителей. Да кто сказал, что это обязанность учителя? Но вот: билеты проданы, и районный отдел народного образования должен сделать об этом письменный отчёт в специальной таблице, которую нужно заполнить определённым образом.

А ведь можно было бы просто позвонить в вышестоящую инстанцию и доложить: мы продали билеты. И всё!

Хотя можно было бы и не продавать, ибо это навязывание билетов – незаконно.

Но мурло, сидящее наверху, требует именно таких действий. И утверждает, что этому мурлу пришёл такой же приказ из ещё более высоких инстанций. А тем – из ещё более высоких!

И это я описал совершенно пустяковый случай.

 

Другой пример – образец бессовестности и безответственности ростовских городских властей. В честь годовщины Победы над фашизмом в городе решено устроить автопробег, и районные отделы народного образования обязаны это дело устроить. Каждый райотдел обязан предоставить в распоряжение города по стольку-то автомобилей для оного автопробега. Все автомобили должны быть марки «Тойота Камри».

Районный отдел, вместо того, чтобы заниматься народным образованием или защищать права детей, должен каким-то образом доставать такие машины!!!

Да вы в своём уме ли, господа из городских властей?

Между прочим, это не входит в обязанности районного отдела образования.

Между прочим, для празднования Великой победы можно было бы организовать и какие-то другие мероприятия, и наши славные отцы и деды не для того воевали, чтобы разрешалось отмечать их подвиг только на японских машинах!

Но уклониться от выполнения безумного приказа невозможно. Или выполняй, или увольняйся!

Ещё один пример. Была буря, и на школьном дворе упало большое дерево. Упало на забор, а за забором, на газоне, на месте, не предназначенном для парковки, стояла чья-то машина. И её придавило.

Владелец автомобиля требует от школы денежной компенсации. На этот случай существует полиция, есть и прокуратура. Но дело отдано на рассмотрение районному отделу образования: решайте – как хотите!

Районный отдел пишет бумаги, обращения, доказывает кому-то, что это незаконно, и так продолжается и месяц, и два. Люди отложили все дела и занимаются только одним вопросом: некий гражданин обиделся на то, что его машина повреждена и требует компенсации.

Третий пример. В новом районе плохо работает общественный транспорт. Займитесь!

Ни малейшего отношения ни к школе, ни к образованию! Просто кто-то наверху не знал, на кого взвалить эту задачу – вот и взвалили на районный отдел народного образования.

И люди бросают всё и выполняют.

 

Рассказ бывшей учительницы начальных классов, которая отошла от преподавания и занялась другою деятельностью – тоже, между прочим, вполне достойною. Но не буду говорить какою, чтобы не раскрывать личность этой достойнейшей женщины.

Итак!

Она не работала в начальной школе с года 1990-го по год 1994-й. Муж был военным, и они скитались сначала по просторам Советского Союза, а затем, когда он распался, то и по просторам постсоветского пространства.

Иными словами: когда она оставляла учительское поприще в 90-м году, советская власть ещё была, а когда она вернулась на это же самое поприще, то это уже было совсем другое государство.

Она с мужем переехала в Ростов, в котором они прежде никогда не жили, и она, по старой памяти, устроилась в школу учительницею начальных классов. И то, что она увидела, поразило её до глубины души:

– Из учебников для маленьких школьников исчезли все русские народные сказки и прочие русские национальные мотивы; вместо них, появились мумми-тролли и хоббиты.

– Самым тщательным образом были уничтожены прежние межпредметные связи, что очень вредило качественному преподаванию.

– В разных школах были разные программы, и ребёнок, при переходе из одной школы в другую, оказывался в полной растерянности: там было одно, а здесь – нечто совершенно другое.

– Преподавать математику предлагалось по методикам Эльконина и Давыдова, а также по учебникам Людмилы Петерсон. Дерзкие дельцы от науки, чтобы подороже продать свой товар, заявили, что именно их обучение – развивающее, а все остальные виды обучения – какие-то другие. Это всё равно, как если бы врач заявил, что именно его медицина – лечащая, в отличие от всех остальных медицин. Все учителя были в ужасе от этих учебников, но сделать было ничего нельзя…

Молодая учительница стала спрашивать своих старших коллег: что происходит? Ведь это умышленный развал нашего образования! Это вредительство!

Ей ответили: мы всё это прекрасно знаем, и ты не одна заметила это. Мы все возмущены.

И что же делать?

Ей подсказали: доставай старые учебники и занимайся с детьми по старым хорошим учебникам, но в журнал записывай, как будто бы ты ведёшь занятия по разработкам аферистов и вредителей.

Она так и стала делать. Но потом она получила второе высшее образование и ушла из школы. Нервы не выдержали.

 

Читаю жалобу на пьющую директрису. В кратком пересказе узнаю́ оттуда следующее:

– Бесконечные коллективные попойки учителей под предводительством сильно пьющей, ведущей себя разнузданно и сексуально озабоченной директрисы. Дама, несмотря на старые годы, беззубость и страшную внешность, ходит в эротических нарядах, и дети видят у неё трусы.

– Под конец учебного года занятия в школе почти не проводятся. Детей старших классов заставляют маршировать у вечного огня, и они всё время репетируют какие-то выпускные мероприятия. Выпускные мероприятия для четвёртого класса – это одно, для девятого класса – другое, для одиннадцатого класса – третье. В школе круглый год проводятся какие-то конкурсы, концерты, отмечаются юбилеи, участие в которых считается обязательным, и всё делается так, чтобы дети под любым предлогом не получали знаний.

– Здание школы используется для проведения ЕГЭ из окрестных школ. На время проведения этих экзаменов в школу не допускаются собственные ученики, и дети оказываются беспризорными. Во время проведения ЕГЭ там всё просматривается видеокамерами, и ребёнок может выйти в туалет лишь в сопровождении специалиста, который предварительно осматривает унитаз и только затем подпускает к нему ребёнка…

Весь этот вопль ужаса я одолеть полностью не смог, но под конец всё-таки прочёл, что жалующийся требует провести психиатрическое освидетельствование буйной директрисы, у которой он обнаруживает такие-то и такие-то признаки шизофрении…

 

По ходу своей работы жена познакомилась со многими работниками других районных отделов образования. В том числе и с тамошними секретаршами. И вот одна из них вынуждена была уволиться от невыносимой жизни и, уже уйдя за пределы министерства образования, рассказала моей жене кое-что о своей работе… Я знал эту женщину и раньше, был о ней хорошего мнения, а потому с лёгкостью вышел с нею на связь и спросил: а можно я использую этот материал для своей будущей книги? Она охотно – и даже со смехом! – разрешила, но попросила только не называть никаких конкретных имён и адресов, и я дал ей такое обещание.

 

Так вот. В одном из районных отделов образования свирепствует главбух – женщина, которую я условно назову так: Марфа Викентьевна – в надежде на то, что такого сочетания очень редкого имени с очень редким отчеством в современной России нет ни у кого. Марфе Викентьевне уже перевалило за пятьдесят, но одевается она во всё ужасно дорогое – так словно бы задалась целью потрясти чьё-то мужское воображение. Хотя чрезмерно высокие каблуки выдают её сельское происхождение – она ходит на них так, что смотреть страшно: Марфа Викентьевна может грохнуться или влево, или вправо, и каждый шаг ей даётся очень мучительно…

Между тем, в каждом из таких отделов часть работников является муниципальными служащими (это особая каста), а все остальные простые смертные. Главбух – это как раз-таки муниципальный служащий. Как-то раз Марфа Викентьевна чем-то проштрафилась перед городскими властями, и ей не начислили премии, а всей бухгалтерии (а это не менее десяти человек) начислили, потому что у них какая-то другая каста и там другие законы.

И тогда Марфа Викентьевна собирает всех и приказывает:

– Чтобы все сбросились мне на премию, которую я не получила! А иначе я вас тут всех попередушу!

Все покорно сбрасываются по тысяче и отдают ей.

Откуда у неё такая страшная власть – я не представляю, но она заставляет подчинённых выполнять работу, которая не входит в их обязанности, и те по многу дней остаются в своей бухгалтерии аж до ночи, а потом ещё и выходят на работу в выходные дни. И делают бесплатно эту работу. Объяснение тут простое: на выполнение этой дополнительной работы откуда-то сверху были выделены деньги; деньги должны быть выплачены или этим работникам, или каким-то другим где-то на стороне, но Марфа Викентьевна распоряжается по-своему, и все эти деньги идут ей и тому, кто сидит где-то высоко и с кем она делится. Вот и всё.

Марфа Викентьевна добровольно взяла на себя обязанность следить за всеми служащими отдела образования в том смысле, много ли они работают или мало, хорошо или плохо, почему опаздывают на работу или слишком много времени проводят на перерыве. В её обязанности это не входит – она ведь главбух. Но она может сделать замечание всем. И оно бы и ладно! Может быть, у женщины душа болит за производство! Но вот что удивительно: она сама и опаздывает, и бесчисленное количество раз куда-то отпрашивается на несколько часов и даже не выходит на работу без всякого больничного листа – просто так, потому что устала или приболела. И день может не выходить, и два, и три. Фактически она совершает прогулы, но ей – можно! Тут тоже можно дать довольно простое объяснение: у неё где-то есть весьма высокий покровитель. Тот, с кем она делится.

Поскольку муниципальные служащие – это люди ценные, то они получают от государства особые надбавки, которые выплачиваются раз в год: а это – материальная помощь, деньги на лечение(!), что-то ещё. В общей сложности это выходит 55 тысяч. Но именно в том районном отделе образования все муниципальные служащие получили на руки лишь 15 тысяч. Люди взбунтовались, но их вызвали в кабинет, доходчиво поговорили со всеми (это называется в русском языке «по-хорошему, а не по-плохому»), и они, выйдя оттуда как побитые собаки, смирились. И поняли: сделать ничего нельзя – Марфа Викентьевна будет воровать и дальше, и на неё нет управы.

На все праздники – а это и день рождения, и день учителя (а она не учитель!), и восьмое марта – ей несут подношения из всех школ и детских садов этого многострадального района. Марфа Викентьевна, не закрывая дверей своего кабинета (потому что никого не боится), распечатывает эти конверты и сгребает оттуда пятитысячные купюры…

Как раз вот это последнее очень напомнило мне девяностые годы, когда районные отделы образования были, по моим собственным наблюдениям, просто притонами бандитизма. Сейчас такого уже нет, но, видимо, кое-где отголоски былых времён всё ещё чувствуются.

 

Наслушавшись таких рассказов, я позвонил к одному своему знакомому работнику народного образования – довольно-таки значительному лицу. Спрашиваю: что за дурдом вы там развели с народным образованием?

А тот отвечает: да, дурдом, согласен. А что поделаешь?

И начинает объяснять мне:

После падения советской власти выяснилась одна удивительная вещь: всё в стране стало рушиться и рушиться, а потом и вовсе развалилось.

И только школы остались!

И не разрушились, а переползли из одной эпохи в другую. Противные тётки-учительницы со своими вечными склоками и неустроенными личными судьбами вынесли на своих плечах эту ношу, и государство вдруг выяснило, что, кроме школы, ему больше и опереться не на кого. Этих тёток – что ни заставь, всё сделают. Вот им и сказали: школа стала нынче единственным центром притяжения общественной жизни, надо заботиться о том, чтобы дети не шлялись без дела по улицам и как-то притягивать их в школы, надо заботиться о ветеранах войны и просто об обездоленных людях, надо устраивать выборы…

И школы стали всё это выполнять в качестве дополнительной нагрузки.

Разумеется, – бесплатно!

И, разумеется, – за счёт ухудшения учебного процесса. Сильного ухудшения, сведённого иногда почти к нулю!

Прежде задача у школ была такая: дать образование подрастающему поколению.

А теперь эта задача отодвинулась куда-то далеко-предалеко назад. И на первом месте стоят всякие другие задачи: организация досуга молодёжи, борьба с бескультурьем, наркотиками, экстремизмом и терроризмом, устроение праздников – школьных и общегородских, забота о правильном функционировании общественного транспорта в городе и вообще – забота о чём угодно.

И ещё мой знакомый высказал такую мысль: хорошие учителя стареют и сходят со сцены. А плохие приходят на их место. И это, оказывается, уже вычислили всякие-разные умники на всяких верхах и дали этому такое название: ДВОЙНОЙ ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ ОТБОР.

И вот что это такое.

В наши времена молодой человек после окончания школы хочет поступать в какой угодно вуз, но только не в педагогический институт. Все прекрасно знают, что пединститут – это никудышняя идея. И, если молодой человек и идёт всё-таки в пединститут, то лишь потому, что никуда больше не смог поступить! Ибо педвуз – это худшее, что есть.

Затем этот молодой человек оканчивает пединститут и начинает биться за то, чтобы устроиться куда-то на работу. И попадает в школу лишь после того, как никуда больше не смог попасть. Для многих диплом по нынешним временам – это просто документ, который повышает престиж. Сплошь и рядом на работу берут только при непременном условии: нужен диплом о высшем образовании. А образование может быть каким угодно – лишь бы высшее. Никто не хочет идти в школу – даже и с педагогическим дипломом! А если и идёт туда, то лишь потому, что никуда больше не сумел пристроиться.

Считаю, что мой знакомый ещё мягко выразился: двойной антиотбор. На самом деле, отбор пятикратный! К этим двум пунктам нужно добавить ещё три таких:

1) В пединституты идут женщины, а не мужчины. Это отбор, потому что мужчины не хотят влачить жалкую судьбу современного российского учителя. Все парни нынче думают так: стать учителем – это не мужской поступок!

2) Идут женщины с крепкими нервами – волевые карьеристки, жестокие, равнодушные к чужим страданиям, часто с садистическими наклонностями. Если по этой линии прошла мягкая и добрая девушка, то она рано или поздно отсеется: поработает немного и не выдержит.

3) Идут женщины не просто крепкие, но ещё и сельские или провинциальные. Девушка из деревни, из районного центра, из шахтёрского города с населением в сто-двести тысяч жителей, где кругом терриконы и дым – они все хотят прорваться в большой город и готовы идти туда хоть по трупам. Если им подворачивается учительское поприще, то они идут этим путём и делают там карьеру.

 

И вот, на основании всего вышеизложенного, задаёмся вопросом: как же дети должны учиться?

Театральная неделя. Требуется распространить столько-то билетов в театры и согнать на эти спектакли детей и их родителей. И это не так уж и плохо: если не согнать – сами не пойдут, а театр – это всё-таки прекрасно… Ладно, не буду ругаться по этому поводу.

Смотрим дальше: кинофестиваль. От каждого района согнать по сто детей для просмотра таких-то кинофильмов. Опять я зря злобствую, потому что и это тоже не так уж плохо.

Дальше: конкурс художественной самодеятельности, танца и пляски – согнать!..

Конкурс каких-то там песен – согнать!..

Конкурс на лучшее чтение стихов – согнать!..

Выставка на такую-то тему, а ещё и на такую-то: согнать – на ту выставку столько детей, а на другую столько-то…

Всероссийская олимпиада по истории парламентаризма в России – это зачем? У нас в школах безграмотность детей достигла таких пределов, о каких раньше никто и представить себе не мог, но олимпиада с красивым названием запущена! И на неё сгоняют детей тоже.

И всё это – сплошным потоком! Ежедневно! И с требованием письменных отчётов. А все отчёты снабжаются таблицами по заранее предусмотренной форме. Нельзя написать просто: мы сделали то-то (а можно ведь и не написать, а просто позвонить!), нужно непременно заполнять таблицы!

А хороших учителей становится всё меньше и меньше…

И как же детям учиться?

Вот они и не учатся.

 

У всех учителей – адская нагрузка. Когда им сгонять своих детей на все эти мероприятия?

До революции нормальная нагрузка учителя составляла 12 часов в неделю плюс классное наставничество (так прежде называлось классное руководство). И простой учитель получал при этом зарплату, равную шестидесяти процентам зарплаты генерала.

Затем была революция, и товарищ Ленин призвал поднять престиж учителя на недосягаемую высоту (это его точные слова!) по сравнению с тем, что было. После чего учитель был втоптан в грязь, и эта работа перестала быть уважаемою и престижною.

Ныне минимальная нагрузка учителя – 18 часов в неделю, а не 12. Но, если иметь такую нагрузку, то прожить на неё совершенно невозможно. Какая там зарплата генерала! Тут цены повышаются каждый месяц, и как можно просто физически выжить на такие деньги?

Вот потому учителя́ и взваливают на себя по 36 часов нагрузки, занимаются репетиторством, чтобы хоть как-то просуществовать.

Я помню, когда меня заставляли взять на себя 24 часа нагрузки, то это было очень тяжело. У меня от природы настолько мощный голос, что я мог в большом зале выступать без микрофона, и меня все отлично слышали. Но после шести уроков подряд у меня начинал заплетаться язык, и я с ужасом замечал у себя признаки заикания, которое мне совершенно не свойственно. Приходя домой после шести уроков, я просто падал от усталости. А мне ведь ещё надо было проверять тетради и готовиться к новым урокам! И вот сейчас у людей не 24 часа, а 36! Я на себе не испытывал такого никогда, и как такое можно перенести – не представляю.

А что такое 36 часов в неделю? Это по шести уроков шесть дней подряд. И один выходной. А у учителей, скажу по секрету, бывают ещё и свои собственные дети. И когда им уделять внимание? Потому и говорят, что учительские дети – самые брошенные дети в нашей стране! А нынешние учителя почти все женщины, и им надо вести домашнее хозяйство, а у некоторых из этих женщины есть даже и мужья…

 

И теперь возвращаемся к районному отделу народного образования: ему вменяется в обязанность издеваться над этими людьми, заставляя их выгонять детей на разные мероприятия и не просто выгонять, а идти самим туда с ними и там следить за их поведением! И тоже писать отчёты об этих мероприятиях и потом сдавать их в районный отдел народного образования!

В девяностые годы прошлого века районный отдел народного образования занимался вымогательством и шантажом. Или просто плевал на всё: живите в своих школах – как хотите!

А что сейчас?

Жена утверждает, что бандитов среди своих сотрудников она не видит – как правило, это нормальные люди, некоторые очень даже честные, добрые и умные. Но районный отдел народного образования вынужден оказывать давление на школы, а те – на детей. И сделать ничего нельзя. Районный отдел и сам находится под жесточайшим давлением, которое на него спускается сверху.

Школьное образование ухудшается с каждым годом, оно просто разваливается у нас на глазах, и это означает гибель нации – не более, не менее!

Но чем хуже становится положение дел, тем больше пишется бумаг и тем больше проводится издевательских конкурсов и церемоний, которые полностью вытесняют учебный процесс в школах.

Фактически объявлена война учебному процессу и получению знаний, и главное оружие в этой войне – конкурсы, олимпиады, концерты и торжественные линейки, уклонение от которых считается невозможным!

Это должно чем-то кончиться. Чем?

Судебными процессами над организаторами школьного развала?

Взрывом народного негодования?

Ростом преступности среди взрослеющих детей, которых школа ничему не учит?

Вот потому я и считаю, что управление народным образованием надо передать военным людям. Страна в опасности!

А то, что я говорю резко: бабьё-жульё, гады-сволочи, паразиты-тунеядцы, мерзавцы-подлецы – ну, невозможно говорить мягче. Отечество в опасности – какая уж тут мягкость!

 

 

Глава двадцатая. Инклюзивное обучение и идеи равенства

Это как раз то самое, о чём меня, отставшего от жизни, просветила моя супруга. До неё я и слов таких не слышал: инклюзивное образование, инклюзивное обучение.

На тот случай, если и мои читатели тоже не знают об этом, рассказываю.

 

Инклюзивное обучение – это очередная мерзость, которая в очередной раз пришла к нам с Запада. Я иногда думаю: оттуда хоть что-нибудь хорошее приходит к нам?

Если мы спросим у вражеских агентов, которые всё это внедряют у нас: что такое инклюзивное обучение? То они начнут заговаривать нам зубы следующим образом:

 

1) Есть всевозможные категории больных детей. У кого-то что-то со слухом, со зрением, с сердцем, с ногами, с позвоночником, с нервами и с умственным развитием. И эти дети имеют право на получение полноценного школьного образования – такого же, какое получают и все остальные дети.

И мы будем понимающе кивать в ответ: да-да, конечно!..

Хотя нам уже подсунули кое-что совершенно невероятное.

Как может такой ребёнок получить то же самое образование, что и ребёнок здоровый? Если ребёнок не может ходить, то как он будет играть в баскетбол с другими детьми? Видимо, всё-таки не будет совсем. А если у него плохо с головою, то как он будет решать те же самые задачи по математике, что и остальные дети?.. Но мы ещё не придаём значения всем этим подвохам, и думаем, что это ведь всё и так понятно, и этого не нужно доказывать – просто не нужно заострять внимание на пустяках, а нужно принять идею в целом.

 

2) И затем начинается словоблудие в таком примерно духе: имеет или не имеет права ребёнок с некоторыми недостатками на полноценное образование? И мошенники требуют от нас именно такого ответа: да или нет?

Если ты скажешь нет, то ты фашист, изверг и изувер, поэтому ты сразу же начнёшь кивать: да-да-да, имеет право!

 

3) Дальше аферисты говорят так: а если он имеет право, то пусть он им воспользуется!

Да-да, конечно! О чём речь!

 

4) И затем проводится скороговоркою такая хитрая-прехитрая мысль, что мы не сразу и понимаем, в какую ловушку нас завлекают:

А поскольку ребёнок с ограниченными возможностями имеет на это право, то мы должны предоставить ему такую возможность. И не в виде жалкой подачки домашнего обучения, когда к ребёнку с ограниченными возможностями приходят на дом учителя, а в виде полноценного школьного обучения.

 

5) А полноценное школьное обучение для ребёнка с ограниченными возможностями может наступить лишь тогда, когда он приходит в обыкновенный класс к обыкновенным детям, и там его объявляют таким же обыкновенным, как и всех. Одноклассников начинают приучать к мысли, что ребёнок на коляске или умственно неполноценный – ровня остальным детям этого класса.

 

6) Запрещается даже и думать, что это не так. Скажешь, что он не ровня – и ты уже фашист и изверг. И люди боятся таких обвинений. Поэтому: или говори, что он ровня, или у тебя будут неприятности. И серьёзные! Если ты ребёнок, то тебя поругают; если ты учитель, то тебя уволят с волчьим билетом, а если ты родитель здорового ученика этого класса, то тебе пригрозят лишением родительских прав, ибо ювенальная юстиция для того и задумана, чтобы держать в страхе и в повиновении всех родителей.

 

И затем начинается такое, что и не снилось никаким гитлеровским фашистам: дьявольский механизм начинает уничтожать всех подряд – и детей этого класса, и всех остальных подобных классов, а также и взрослых (честных учителей и нормальных родителей), которые ничего не могут сделать.

А ведь всё начиналось всего лишь с теоретических рассуждений о правах человека, о правах ребёнка! И так всё разумно звучало…

 

В разговорах об инклюзивном образовании самое страшное – это многословие. Сначала на тебя обрушивают разумные доводы, потом туда добавляют большое количество научных терминов, понемногу превращая всё в словоблудие, и вот уже всё это превращается в словесный понос, а потом и в прямой обман, а затем уже и в угрозы, и в шантаж!

Вообще: с чем мы имеем дело в этом случае? С борьбою за права человека или с чем-то ещё?

Совершенно точно: мы имеем дело с технологией обработки массового сознания. И это делается с помощью порабощения людей в целях полного и безоговорочного уничтожения Мировой Цивилизации. После торжества этих и других подобных технологий может быть только рабство, из которого уже никогда не будет выхода. И это рабство не закончится даже и через тысячу лет! Оно не закончится даже и в том случае, если в дело вмешаются из Космоса умные и добрые инопланетяне: некого будет спасать от рабства, ибо всё население Земного шара превратится в примитивных человекообразных существ, не способных уже ни на что, кроме рабства.

 

Объяснять истинную суть дела нужно только коротко и только в простых выражениях, а иначе всё утонет в рассуждениях и станет непонятным.

Вот что мы имеем на самом деле.

 

Справедливость по отношению к детям с ограниченными возможностями должна заканчиваться на одном из двух вариантов отношения к ним: это либо создание особых классов внутри обычной школы, либо создание особых школ. Классы коррекции были и при советской власти, и особые школы тоже были. Что ещё нужно?

Есть ещё домашнее обучение для детей, которые не могут из-за своих недугов посещать школу. Учителя́ приходят на дом и учат таких детей. Учителям этот труд должен оплачиваться с учётом времени, потраченного на дорогу и возможных транспортных расходов (сейчас ни время на дорогу не засчитывается, ни транспортные расходы не возмещаются).

Всё!

На этом все разговоры по этому вопросу должны заканчиваться. Эту систему можно совершенствовать сколько угодно, но о том, чтобы выходить за её рамки – не должно быть и речи! Классы коррекции и отдельные школы – это одна форма, домашнее обучение – вторая и последняя форма. И ничего больше! Точка!

Все разговоры о справедливости и о человеколюбии – это подлость по отношению, в первую очередь, к здоровым и нормальным детям, а во вторую очередь – это предательство и по отношению к детям больным.

 

Представим себе больного ребёнка, который учится в нормальном классе. Он не может делать того же самого, что и нормальные дети, и учителя вынуждены относиться к нему по-особому: завышать оценки, прощать особенности поведения. Нормальным детям это будет неприятно: нам не прощают, а этому ребёнку прощают; нас ругают, а его нет; нам ставят плохие оценки, а ему хорошие; нам задают больше, а ему меньше!..

Возможен и такой эффект: если неполноценному ребенку все время делать поблажки, то он будет играть на этом и возмущаться, что кто-то ему таких поблажек делать не хочет. А там и до озлобленности недалеко!

А попытки внедрить кукол-инвалидов в российских детских садах – это что за дела? Эти попытки сопровождались примерно такими цветистыми объяснениями: мы, мол, хотим воспитать в детях сочувствие. Мне известно, что в том московском детском саду, где такие попытки делались (не менее двух раз!), педагогический коллектив выступил решительно против этого начинания. Но я вполне допускаю, что в других коллективах эта идея могла и пройти – педагогические коллективы бывают разными.

Фактически здоровых детей готовят к столкновению с больными детьми. И исходом этого столкновения может быть либо конфликт (нужный кому-то и зачем-то), либо ломка психики и нравственности у здоровых детей.

Зачем делать всё это? У здоровых детей возникают зависть и протест, а у больных рано или поздно появится чувство неудовлетворённости: я не такой, как все, и мне поэтому делают поблажки, а мне это очень обидно и даже больно… Обида, а пожалуй что, и ненависть – это то самое, что будет возникать и у одних детей, и у других.

И это ещё не самое страшное!

Например, умственно неполноценному ребёнку будут внушать мысль о том, что он такой же, как и все. Если бы он был в классе коррекции или в специальной школе, то он бы знал всю суровую правду о самом себе: я не такой, как все, я хуже, и я должен знать своё место. А в условиях инклюзивного обучения он будет думать, что он такой же умный, как и все. Такой ребёнок может сказать любому умному ученику класса: ты всего лишь такой же, как и я. И тот обязан будет промолчать в ответ и не возражать.

Это будет означать массовое, крупномасштабное унижение умных и способных детей. Все дети будут подогнаны под один и тот же уровень!

 

Получается так: нет Добра и Зла, нет Ума и Глупости, все люди равны. Нет разницы между мужчинами и женщинами – это то же самое. Человек сам определяет, мужчина он или женщина. И даже не человек, а ребёнок. Ребёнку предоставлено право самому решать, кто он. Поначалу делаются уступки по поводу гомосексуализма, затем его начинают всё настойчивее пропагандировать, а потом и усиленно внедрять.

Затем педофилия становится нормою и получает поддержку на законодательном уровне.

Затем близкие родственники вступают друг с другом в брак.

А поскольку Добра и Зла нет, то и детей соответственно обучают жестокости и показывают им в зоопарке, как можно убить жирафа и как это здорово и интересно резать его после этого на куски. И затем это же самое показывают на уроках в школе: приносят животное и убивают его на газах у детей.

А поскольку нет больше понятий Стыд, Совесть, Честь и Достоинство, то детям начинают открывать всякие сексуальные тайны ещё в детском саду или в первых классах школы. Это называется секс-просвещением – какое умное словечко! – но, по сути, это моральное растление детей, узаконенное сверху.

Детям раздают презервативы – всё равно ведь они все скоты и будут заниматься между собою всеми видами разврата, так уж пусть делают это гигиенично. Детям раздают шприцы – всё равно ведь будут колоться, так пусть уж у них будут одноразовые шприцы.

 

Какие-то формы секс-просвещения, возможно, и нужны в школе, но они должны быть тщательно продуманы и взвешены в строгом соответствии с русскими национальными традициями, с традициями православия, с традициями других народов нашей страны. Россия должна будет при этом самым жесточайшим образом отгородиться от западного опыта в этой области, ибо оттуда ничего, кроме зла, идти не может в той части постижения мира, которая касается сексуальных проблем. Да и во всех остальных частях!

Однажды в Интернете я смотрел видеозапись урока секс-просвещения в старшем классе современной российской школы. Молодой русский учитель спортивного телосложения объяснял русским детям, как происходит изнасилование. Одна из девочек вызвалась добровольно показывать на себе, как всё это будет и, совершая условные действия, пока ещё не раздеваясь и не делая ничего по-настоящему, учитель объяснял, что это такое. Сначала поставил девочку перед собою на колени (а та посмеивается: ой-ой, как весело!), потом он её развернул к себе спиною и изогнул её тело. Потом он положил её на стол…

Совершенно очевидно, что при таких делах настанет время, когда это всё будет показываться в натуральном виде. Просто общественное мнение в России к этому ещё не готово, а лет через двадцать русские люди и россияне придут и к этому!

И что дальше?

Земная Цивилизация прекращает своё существование – вот что будет дальше. Вся предыдущая история Человечества лишается смысла.

И ради чего весь этот ужас?

Только ради того, чтобы выполнить решение каких-то инстанций, которые сами себя провозгласили высшими на нашей планете?

Почему гнойник под названием англосаксы стал для нас высшим авторитетом? У нас что – других авторитетов нет?

Высшая инстанция есть только одна: Господь Бог. От него образуются такие понятия, как Честь, Совесть, Стыд, Любовь к Родине, Любовь к Семье… Мы не обязаны выполнять безбожные решения англосаксов и других уродов, которые с ними заодно.

На Западе считается, что умный и дурак – это одно и то же. Там назвали дураков альтернативно одарёнными, и в скором времени олигофрены у них там будут избираться на посты президентов. Да и пусть! Путь они там все хоть передóхнут!

Главное нам не опуститься до уровня этих презренных существ и понять: с Запада ничего хорошего к нам уже никогда не придёт.

 

Но я продолжу говорить об инклюзивном обучении.

Много лет тому назад в одной простой школе у меня был мальчик (это был тогда пятый класс) совершенно безобидный, беззащитный и добрый. Но у него было так плохо с соображением, что я удивлялся, как он вообще выучил буквы, ведь он всё-таки умел читать и писать! (Ещё один вопрос: как он при этом переходил из класса в класс?) Особенно плохо у него было с памятью. Когда я диктовал ему предложение, то он не мог запомнить в нём больше одного слова: напишет с трудом одно слово, я ему скажу другое, он и его напишет, я ему тогда скажу третье. Только так можно было и никак иначе! Если он писал под мою диктовку длинное слово, то он, написав несколько букв, просил напомнить всё слово целиком – писал он ужасающе медленно и, пока писал, забывал то, что пишет…

Его все обижали и дразнили. Он никому не мог дать сдачи, но, как кажется, не очень-то и огорчался. Я разговаривал с его матерью. Это была нормальная умная женщина – с высшим образованием, мыслящая.

И вот – такая картина.

Я рассказываю ей про сына: так, мол, и так, не знаю, даже, что и делать… А она мне и говорит:

– Я всё понимаю, Владимир Юрьевич! Я всё понимаю!.. Но я вселяю в него оптимизм, я постоянно твержу ему, чтобы он верил в себя, я объясняю ему, что он такой же, как и все…

Гордиться нечем, но я тогда не нашёлся, что сказать ей на это. Просто смутился и промолчал. Я и сейчас, спустя столько лет, не знаю, что я должен был сказать ей! Может быть, так:

– Вы поступаете неправильно! Лучше было бы, если бы он знал истинное положение вещей: он не такой, как все. Он – хуже!

Но как такое скажешь матери? У меня бы и язык не повернулся.

Нужны специалисты. Умные люди, которые обучены тому, как обращаться с такими детьми и что объяснять родителям. И такой мальчик должен был бы пребывать в специальном классе или – гораздо лучше! – в специальной школе.

А теперь вспомним про того буйного негритёнка, который у меня на уроке танцевал на столах, за которыми сидели нормальные дети со своими книжками и тетрадками и со своими представлениями о толерантности. По уму он был таким же точно, как и тот мальчик, но по поведению очень отличался: он был агрессивным, озлобленным, и что особенно поражало: не испытывал ни к кому никакой благодарности ни за какую услугу. У него было твёрдое убеждение в том, что ему все должны, а он никому и ничего не должен.

И опять же: что с ним было делать? Его нельзя было держать вместе с нормальными детьми – это для меня очевидно! Но никто не осмеливался даже и заикнуться об этом! Шутка ли сказать: мальчик – негр. Скажешь, что он умственно неполноценный – и тебя тотчас же обвинят в расизме. А все этого страшно боялись – и дети, и родители детей, и учителя школы. Результат: он издевался над всем классом так, как хотел, и не было на него управы, пока он учился в школе. И лишь, когда он вырос и стал совершать правонарушения, его уже тогда стали сажать в тюрьму. Пока он отсидел два срока, и, думается, при его разнузданности он так потом и будет коротать весь свой жизненный век – от тюрьмы к тюрьме.

Но, может быть, это всё можно было бы предотвратить?

Не сомневаюсь, что такого трагического исхода можно было бы избежать, если бы школьная администрация проявила больше твёрдости и определила бы его в специальную школу. Непутёвого папашу можно было бы приструнить. А ещё бы лучше – отправить его назад – в родной Мозамбик вместе с сыном!

Но для таких разумных действий нужна воля, нужна квалификация, нужны определённые нравственные установки в нашем обществе и, разумеется, нужна законодательная база, а ничего этого у нас пока нет.

Я оптимист, и не сомневаюсь в том, что мы к этому неизбежно придём.

 

Моё глубокое убеждение: инклюзивное образование – это не глупость; это злой умысел, направленный на разрушение нашей государственности. То, что это безобразие свирепствует на Западе, не должно служить для нас основанием повторять и нам у себя то же самое.

Внедрение инклюзивного образования нужно немедленно остановить. Так же, впрочем, как и ювенальную юстицию, и некоторые другие безумства, навязываемые нам Западом.

 

Инклюзивное образование – не единственная странность в нашем народном образовании, есть и другие. Нужна чрезвычайная и полномочная комиссия по расследованию всех этих странностей. Зачинщиков этих безобразий хорошо бы посадить или, как минимум, дать им возможность добровольно покинуть нашу страну.

 

 

Глава двадцать первая. Тестирование на наркотики

Это такая анкета, на которую должны отвечать дети, заподозренные в употреблении наркотиков. Или просто – любые дети, которым эту анкеты дали для заполнения.

Всё обставлено так, как будто речь идёт и в самом деле о попытке спасти детей от наркотической зависимости…

Однако психологи хватаются за голову и не знают, что делать: им это спущено сверху, и они, честные, нормальные люди, должны совершать явное злодейство!

Ибо вопросы составлены таким образом, что у всякого честного мыслящего человека возникает подозрение, переходящее в уверенность: эти вопросы разработаны в недрах какой-то англосаксонской спецслужбы. Они совершенно явно призваны вызвать у ребёнка, не имеющего ни малейшего представления о наркотиках, интерес к ним! Задача этого анкетирования: толкать наших детей на употребление этой гадости! Это не только я говорю, это говорят сами психологи и работники народного образования.

Я показываю эту анкету полностью, без изменений, не исправляя грамотности составителей анкеты и не улучшая её казённого слога. Вот текст:

 

 

Анкета для проведения социально-психологического тестирования

«Отношение к вредным привычкам»

 

Вводная информация: Вредные привычки – часто или постоянно повторяющиеся действия, которые наносят вред здоровью человека и различным сторонам его жизни и не одобряются в обществе. К вредным привычкам можно относить курение, употребление энергетических напитков, курительных смесей, употребление алкоголя и наркотических веществ. Их еще называют психоактивные вещества (ПАВ). В некоторых случаях наличие у человека вредных привычек может привести к административной и уголовной ответственности. Человек может признавать или не признавать наличия у него вредных привычек, может стараться или не стараться справиться с ними самостоятельно, с помощью ближайшего окружения, психологов и медиков.

 

Инструкция:

Пожалуйста, заполни эту анкету. Свое имя и фамилию писать не надо. В анкете предложен ряд вопросов-утверждений и варианты ответов. Прочти внимательно каждый вопрос и варианты ответов к нему (а, б, в, г, д), выбери тот, который отражает твою точку зрения и зачеркни соответствующую букву или несколько, в соответствии с комментариями к вопросу. Отмечай только те варианты ответов, которые тебе подходят. Если ты случайно сделаешь ошибку, ты можешь ее исправить – главное, чтобы было понятно, что ты хотел сказать. Когда заполнишь все, сложи листочек пополам, чтобы твоих ответов не было видно, и сдай его.

Класс ______ Пол М Ж

1. Как ты относишься к наличию вредных привычек (таких как курение, употребление энергетических напитков, употребление курительных смесей, употребление алкоголя, употребление наркотических веществ) у окружающих тебя людей – в школе, дома, на улице и т.д.?

 

а) не знаю

б) мне это неприятно

в) осуждающе

г) это личное дело каждого

д) безразлично

 

2. Какие из приведенных в вопросе вредных привычек, встречающихся в нашем обществе, ты считаешь допустимыми, а какие – нежелательными для общества (необходимо вписать варианты ответов в строки, при этом использовать все варианты ответов)?

 

а) употребление курительных смесей

б) употребление наркотических веществ

в) употребление энергетических напитков

г) употребление алкоголя (в том числе пива)

д) курение

 

Допустимые_______________________ Нежелательные_______________________

3. Если твой (твоя) друг (подруга) решит попробовать наркотические (психоактивные) вещества, то как ты отнесешься к этому?

 

а) мне безразлично

б) поддержу

в) оставлю выбор за ним (ней)

г) попытаюсь отговорить

д) отнесусь с осуждением

 

4. Если бы ты был президентом страны, какие бы ты принял меры в отношении продажи алкоголя и табачных изделий, как наносящих вред здоровью?

 

а) оставил(а) бы продажу разрешенной и снизил(а) бы возраст разрешения продаж хотя бы до 16 лет

б) оставил(а) бы продажу разрешенной, т.к. считаю, что здоровье – личное дело каждого

в) запретил(а) бы продажу, т.к. убежден(а), что алкоголь и курение вредят здоровью людей

г) оставил(а)бы продажу разрешенной только для лиц, находящихся в крайней степени зависимости

д) не знаю

 

5. Как ты считаешь, какие пробы психоактивных веществ, скорее всего, могут привести к привыканию?

 

а) употребление курительных смесей

б) употребление наркотических веществ

в) употребление алкоголя (в том числе пива)

г) курение

д) употребление энергетических напитков

 

6. Считаешь ли ты, что наличие вредных привычек (таких как курение, употребление энергетических напитков, употребление курительных смесей, употребление алкоголя, употребление наркотических веществ) имеет для человека последствия?

 

а) вред для здоровья

б) нарушение жизненных планов

в) осуждение и неприязненное отношение со стороны окружающих

г) опасность вредных привычек явно преувеличена

д) никаких последствий

 

7. Как ты думаешь, почему у людей может появиться склонность к употреблению психоактивных веществ (в вопросе возможен, но не обязателен, выбор нескольких вариантов ответа):

 

а) из-за недостатка информации о вреде и последствиях употребления данных веществ

б) это может быть связано с их неумением отказываться, когда предлагают попробовать (им сложно сказать «нет»)

в) это может быть связано с желанием быть похожим на друзей, нежеланием быть «отверженным»

г) это может быть связано с их сложной жизненной ситуацией

д) в связи с отсутствием четких жизненных представлений и планов

 

8. Как ты считаешь, может ли человек избавиться от вредных привычек?

 

а) считаю, что человек может самостоятельно избавиться от вредных привычек

б) считаю, что человек может самостоятельно избавиться не от всех вредных привычек

в) считаю, что человек может избавиться от вредных привычек с помощью близких

г) считаю, что человек может избавиться от вредных привычек помощью близких и врачей

д) считаю, что человек не способен избавиться от вредных привычек

 

9. Как ты думаешь, почему людям бывает трудно избавиться от вредных привычек?
   (в вопросе возможен, но не обязателен, выбор нескольких вариантов ответа):

 

а) из-за высокой распространенности в обществе

б) из-за отсутствия силы воли

в) не знаю

г) по моему опыту – из-за желания «не выглядеть белой вороной» в компании, где эти привычки являются нормой

д) из-за отсутствия желания избавиться от вредных привычек

 

10. Выбери утверждение, которое в наибольшей степени подходит в качестве характеристики твоих близких родственников?

 

а) мои близкие родственники практически не имеют вредных привычек

б) некоторые из моих близких родственников имеют отдельные привычки, которые могут считаться вредными

в) некоторые мои близкие родственники имеют вредные привычки

г) большинство моих близких родственников имеют вредные привычки

д) большинство моих близких родственников имеют вредные привычки, среди них есть лица, периодически находящиеся на лечении от алкоголизма или наркомании

 

11. В зависимости от частоты употребления психоактивных веществ, можно выделить следующие группы людей (перечисленные ниже). К какой из представленных групп, ты бы себя мог отнести:

 

а) не употребляющие

б) случайно употребляющие с целью развлечения (1–2 раза)

в) экспериментирующие с психоактивными веществами время от времени (например, по выходным)

г) регулярно употребляющие (без зависимости, но имеющие проблемы, связанные с употреблением)

д) зависимые от психоактивных веществ

 

12. Назови причину (причины), по которой ты бы мог приобщиться к вредным привычкам (в вопросе возможен, но не обязателен, выбор нескольких вариантов ответов)

 

а) из любопытства

б) чтобы привлечь внимание, выделиться

в) от скуки

г) чтобы уйти от проблем в сложных ситуациях

д) за компанию

 

13. В какой ситуации у тебя могло бы появиться желание попробовать психоактивные вещества (алкоголь, наркотические вещества):

 

а) в компании друзей

б) в ситуации конфликта

в) случайно

г) дома, за праздничным столом

д) дома, в одиночестве

 

14. Есть ли у тебя желание избавиться от своих вредных привычек?

 

а) считаю, что у меня нет вредных привычек, и буду стараться повышать уровень своего здорового образа жизни

б) имею желание и готов этого добиваться

в) не имею желания, т.к. не хочу избавляться от своих привычек

г) не имею желания, т.к. не верю, что у меня это получится

д) имею желание, но не готов этого добиваться (не верю, что у меня это получится)

 

Спасибо за сотрудничество!

 

 

Было бы разумно отдать этот текст на экспертизу, чтобы выяснить, справедливы ли подозрения рядовых психологов в том, что их толкают на преступление. Нужно честное расследование, но пока оно будет (а я подозреваю, что его не будет вовсе), я всю эту анкету перескажу собственными словами и с употреблением художественного вымысла:

Вот текст моей шутовской анкеты:

 

1) Когда ты принимаешь наркотики (а ты их принимаешь – я знаю!), ты испытываешь удовольствие или наслаждение? (Нужное подчеркнуть, ненужное зачеркнуть).

2) Как ты считаешь: употребление наркотиков – это непременное условие для каждого уважающего (уважающей) себя парня (девушки) или обязательное? (Нужное подчеркнуть, ненужное зачеркнуть).

3) Принимать наркотики – это круто или великолепно? (Нужное подчеркнуть, ненужное зачеркнуть).

4) Если ты не употребляешь курительных смесей, спиртных напитков (в том числе и пива), энергетических напитков – не означает ли это, что ты пока ещё не настоящий (настоящая) парень (девушка) по сравнению с теми, кто уже вовлёкся в это приятное занятие? (Нужное подчеркнуть, ненужное зачеркнуть).

5) Если ты ещё не вовлёкся (не вовлеклась) в употребление наркотиков, то как скоро ты собираешься сделать это – немедленно или сейчас же? (Нужное подчеркнуть, ненужное зачеркнуть).

6) Какое употребление наркотиков для тебя предпочтительнее – в кругу близких друзей или с ребятами твоего района? (Нужное подчеркнуть, ненужное зачеркнуть).

 

Благодарим за сотрудничество с ЦРУ!

 

Конец текста моей шутовской анкеты. Далее следует нормальный текст.

 

Шутки-шутками, но подобными примерами Западная клоака очень богата. Организация «Врачи без границ» торгует человеческими органами, а миссия ОБСЕ в Донбассе занимается откровенным шпионажем в пользу укрофашистов и даёт наводку для более точного обстрела мирных жителей.

Что характерно: миссия ОБСЕ занимается и анкетированием населения в освобождённых районах. Эти анкеты попадали в руки ополченцев, и те видели: это был откровенный сбор информации в интересах укрофашистов.

 

 

Глава двадцать вторая. Какими должны быть экзамены?

Помню, как я поступал в Ростовский университет. У меня это получилось не сразу после школы, а уже после армии, когда я поумнел и пришёл к выводу о том, что мне высшее образование и в самом деле нужно. До этого у меня были всякие фантазии о том, что можно жить для себя тихо-мирно где-нибудь в лесной глуши, заниматься самообразованием, наслаждаться красотами природы и никуда не рыпаться. И вот я передумал и пошёл сдавать вступительные экзамены.

 

Первый экзамен проходил на улице Пушкинской в доме купца и мецената Парамонова (строго говоря, это не дом, а дворец, необыкновенным видом которого я восхищался с детства). Это было сочинение, и среди предложенных тем была там и такая: «Моя настольная книга». Все поступающие в едином порыве взяли себе именно эту тему, а в качестве настольной книги все столь же дружно выбрали роман «Как закалялась стать». Я не был исключением, и писал на эту же тему. Получил четвёрку.

 

Остальные экзамены проходили в главном корпусе университета на улице Большой Садовой, которая тогда называлась улицею Энгельса.

Второй экзамен был по русскому языку и по литературе одновременно, и каждый билет включал в себя пять вопросов. Первый – по русской литературе 19-го века, второй – по русской литературе 20-го века; третий – разбор какого-то слова по составу; четвёртый – синтаксический разбор, а пятый – фонетическое задание. Экзаменаторами были доцент Алымов – он был главным, а ассистентом при нём была какая-то пожилая дама строгого вида.

Я лихо ответил по первым четырём пунктам, ответил на дополнительные вопросы и перешёл к пятому пункту билета. И тут Алымов стал возражать мне, что я, мол, подразумеваю в одном из моих примеров неправильное мнение, бытующее в народе, по поводу способов смягчения согласных в русском языке. А я стал возражать ему: нет, мол, у меня всё верно, ибо в данном случае имеет место регрессивная контактная ассимиляцию по признаку палатализации.

Он мне – своё, а я ему – своё. Поскольку голос у меня необычно громкий от природы, то получалось вообще-то, что я кричу на него. Да так оно, собственно, и было.

И мы даже разгорячились, и я всею спиною чувствовал, как затаилась сзади меня аудитория, где сидели поступающие в ожидании, когда их вызовут.

И тут вмешалась ассистентка и сказала Алымову: а вы знаете, ведь это он имеет в виду то-то и то-то, а потому и говорит так-то и так-то. И добавила: и ведь то, что он говорит про регрессивную контактную ассимиляцию, – этому в школе не учат, это же другой уровень.

А тот и отвечает: ну, да-да, конечно, а ведь и в самом деле!

И тогда ассистентка говорит Алымову: я так думаю, надо ставить пять баллов, да?

А тот замотал головою, словно бы что-то решительно отвергая, и говорит: а я не против, я не против!

И я – после всех своих криков и возражений! – получил пятёрку.

 

Третьим экзаменом была история, и я там тоже получил пятёрку, но как-то быстро и скучно: пришёл, ответил, получил, ушёл. По принципу: влетел – вылетел. Даже и вспомнить нечего.

 

А вот последний экзамен, четвёртый по счёту, был интересным. Это был иностранный язык, а точнее – немецкий.

Я пришёл на тот экзамен в главный корпус, поднялся на нужный этаж в западной части корпуса и увидел возле аудитории с нужным номером бледных от страха девушек и двух-трёх парней. Девушки говорили, что там сидят две злых старухи, говорят между собою только по-немецки и валят-валят всех подряд. И как раз в это время вышла девушка, и все бросились к ней с вопросом: ну, что получила? А та смотрит куда-то затуманенным взором в неизведанную даль и спрашивает мечтательным голосом:

– А где та девочка, которая дала мне эту бумажку? – она показала какую-то шпаргалку, которую брала с собою. – Я обещала ей вернуть.

– Да ты скажи, что получила? – кричали все вокруг неё в страшном волнении.

– Где же эта девочка? У меня бумажка!..

– Да что получила?

– Девочка, бумажка… Девочка…

– Что ты получила?

И тут она очнулась и сказала нараспев – с деланым безразличием и даже каким-то томным и элитарно-утончённым голосом:

– Два-а-а-а!

И, не выдержав роли, громко разрыдалась и побежала вниз по лестнице.

Все так и заледенели от страха. Никто не решался войти после неё, а я решился и вошёл. Взял билет, сел на место. Стал готовиться.

Первый вопрос был такой: биография Владимира Ильича Ленина. Второй вопрос: какой-то текст про революционную Кубу, который требовалось перевести с помощью лежащего на моём столе словаря. Текст, однако, оказался легчайшим, и словарь мне просто не понадобился.

В нужное время я вышел отвечать к обеим злым старушкам. Поскольку биографию Ленина я знал наизусть, а произношения у меня были хорошо проработаны, то я лихо начал рассказывать на немецком языке всё, как оно было с Лениным: родился там-то, отец состоял в такой-то должности, а мать была домохозяйкою и хорошо играла на пианино. Сообщив, что Ленин был потом сослан nach dem Dorf Kokuschkino, я сделал паузу для вдоха, чтобы затем с новыми силами продолжить дальше, но одна из старушек сказала мне:

– Достаточно, переходите к следующему вопросу.

Я для начала бегло прочёл весь текст по-немецки, а когда хотел приступить к его переводу и даже успел пересказать первое предложение, главная старушка сказала:

– Достаточно.

Она по моим интонациям догадалась, что я прекрасно понимаю то, что читаю и не стала спрашивать у меня всего перевода. И я получил пять, что означало, что я поступил в университет.

И мне было радостно.

 

Вот мне и до сих пор радостно, потому что любой экзамен – радость битвы, и это настоящий праздник. За всё время обучения в университете я ни разу не получал оценки ниже четырёх баллов, поэтому праздником для меня были все экзамены.

Однажды я чуть было не получил двойку. Случилось это вот как: я шёл на экзамен по истории КПСС в твёрдой уверенности, что я выучил полностью всё и просто обречён получить неотвратимые пять баллов. А шёл я туда мимо памятника Ленину, возле которого меня когда-то торжественно не приняли в пионеры, через парк имени Горького и улицу Пушкинскую. На выходе из парка во мне вдруг прозвучал внутренний голос, который сообщил мне, что я ничего не выучил по тринадцатому съезду партии. Был ли это голос Ленина, или голос Горького, или голос Пушкина – не помню, но совершенно потрясённый этим известием, я уселся на скамейку, уже на Пушкинском бульваре, достал из своей сумки толстый том истории КПСС, нашёл там тринадцатый съезд и убедился в том, что я и в самом деле каким-то образом пропустил его. Я быстренько всё выучил и, пройдя небольшое расстояние до здания факультета, который как раз был рядом, оказался на экзамене. А там уже плакала Ирка – староста нашей группы: она пошла первою и получила двойку. После неё никто не хотел идти, и экзаменаторша злилась: почему никто не заходит?

Ну, тут я и зашёл. Взял билет и совершенно не удивился, когда увидел, что первый вопрос в нём был именно по тринадцатому съезду. Второй же был каким-то чисто теоретическим, то есть лёгким – болтай себе и болтай. Я прекрасно ответил по обоим пунктам и получил пять баллов.

Думается, такую же примерно историю расскажет каждый, кто учился: и внутренний голос кого-то посещал, и немыслимое везение откуда-то бралось, и прозрение возникало, и озарение нисходило, и то было, и сё… Экзамены – это такая штука, когда человек соприкасается с чем-то божественным. И по одной лишь этой причине отменять живые экзамены нельзя.

 

Единый государственный экзамен или ЕГЭ – это не экзамен вовсе, а некий фокус, который тебе с серьёзным видом предлагают проделать враги нашего Отечества, информационные террористы и мошенники. Вместо нормального общения с экзаменатором, человек получает общение с анкетою, где нужно ответить на поставленные вопросы так: да или нет.

Я успел соприкоснуться с ЕГЭ и прекрасно помню, что это такое. Обычным делом было, когда неправильный ответ считался правильным, и наоборот. Обычным делом было, когда на вопрос можно было дать два разных ответа и оба получились бы правильным, но засчитывался в качестве правильного лишь один ответ, а другой считался ошибочным.

Поясню эту последнюю ситуацию.

Берём предложение: ЗА ОКНОМ ЛЬЁТ ДОЖДЬ (он у меня и в самом деле льёт сейчас, когда я пишу эти строки). Какие члены предложения мы здесь видим?

ДОЖДЬ – подлежащее.

ЛЬЁТ – сказуемое.

ЗА ОКНОМ – 1) обстоятельство места (где?), 2) косвенное дополнение (за кем?, за чем?).

Я пишу: «обстоятельство места», а составитель анкеты имел в виду, что это – косвенное дополнение, и мне засчитывается ошибка. А если я напишу «косвенное дополнение», то, быть может, составитель анкеты имел в виду, что это обстоятельство места, и мне опять будет засчитана ошибка. Между тем, дать два ответа на вопрос – я не могу, ибо предусмотрен только один. И, таким образом, меня искусственно загоняют в ошибку.

И таких примеров – море. Все учителя стонут под бременем этой глупости, все умные профессора и академики ругаются. Все откровенно говорят: это акт прямого вредительства, это торпедирование нашего образования. Но сделать ничего никто не может. Каким-то могущественным силам в России позарез нужна система ЕГЭ, и они будут биться за это злодейство до конца.

О том, что ЕГЭ – это преступление, говорилось уже очень много и красочно разными умными людьми, с которыми я не собираюсь вступать в соперничество. Что толку твердить одно и то же: агенты-агенты, вредители-вредители! А я, говоря словами Вяземского, не желаю

 

Быть попугаем однозвучным,

Который, весь оторопев,

Твердит с усердием докучным

Ему насвистанный напев.

 

К чему повторять то, что всем уже давно понятно? Враги – среди нас и выдают себя за своих.

Расскажу лучше о том, что творится по случаю проведения ЕГЭ в районных отделах народного образования города Ростова-на-Дону. Думаю, впрочем, что и во всех остальных городах России – то же самое.

Но предупреждаю: это не мои шуточки-прибауточки. Это чистая правда, хотя в такое и не хочется верить. Так вот:

 

Каждый районный отдел народного образования Ростова-на-Дону обязан представить общегородским органам власти карту следования учащихся каждой отдельно взятой школы к тому месту, где будет проводиться ЕГЭ. Карта Ростова берётся из Интернета, на ней стрелками прочерчивается маршрут и определяется его протяжённость. Ну, допустим, 820 метров. Указываются названия улиц и номера домов, мимо которых проходят учащиеся; указывается назначение этих домов (жилой, магазин, такое-то учреждение). Указывается время прохождения учащихся по данному маршруту. Указываются старшие для каждой группы, и указывается ответственный за общее передвижение.

Затем с выпускниками проводится инструктаж о мерах безопасности, которые следует соблюдать в пути следования по данному маршруту – с непременною записью в особый журнал. Лица, сопровождающие передвижение выпускников, таким же образом проходят инструктаж и расписываются в журнале проведения таких инструктажей.

Перед тем, как пройти указанным маршрутом, все выпускники предъявляют свои документы, а лица, ответственные за жизнь и здоровье выпускников, кроме документов, удостоверяющих личность, предъявляют так же точно маршрутный лист и соответствующий приказ о таком передвижении.

 

Чтобы скрыть, что всё происходящее – грандиозное мошенничество, сотворённое по приказу от западных спецслужб, всему придаётся ореол священного ритуала! Дети испытывают мистический ужас, а взрослые ведут себя так, как будто они какие-то ангелы смерти, призванные провести этих детей в их последний путь.

Каждая такая карта со стрелками и сопроводительным текстом попадает в городской орган власти, который зачем-то собирает их. Мне интересно: что с ними потом делают? Переправляют в Москву? Или отсылают в космос к злым инопланетянам?

А если дети доедут до места назначения на автобусе, то что тогда? А если на воздушном шаре долетят – тогда что? А если пойдут, но другим путём?

Дети, прибывшие на ЕГЭ, попадают под самое пристальное внимание специальных служащих и специальной наблюдательной аппаратуры. Это что – концлагерь?

Когда дети войдут в нужное здание, то в этом здании все без исключения помещения, кроме нужных, будут заперты на ключ. Каждая группа выпускников пройдёт именно в то самое помещение, которое предусмотрено приказом и там расположится под камерами наблюдения. Каждый выход в туалет осуществляется только под контролем специального представителя, который доведёт выпускника не просто до туалета, а до унитаза. Место отправления естественных надобностей будет предварительно осмотрено этим официальным лицом, и только после этого выпускник будет допущен к этому месту.

Весь отснятый видеоматериал о том, как выпускники выполняли ЕГЭ, отдаётся затем на просмотр работникам народного образования. Если они обнаружат, что камеры наблюдения зафиксировали списывание, переговоры, использование какой-либо аппаратуры, то об этом должно быть немедленно заявлено, и виновные в этом нарушении выпускники будут отстранены от ЕГЭ. Разумеется, такое отстранение должно быть оформлено документально, но подробности этого оформления я пропускаю.

Скучно, гадко и глупо.

 

Почему, когда я раньше ходил на экзамены, никто не составлял маршрут моего следования, а сейчас непременно маршрут нужен? И потом, если я хочу доказать свою правоту экзаменатору, то как я сделаю это? С доцентом Алымовым я поспорил и сумел доказать свою правоту, а как поспоришь с анкетою?

Внедрение ЕГЭ – это тёмная история, и здесь всё очень нечисто.

Пишу срочный приказ (на деревню дедушке):

Это безобразие нужно отменять, ибо ЕГЭ – это серьёзнейший акт информационной диверсии против России! Активных участников этого безобразия и всевозможных подстрекателей следует немедленно отстранить от любой возможности работать в нашем образовании в дальнейшем или хоть как-то оказывать серьёзное воздействие на него. После этого нужно провести следствие по этому делу и виновных – сурово покарать. Если, конечно, они не успеют вовремя сбежать на Запад, что, скорее всего, и произойдёт.