Глава двадцать первая. ВЕЛИКИЕ ПОТРЯСЕНИЯ ПРОДОЛЖАЮТСЯ!

Дико завыл людоед – застонала от воя пещера.

Гомер. «Одиссея», песнь девятая

Вскоре после взрыва в первом отсеке командир затонувшей подлодки капитан первого ранга Невский получил сообщение о приближении новой беды: переносными средствами газового анализа было установлено, что уровень содержания водорода в третьем отсеке приближается к критическим четырём процентам, за которыми должен непременно последовать новый взрыв. Увы, но такова была аккумуляторная техника того времени – она требовала особой вентиляции, она требовала особого к себе отношения, а при нарушении этих требований она имела скверную привычку взрываться. Когда-нибудь такая техника будет восприниматься как нечто дикое и смешное, но в описываемую эпоху – другой ещё не изобрели.

Было приказано немедленно эвакуировать людей из третьего отсека во второй. Приказ был выполнен чётко и без паники: лязганье нужных дверей, быстрое топанье ног по нужным палубам и нужным ступенькам, стремительное движение в нужном направлении… Люди пулей проносились через единственную круглую дверь, соединяющую третий отсек со вторым.

Все успели выйти живыми. Тридцать человек. Даже и некоторую секретную документацию успели вынести. Штурман – капитан второго ранга Краюхин, на случай, если удастся дожить до следствия и суда, успел сунуть себе за пазуху навигационный журнал, чтобы потом доказать, что неправильных действий он не делал. Были вынесены и совершенно секретные документы шифровальщика. Всю же остальную документацию пришлось бросить, и это вызывало у многих такое же чувство страха, как и ожидаемый взрыв. Впереди-то ещё ожидались: либо смерть на дне океана, либо новая жизнь на суше – позор, отстранение от плаваний, разжалования, снятия с должностей, военный трибунал. И кому-то – и решётки, и камеры, и колючая проволока, а может даже, и расстрел. У власти ведь тогда находился генеральный секретарь, вышедший из недр советской тайной полиции и склонный именно к таким действиям.

Всё же, вышли-то, хотя и целыми-невредимыми, но не совсем удачно: взрыв грянул ещё при людях – при самых последних: разрываемая палуба, огненный шар, вольтова дуга, хлор. К счастью, этот взрыв не был таким же мощным, как тот, самый первый, что прогремел прежде в носовом отсеке. Тем не менее, давление ядовитого газа было достаточно сильным, чтобы ураганом ворваться в ОТКРЫТУЮ межпереборочную дверь, соединяющую третий отсек со вторым. Оно и ворвалось.

Отсек – на то он и отсек, чтобы ОТСЕКАТЬ. Отсекать живых от мёртвых.

По идее нужно было немедленно ОТСЕЧЬ оставшихся в третьем отсеке людей с помощью закрытия круглой двери диаметром в 820 миллиметров и предоставить им возможность самостоятельно бороться за живучесть свою собственную и того куска корабля, на котором их застиг взрыв.

Для тех читателей, которые ещё не поняли, о чём идёт речь, поясню попроще: нужно было пожертвовать этими людьми во имя безопасности всех остальных.

В нарушение духа и буквы Устава Невский не стал этого делать. И к тому времени, когда это круглое отверстие было окончательно закрыто за последним спасшимся человеком, воздух во втором отсеке уже был испорчен прорвавшимся туда зловонием.

Итак, круглая выпуклая дверь на средней палубе между вторым отсеком и третьим была всё-таки задраена. Это означало, что с этой секунды люди потеряли четыреста тридцать восемь кубометров жизненного пространства, а именно таков объём оставленного отсека – самого большого на подводной лодке.

Во втором отсеке теперь столпились семьдесят человек, вместо прежних сорока. (Напомним: это был тот самый злополучный отсек, который несколько лет назад уже был однажды затоплен полностью из-за небрежного пользования мусоропроводом.)

Всего в обоих отсеках носовой части корабля насчитывалось восемьдесят пять человек.

Карманный калькулятор Невского судорожно работал:

– Объём первого отсека – 347 кубометров.

– Объём второго отсека – 295,7 кубометров.

– Следовательно: 347+295,7 = 642,7. Вот цифра того, что им осталось для жизни.

Но на самом деле цифра врёт, и всё намного хуже. Истинный объём – гораздо меньше. Носовой отсек заражён вырвавшимся после взрыва газом. И находиться там постоянно нужно только тем, кто, жертвуя своим здоровьем, готовит выход экипажа через торпедные аппараты в море; остальные же люди до выхода должны будут отсиживаться здесь, во втором отсеке, где воздух, хотя и отравлен тоже, но всё-таки не до такой степени.

Невский принялся было за новые подсчёты…

Новый взрыв почему-то намного более мощный, чем тот, предыдущий, потряс до основания всю подводную лодку. Люди невольно вздрогнули. В свете замелькавших ручных фонариков – в ужасе переглянулись. Какое-то время все подавленно молчали. Мысль у всех была примерно одна и та же: ведь это только аккумуляторные батареи взбесились.

А если бы атомный реактор?

Вскоре по звукам журчащей воды, по вспотевшему железу и по другим признакам стало ясно, что в район третьего отсека стала прибывать вода. Корпус лодки вряд ли бы дал течь. Он был достаточно крепким, чтобы выдержать даже и такой взрыв. Скорее всего, вода проникла как раз через те уязвимые места в переборке между третьим отсеком и затопленным ранее четвёртым. Вероятно, взрыв выбил полностью какой-то кабель или трубопровод в месте их перехода через переборку, и вода под мощным давлением хлынула в освободившееся пространство. Ещё несколько минут и – из семи отсеков подлодки были затоплены уже не два, как прежде, а три: третий, четвёртый и пятый! Аккумуляторных батарей на лодке больше не оставалось, и потому новых взрывов уже никто не ожидал.

Источником света теперь были только переносные фонари – большие и маленькие.

Осознав, что случилось, люди всё-таки обрадовались: могло ведь быть и хуже; хорошо было уже и то, что мощная переборка выдержала удар и не пустила воду и ядовитый газ к ним во второй отсек. Ведь тогда бы пришлось бежать в первый. Если бы успели добежать.

Невский приказал осмотреть всю переборку и выяснить, нет ли и у неё таких же слабых мест, через которые бы могла просачиваться вода.

Вскоре последовал доклад: слабые места есть, вода понемногу поступает – бьёт тоненькими, но мощными струйками!

Вот они чем теперь обернулись, те ремонты – то скороспелые после длительных походов, то необъяснимо затяжные, но безобразные по качеству. И это вечное, всё более нарастающее «давай-давай, быстрей-быстрей, ещё-ещё!..»

В начале своей жизни эта атомная подводная лодка, сделанная по самым прогрессивным и сверхсекретным технологиям из драгоценных сверхпрочных и сверхдорогих материалов, имела действительно водонепроницаемые переборки, испытанные и проверенные, но ведь и один-единственный недобросовестно проложенный новый кабель мог свести на нет всю эту водонепроницаемость!

Струйки возникли в самой нижней части переборки, и это означало: если затопление и произойдёт, то вода ворвётся лишь на нижнюю палубу и затопит камбуз, но выше-то, на вторую палубу, она вроде бы, подняться и сама не сумеет, и ей не позволят. По крайней мере, хотелось надеяться на это.

Глава двадцать вторая. УТРЕННЯЯ ЗАРЯ

С трепетом в сердце мы ждали явленья божественной Эос:

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос!

Гомер. «Одиссея», песнь девятая

Тьма в это время стала понемногу рассеиваться на поверхности бухты. Где-то из вод Океана глубоких поднималось нечто тусклое и красное. То, что ещё нельзя считать Солнцем-Гелиосом, но уже можно с уверенностью назвать Утреннею Зарёю, имя которой – Эос. Древним грекам было хорошо известно, что златокудрая Эос в это самое время встаёт с постели своего возлюбленного Тифона и взбирается на колесницу, запряжённую парой коней. У богини – розовое тело и розовая одежда, а пальцы у неё похожи на лучи и светятся тёмно-красным огнём. Брат её Солнце, он же Гелиос, в это время ещё не светит, а занят другим делом: заканчивает своё еженощное путешествие в челноке вокруг земли и только ещё подумывает: «А не перебраться ли и мне в мою колесницу с четвёркою огнедышащих коней да не прокатиться ли затем по небу, чтобы осветить мир богам и людям?..» Иными словами, он может ещё и не сделать этого. Возьмёт да и не выйдет на небо.

И вот в таком утреннем сумраке, при таких земных и божественных раскладах моряки на торпедолове, державшемся где-то на стыке вод бухты и открытого океана, заметили вдалеке два маленьких пятнышка. При более пристальном рассмотрении пятнышек в бинокль выяснилось, что они – ярко-оранжевые. Командиру торпедолова это показалось странным, и он велел направить кораблик в сторону непонятных предметов. Шлюпок ведь на торпедолове не водилось – он для этого был слишком мал.

Уже на подходе к ярко-оранжевым пятнам выяснилось, что это люди. Неизвестно откуда взявшиеся в этой бухте с пустынными скалистыми берегами. Шпионы, что ли?

А ведь могли быть и шпионы очень даже и запросто. На торпедных стрельбах, которые проводились в прошлом году недалеко от Петропавловска одна наша подлодка пальнула сдуру учебною торпедою куда-то совсем не туда, куда надо – ей померещилось, что учебная подводная цель где-то там движется, где её-то и быть не могло. Потом кинулись – никакой цели и нету. Исчезла в неведомом направлении! Да и была ли вообще?

– Куда ты стрелял, мать-перемать! – орали потом на командира подлодки. – Не было там никакой цели!

– Да как же не было, – возражал командир, – когда мы в том направлении зафиксировали!..

– Что вы там зафиксировали, когда там не было ничего?! И быть не могло! Пить надо меньше! А если и пить, то закусывать!

В указанном месте стали искать учебную торпеду.

И нашли.

Она была с явными следами от того удара, который был нанесён ею по непонятному металлическому подводному объекту.

Что за чертовщина?!

Отправили торпеду в Москву. На экспертизу, чтобы узнать, обо что она тогда ударилась. Обо что помялась и поцарапалась.

С помощью микроанализов узнали: на торпеде были следы от соприкосновения с очень сложным и очень дорогим металлическим сплавом, точного соответствия которому у нас в стране, нет, но из которого, согласно данным нашей разведки, сделан корпус такой-то американской атомной субмарины.

Стало быть, она, находясь в наших территориальных водах, тайком следила за нашими торпедными стрельбами!

Тогда этот случай всех очень неприятно поразил.

Так кто же это теперь плывёт там? Эй, вы!

Оба пловца заметили, что к ним приближаются. С борта подплывающего кораблика на них были наставлены дула автоматов.

Один из пловцов замахал обеими руками, второй – почему-то лишь одною рукой. Этот последний и грёб так же – лишь одною рукою. Другою же он с непонятным упорством держался за неприличное место. Оба кричали на русском языке, что, мол, они свои, и просили не стрелять.

Насчёт того, что это свои, верилось с трудом. Больше верилось в то, что это вражеские диверсанты. В этой связи поступило даже предложение сначала на всякий случай прикончить обоих пловцов, которые, вне всякого сомнения, вооружены до зубов, а уж только потом разбираться с ними.

После некоторых колебаний предложение было отвергнуто. Тогда поступило другое предложение: подстрелить, искалечить и только затем затаскивать на борт окровавленные тела и разговаривать с ними.

Было отвергнуто и это предложение.

Таинственных пловцов подцепили баграми и, держа их на прицеле, втащили на палубу.

Оба не проявляли никакой агрессивности и оружия при себе не имели. Моряк, о котором мы знаем, что он – Мерзляков и русский по национальности, изъяснялся с задержавшими его – на чистом русском языке. Но и тот второй моряк, о котором мы знаем, что он по фамилии Лесничий, а по национальности молдаванин, на своё счастье, говорил на неродном языке точно так же чисто, без малейшего акцента. Вот что значит Империя! Все общаются между собою на одном языке – военном, государственном, имперском – и знают, что Родина у них одна. Вот и оба моряка – русский и молдаванин – знали теперь, что утонувшая подводная лодка – их общее горе, их общая забота… Оба были живы-здоровы. Вот только у одного водолазный костюм лопнул в районе паха, и поэтому-то ему, пока он был наплаву, и приходилось всё время придерживать прореху, чтобы туда не захлёстывала вода.

– Кто вы такие? Спортсмены, что ли? Или шпионы?

– Я – мичман Мерзляков…

– Я – мичман Лесничий…

– Откуда вы взялись, откуда приплыли?

– Наша подводная лодка… затонула. Мы – оттуда… Передайте в штаб: лежим на грунте… Четвёртый и пятый отсеки – затоплены…

(О том же, что к этому времени был затоплен ещё и третий отсек, они, конечно, знать не могли.)

Им поначалу не хотели верить.

Моряки достали из-под фесок свои записки, предъявили свои личные документы.

Их прочли: мичман Мерзляков, мичман Лесничий… а в записках – то самое, что они и говорят… Подпись. Печать.

Хотя и так уже было понятно: эти люди, вынырнувшие со дна морского, не врут.

О случившемся было тотчас же передано по радио на один из боевых кораблей, находившийся в районе учений.

Там очень долго не хотели этому верить и поэтому не решались разбудить очень грозного и нервного адмирала Алкфеева, который не любил, чтобы его тревожили по пустякам. И особенно во время его драгоценного сна. Но всё-таки спустя пару часов – разбудили и доложили. Алкфеев был человеком, чья феноменальная бессовестность равнялась лишь его невежеству; он обматерил будильщиков, повернулся на другой бок и заснул снова. Его опять разбудили и повторили полученное сообщение. Опять – мат-перемат… Часа через два Алкфеев окончательно продрал глаза и вроде бы как что-то стал соображать. Потом ещё часов этак несколько он думал о том, что всё это означает, не брехня ли это, и что нужно делать, когда такое случается. Наконец он смекнул (после многочисленных подсказок), что случившееся имеет планетарный масштаб и попахивает атомным взрывом.

Махнул рукой и велел передать неправдоподобное сообщение в Петропавловск-на-Камчатке.

И лишь после этого страшная весть перелетела в Москву.

И тогда уже была объявлена тревога по флотилии.

И по всему Тихоокеанскому флоту.

И по трём другим флотам Союза Советских Социалистических Республик – тоже.

Из Петропавловска к месту катастрофы первыми двинулись эсминцы, которым ещё предстояло установить точное местонахождение затонувшей подлодки; следом пошли спасательные суда с водолазами и боевые корабли.

Из Владивостока тоже вышли спасательные суда. И только им и было под силу поднять эту затонувшую громадину. Нигде больше на советском тихоокеанском побережье не было такой мощной техники. А путь-то от Владивостока до Камчатки – не близкий! Но шли на выручку быстро – на самых предельных скоростях.

Глава двадцать третья. СОЛНЦЕ – ДЛЯ ВСЕХ!

Гелиос с моря прекрасного встал и явился на медном

Своде небес, чтоб сиять для бессмертных богов и для смертных,

Року подвластных людей, на земле плодоносной живущих.

Гомер. «Одиссея», песнь третья

Атомная же подводная лодка «ДЕРЖАВА» тем временем тихо лежала на мягком грунте под сорокапятиметровою толщею воды.

Восемь ракет, установленных под углом в тридцать два градуса, тоже мирно дремали вместе со своими ядерными боеголовками в своих контейнерах. Контейнеры же лежали в передней верхней части подлодки в пространстве между прочным корпусом и корпусом лёгким. И ни о чём они не беспокоились – ни ракеты, ни контейнеры, ни боеголовки. Были они в полной исправности, и им было глубоко наплевать – куда, когда и в кого стрелять. «Наше дело маленькое, – думали они. – Прикажут – пальнём. А не прикажут – так и не пальнём. Мы – не злые и не добрые. Мы – бездушные. Люди создали нас – вот им и заботиться о том, как нам проводить своё время: на складе, в порту, в походе, в полёте к цели или лёжа на дне океана. Что же касается товарища Гелиоса, который сейчас выкатил на небо в своей колеснице, то нам начхать даже и на него; пусть себе самозабвенно сияет, для нас никакой разницы не существует – что он есть, что его нету».

Там, на берегу, в базе атомных подводных лодок, стоят поблизости два здания.

Одно – учебный центр для ракетчиков.

Другое – служба радиационной безопасности.

Плакат на первом здании гласит:

ВСЕ РАКЕТЫ – В ЦЕЛЬ!

А плакат на втором сообщает:

НАША ЦЕЛЬ – КОММУНИЗМ!

И оба плаката – рядышком.

Куда уж бездушной технике разбираться, где там цель, а где не цель, если даже и сами люди не способны сделать это!

Потому не так давно и была там такая авария, при которой пришлось выстрелить ракетой в сторону Тихого океана. А на ракете была ядерная боеголовка. Люди только успели ей приказать на своём особом техническом языке: ты ж там смотри, не взрывайся, когда долетишь! Она и не взорвалась – выполнила приказ. Уже на другой день об этом выстреле знал весь Петропавловск, и люди были в ужасе, что атомный взрыв мог произойти совсем близко, пусть и не в самом городе, но ведь рядом же! А чего тут ужасаться? Нам прикажут – взорвёмся и в городе. В этом или в другом. А не прикажут – так и не взорвёмся. Тут и беспокоиться не о чем!

И одному из двух атомных реакторов на затонувшей подводной лодке – тоже не о чем было беспокоиться.

Хоть взрывай его, хоть топи на дне Марианской впадины – всё ему было до одного места.

По своим собственным каналам из самых высочайших инстанций он точно знал: взорваться ему – не судьба. Моряки-энергетики из четвёртого отсека успели заглушить его перед тем, как их захлестнула вода и они утонули в ней.

Прямое руководство этого атомного реактора – Высшие Сатанинские Силы – на ближайшее время выдало предписание о взрыве лишь его сухопутному собрату и единомышленнику, что жил сейчас на четвёртом энергоблоке в далёком Чернобыле. Да и тому реактору предстояло бабахнуть по Небесам ещё не скоро – где-то через три года. Впрочем, если бы Силы Тьмы изменили бы свои планы и велели бы сейчас взорваться реактору на борту подводной лодки «ДЕРЖАВА», то приказание было бы исполнено без колебаний и незамедлительно… Но – приказа такого из Тёмных Инстанций не было.

В своё время полномочный представитель этих самых сил на Земле – академик Македонов накрепко вбил советским коммунистическим владыкам мысль о том, что

АТОМНЫЕ РЕАКТОРЫ НЕ ВЗРЫВАЮТСЯ НИКОГДА!

Хоть ты их на самой Красной площади поставь (это его истинные слова!) – всё равно никакого вреда не будет.

Оружейный плутоний для атомных бомб нам жизненно необходим и притом – в очень больших количествах, а потому и реакторов нужно построить как можно больше! А так как они абсолютно безопасны, то их и надо ставить как можно теснее к как можно большему числу как можно наиболее населённых городов. Чтоб рабочие ресурсы, чтоб всякие там коммуникации были рядышком. И чтоб река протекала – как можно ближе и как можно более полноводная. Чтоб это была Великая Русская Река. Или Великая Украинская. Или Великая Сибирская. Главное – чтоб великая. Чтоб очень великая. И тогда будет вдоволь чем охлаждать горячие реакторы. И тогда будет хорошая водяная дорога для тяжеловесных атомных грузов (прежде всего – тех же самых реакторов), для грузов, которые очень трудно доставлять по дорогам железным и шоссейным.

А тут ещё и академик Курчавый вмешался: разработал концепцию так называемого МИРНОГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ АТОМА.

На деле это означало, что атомные реакторы, производящие оружейный плутоний, выделяют громадное количество тепловой энергии, которую можно было бы не выбрасывать на ветер, а использовать на благо людей – освещать и обогревать их этими энергетическими объедками с роскошного атомного стола.

Все первые атомные электростанции в Советском Союзе, включая и Чернобыльскую, были построены именно в качестве заводов по производству зарядов для смертоносного оружия, а вовсе не ради заботливого обслуживания бытовых нужд простых трудящихся. Крохи со стола – пожалуйста, но не больше того. Самое главное – атомные бомбы, сферы влияния, передел мира. И тут нужно было очень сильно спешить, потому что американцы на первых порах очень сильно превзошли Советский Союз, и их надо было догнать и перегнать.

И вот высокомерные, безгранично самовлюблённые, но и наивные как дети американцы, которые предрекали появление коммунистической атомной бомбы лишь через двадцать лет после Хиросимы, ужаснулись, узнав, как сильно они ошиблись в своих расчётах.

В кратчайшие сроки советский атомный конвейер заработал на полную мощь. И это было хорошо. Это означало, что притязания Америки на мировое господство поставлены под вопрос, что всеподавляющее распространение американской примитивной культуры не есть что-то раз и навсегда предрешённое.

Да, верно: коммунизм – это смерть всему живому и мыслящему на планете, но и беспредельно наглая и лицемерная Америка – зло ничуть не меньшее. И пока каждое из этих двух чудовищ знало, что на него есть управа, человечество и имело шанс выжить… В том числе имела шанс выжить и та драгоценнейшая и уникальнейшая часть человечества под названием «РУССКИЙ НАРОД», оказавшаяся на это время в коммунистическом плену.

Итак, равновесие было установлено. Но платой за него было с самого же начала грубейшее пренебрежение со стороны советских коммунистов правилами элементарной не то что бы безопасности, но – этики, но – порядочности. У американцев радиоактивную мерзость переносили с места на место СПЕЦИАЛЬНЫЕ РОБОТЫ, а у коммунистов это делали зэки-смертники; американцы ставили железобетонные колпаки над своими атомными электростанциями, а коммунисты решили, что можно обходиться и без них. Шутка ли – железобетонный колпак в три метра толщиною да диаметром в пятьдесят метров – да ведь это же вдвое увеличит стоимость атомной электростанции! А средств нету, а спешить надо…

Между тем, Генеральный Конструктор Земного шара допустил когда-то в своём проекте этой планеты массу погрешностей. Он совершенно не учёл, что обезьяны когда-нибудь слезут с деревьев и станут людьми, а люди вылезут из пещер и обзаведутся атомными дубинками, для которых нужны специальные отсеки, неподвластные взрывам, бурям, море-  и землетрясениям, муравьям, пожарам, ураганам, человеческому безумию, наводнениям и разрушительному действию времени. Выяснилось, что планета наша оборудована так безобразно, что куда бы ты ни положил что-нибудь ядовитое или радиоактивное, оно непременно рано или поздно как через губку пройдёт сквозь почву, сквозь треснувшую стену, сквозь проржавевшее железо и сольётся и с мировым Океаном, и с Атмосферой, и с животными, и с молоком коровы или кормящей женщины, и с людьми…

А на Земле-то в двадцатом-то веке стали накапливаться сначала сотни, а потом уже и тысячи тонн радиоактивного металлолома и всякого радиоактивного мусора, и куда это девать – никто как не знал раньше, так не знает и по сей день. Ни жестокие к природе коммунисты, ни хитроумные американцы. Атомные реакторы лет через тридцать после их постройки должны быть неизбежно списаны и выброшены. Куда?

И сотни атомных подводных лодок – тоже.

Этим последним вовсе не обязательно утонуть, чтобы нанести непоправимый ущерб Природе; им просто нужно отслужить свой срок и быть выброшенными.

* * *

Ну и как же быть, если без атомных бомб и без атомных подводных лодок жить ну никак нельзя, а безобразное устройство Земного шара не способствует безопасному развитию соответствующих отраслей человеческой деятельности?

Ответ напрашивался сам собою: нужно срочно создать новый Земной шар, не такой, как этот, наш, а лучше.

И соответствующие специалисты его создали.

В своём воображении.

Дело оставалось за малым: доказать землянам, что этот фантом, этот мираж и есть самая настоящая действительность, а все разговоры о том, что человечество не готово к атомным делам по причине всеобщей дикости – бред сумасшедшего.

Земляне народ очень доверчивый и легко поддаются на увещевания грязных и грозных сил – будь то добрый дедушка Гитлер, или суровый и непреклонный Ленин. Поверили и гениальным академикам…

Отношения с атомом стали непринуждёнными, панибратскими, как между собутыльниками где-нибудь в подъезде: собрались, выпили, разошлись…

Безобразия были, конечно, и в Америке, начисто развеивающие миф об американской демократии, но сейчас речь не о ней, а о Коммунистической Империи.

Самолёты этой Империи влетали в гриб атомного взрыва, танки въезжали прямо в зону поражения, люди собирали руками образцы оплавленных пород; над тысячами русских солдат – свои же, а не враги, под руководством Великого Полководца и Спасителя Отечества взрывали атомные бомбы и смотрели потом, что с этими своими, – а не вражескими! – солдатами будет; мирное население не предупреждалось о том, что вон те облака и вон те огненные шары, которые видны на горизонте, – опасны для жизни; мирное население гробило здоровье и своё, и будущих поколений, а гениальные академики и различные государственные органы наблюдали за этим с холодным любопытством.

Тысячи тонн тайно выброшенного радиоактивного мусора с тех самых пор и валяются в сибирской тайге, в тундре, в горах Кавказа, Алтая и Урала; и никто точно не знает, где и сколько всего этого понакидано. Никаких указателей, никаких карт. И кто-то случайный и невинный проходит мимо сейчас и ни о чём не догадывается… Будущие поколения пусть создают отряды специальных геологов, специальных мусорщиков; медики пусть создают специальные разделы медицины по наследственным атомным болезням и уродствам. А пока – живём себе и живём в непроницаемом отсеке нашего времени! Презрение и ненависть потомков никогда не достигнут наших ушей и сердец.

Со временем – людей, кровно заинтересованных в развитии так называемого мирного атома, становилось всё больше и больше. Государство выделяло на такое развитие громадные суммы, приводились в движение гигантские потоки стройматериалов, оборудования, аппаратуры. И какие-то частицы от этого налипали на чьи-то жадные пальцы. И кто-то очень сильно богател на этом. И кому-то было очень нужно доказать, что требуется не одна атомная электростанция, а две или десять; что в том месте, о котором исследователи прежде отзывались, как о непригодном для строительства атомного объекта, строить такой объект всё-таки можно. А рассуждение было такое: если не построить здесь и сейчас, то деньги не прилипнут к пальцам, а если построить – то прилипнут. А если построить очень быстро с нарушением таких-то и таких-то правил безопасности, то и деньги прилипать будут ещё быстрее. Всё очень просто. И никаких высших философских категорий. Жажда хапануть и урвать – и не больше того.

В стране формировалась настоящая атомная мафия, способная ради личного обогащения на всё, что угодно: на обман общественного мнения, на подкуп, на вымогательство, на угрозы, на шантаж – на любое злодеяние. Единственная ценность для атомных бандюг – личное обогащение на этот момент. А люди – мусор, под ногами, который отпихнул и – пошёл дальше. И потомки – тоже мусор. И в том числе – их собственные дети и внуки, даже и они – мусор!

И ведь что особенно странно: вся эта банда убийц, фанатиков и головорезов выглядела очень респектабельно – все при костюмчиках и при шляпах, при наградах и при величественной осанке, у всех – озабоченный вид и умные разговоры о Служении Человечеству, о Новых Горизонтах Науки и о прочей белиберде…

Я ничуть не выгораживаю Америку. В Америке было во многом то же самое, но пусть об этом честно расскажут сами американцы. Если смогут. Не всё же им быть судьями и палачами других народов, когда-то нужно и о собственной совести и о собственном покаянии подумать.

* * *

Ну а советский Тихоокеанский Флот, о котором сейчас и идёт речь, в числе прочих своих «атомных подвигов», среди которых уже был едва не состоявшийся атомный взрыв на затонувшей как-то раз возле Большого Камня подлодке, додумался тяжёлую воду из-под субмаринных атомных реакторов хоронить в недрах Тихого океана. В железных бочках вывозили её куда подальше от берега. И там её, родимую, и положено было топить, чтоб ушла на дно и – с глаз долой!

Но моряки из петропавловской базы атомных подводных лодок с изумлением обнаруживали, что тяжёлая вода вовсе не настолько уж и тяжела, как ей предписывалось быть актами о списании. Самым легкомысленным образом она была легка – из-за воздушного пузыря, который был в каждой такой бочке. И тонуть в океане эта вода не желала. Привязывать же специальный балласт к бочкам, которые всё равно же когда-нибудь проржавеют насквозь, людям не хотелось – только время зря терять! И люди расстреливали из автоматов плавающие по волнам бочки с тяжёлою водою до тех пор, пока бочки эти не превращались в решето и не тонули. Затем записывали то, что положено, туда, куда положено. И жили себе дальше в своё удовольствие под девизом: «Гуляй, Вася!»

* * *

О чём думали сейчас другие узлы и детали подводной лодки передать очень не просто. Многие из них были совсем не такими равнодушными к судьбам человечества, как все эти атомные и ракетные штучки. Многие из них с самого своего появления на свет очень жалели о том глупом применении, которое им нашли люди. Многие из этих узлов и деталей были сделаны на высочайшем уровне техники и хранили в себе заряд человеческого разума несравненно более сильный, чем презренные боеголовки на ядерных ракетах и торпедах.

О чём думали члены экипажа подводной лодки в двух носовых и в двух кормовых отсеках, – об этом речь ещё впереди. А вот о чём думали люди в четвёртом, затопленном отсеке? Живые люди, запершиеся в помещении водонепроницаемого поста «Микроклимат»?..

Запасы воздуха у этих четырёх человек были большие. И продержаться на этом воздухе они могли ещё целую неделю. И люди знали об этом. И надеялись, что уж за неделю-то их спасут. Вот об этом-то они и думали. Сообщить во внешний мир о своём положении и о самом факте своего существования они не имели никакой возможности. Но думать, мечтать, мысленно взывать к кому-то или к чему-то – могли сколько угодно. Старались молчать и сидеть неподвижно – нужно было беречь силы и кислород, который неизбежно расходуется при каждом движении, при каждом слове, произнесённом вслух.

Глава двадцать четвёртая. МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ И ХАРИБДОЙ

В страхе великом тогда проходили мы тесным проливом;

Сцилла грозила с одной стороны, а с другой пожирала

Жадно Харибда солёную влагу…

Гомер. «Одиссея», песнь двенадцатая

В носовом отсеке было много работы, и напрягаться приходилось много. В отсеке же втором работы не было никакой; и потому там прекратилось всякое движение, и людям было велено лежать на койках и без крайней надобности не шевелиться. Матросам объясняли: всякое лишнее шевеление приводит к дополнительному расходу воздуха, которого теперь мало и который теперь нужно растянуть, неизвестно на какое время – возможно, на очень долгое. Система же нормального снабжения воздухом была отныне кошмарно далеко – где-то за переборками, в затопленном водою царстве смерти, и пользоваться ею было теперь невозможно.

Вскрыли так называемые банки регенерации воздуха.

Запас прочности был ещё велик. Жить было ещё можно. Опасаясь выхода дисциплины из-под контроля, Невский приказал старшему помощнику, капитану третьего ранга Колосову, выставить охрану возле входа в провизионную камеру, где хранилось несколько сот бутылок вина, входящего в ежедневный рацион подводников. Колосов же по приказу командира самолично занялся и раздачей продуктов личному составу. Людей-то надо было кормить…

Но с дисциплиною всё было пока что нормально. Так уж получилось, что блатняги с наклонностями к лидерству и истеричности оказались только в кормовой части корабля; здесь же, в носовой части, таковых не оказалось. Рядовые матросы по-детски доверились своим командирам, по-детски не понимали до конца ужаса своего положения и совсем уже не знали, от чего их уберегла решительность Берёзкина. По-детски крепко они и спали – за предыдущий день и эту сумбурную ночь все они очень сильно измотались. И им просто-напросто хотелось отдохнуть.

Взрослые дяди-офицеры позаботятся об этих мальчиках.

К тому же и мировое киноискусство с телевиденьем поднажали совместными усилиями на их подсознание: всё в этом мире – понарошку, всё – сплошное кино!..

* * *

Тяжко было на сердце у Невского. Подводный корабль перед выходом в океан не прошёл целого ряда установленных законом процедур и проверок. И то не было подсчитано, и это не было освидетельствовано; голова шла кругом от того громадного количества нарушений, которое было допущено перед отплытием «ДЕРЖАВЫ». Все записи во всех журналах контроля делались формально; подмахнул, подписал, и – погнал дальше! Так бывало и раньше. И раньше делалось такое же. И ведь проносило же! Но не всегда делалось. А если и делалось, то не в таких масштабах, как сейчас. (Хотя иногда случалось, что и в таких же точно.) Нынешний же выход в море был сплошным воплем безобразия. И теперь, если останемся живы, суд – неизбежен. Это понимали все офицеры и мичманы. Матросы срочной службы – может быть, только они и не понимали.

С другой же стороны: нельзя было и не выйти! Давай, давай! Быстрей, быстрей! – вот на таком уровне всё и проходит. Любою ценой выдай то, что нужно! Если с нарушением чего-то – то и пусть! Лишь бы только итог был хороший, лишь бы отчётность была в ажуре. Ну а если нарушение боком выйдет, то отвечать будет лично нарушитель, а не та система, которая его на это подтолкнула!

И попробовал бы Невский заявить о своём отказе вывести в море подводный корабль. И попробовал бы он задержать его до полного проведения всех необходимых проверок и процедур! Какой бы тогда шум поднялся: срыв учебного процесса, подрыв обороноспособности, неумение и нежелание своевременно выполнить учебно-боевую задачу!.. Тогда бы никакое заступничество в самых высших сферах не смогло бы спасти его от краха всей карьеры да и вообще – от тюрьмы!.. И выбирай после этого между понятиями «обязан по совести» и «обязан по долгу службы»!

Вот тебе и съездил в Северную Столицу! Вот тебе и кабинеты, и ковровые дорожки, и остродефицитные контейнеры, и витамины для детей, и столичная, а не убогая провинциальная участь для них!..

За всё придётся держать ответ…

Капитан первого ранга Невский был человеком не только очень умным, глубоко образованным в своём деле да и не только в нём. Так же, как и в мичмане Краснобаеве, хорошие профессиональные качества уживались в нём с порядочностью и нравственною чистоплотностью. Конечно, без членства в партии нельзя было и думать ни о каком продвижении по службе выше ступеньки капитан-лейтенанта. Но это членство для него было просто как необходимое условие игры. Россия была, есть и будет, и если для продолжения её жизни нужно вырядиться в какие-то странные или даже шутовские одежды, – что же. Надо – так надо!.. Со школьных лет он страстно зачитывался романами «Порт-Артур» или «Цусима», очень переживал за наши былые поражения и очень гордился тем, что теперь-то никакая Япония нам нос не утрёт! Сами утрём кому угодно, если сунутся!

Образцами русского человека и моряка для него всегда были адмирал Степан Осипович Макаров – эта морская разновидность Ломоносова и капитан первого ранга Всеволод Фёдорович Руднев, – человек, красивый во всех отношениях, тот – самый Руднев, чей крейсер однажды вступил в бой с четырнадцатью японскими кораблями… Сейчас такое не модно. Не актуально. Не созвучно. Если бы Руднев сдался тогда японцам, вот тогда бы нынешняя молодёжь его бы и любила, и чтила… Когда-то в молодые годы, ещё в училище, Невский крупно поспорил со своим однокурсником Вовкой Афониным. Невский твердил, что Руднев совершил подвиг, ну а Володька Афонин знай своё гнул: «Да кретин он – этот твой Руднев! Ради своей карьеры, ради своей гордыни людей не пощадил! Какого чёрта было идти против такой силищи?! Всё равно же ведь это было бессмысленно! Ведь этот твой Руднев, он ведь и сквозь японский заслон так и не прорвался, и крейсер свой потом всё равно затопил (а японцы его потом всё равно подняли и отремонтировали!), и людей зря сгубил в неравном бою! Не думай, что ты один презираешь японцев за низость, которую они проявили тогда! Я тоже всё вижу, всё понимаю! Но Руднев – был в тот раз неправ!»

Библиотека домашняя у Невского была необыкновенная: кроме большого числа художественных книг (в основном для семьи, чтоб жена не скучала, чтоб дети развивались), у него было множество книг по истории российского и мирового флота. Среди этих последних были книги и старинные – прошлого и позапрошлого веков; такие книги он покупал обычно или в Питере, или в Кронштадте, не считаясь ни с какими расходами. Эти старые книги с непривычною дореволюционною орфографиею он читал и перечитывал по многу раз. И давал читать другим. И обсуждал кое-какой положительный опыт, который имел место в российском флоте задолго до революции или даже весьма задолго. И призывал перенимать сей опыт.

И эти обсуждения и призывы не остались незамеченными.

С ним стали БЕСЕДОВАТЬ. У него стали ДОПЫТЫВАТЬСЯ. Вот, например, вызывали недоумение какие-то странные имена: Ушаков, Суворов, Макаров, Багратион, Истомин, Руднев… Кто они такие, эти люди, чтобы о них с таким уж восторгом говорить? Есть Ленин, и есть Брежнев! Есть установленный список коммунистических святых: Калинин, Павлик Морозов, Дзержинский, Горький, Киров, Жуков, Юрий Гагарин… И, естественно, наш дорогой, наш любимый товарищ Сталин, имя которого при товарище Брежневе было спасено от необоснованного забвения. Список есть. Он утверждён. И его нужно придерживаться! И для чего тогда делалась Революция, для чего лучшие люди клали свои головы на полях сражений Гражданской Войны, если теперь, оказывается, мы должны учиться у той власти, которую свергали! Была бы это хорошая власть, разве бы стал наш народ свергать её? Или вы, товарищ Невский, подвергаете сомнению

– установку товарища Ленина на всемерное……………..

– мудрую и своевременную рекомендацию Леонида Ильича Брежнева о необходимости скорейшего…………………….

– чёткие постановления последнего съезда, касающиеся дальнейшего углубления………………………………..

– научно обоснованные постановления двух недавних пленумов о……………………………………………….

Товарищ Невский! Вы занимаете опасную позицию!…….. Игорь Степаныч! Да бросьте вы это дело!………………

Невский, потрясённый таким идиотизмом, сначала пытался возражать: ведь я же хотел, чтоб как лучше!.. да ведь я же – из самых чистых побу!..

Но доказать ничего было нельзя. Не только Флот, но и вся страна приходили в состояние какого-то помутнения рассудка. Опасным считалось не только антикоммунистическое вольнодумие, но даже и – чрезмерное увлечение классиками марксизма-ленинизма! Потому как, читая их слишком уж очень углублённо, можно было набрести на разные противоречия в их суждениях или можно было прийти к выводу, что их священные заповеди выполняются нынче не так, как надо. Что уж там говорить о старинных русских флото-  и полководцах, чьи заслуги вроде бы и были признаны при советской власти и дозволены к обсуждению и даже изучению!

И вот Невский сидел то в одном кабинете, то в другом, то перед одним мурлом, то перед другим и играл в какую-то дурацкую игру: да, верю, осознаю, каюсь!..

Хотя он прекрасно понимал, что сладкоголосый или тупорылый солдафон, сидящий напротив, сам ни во что это не верит.

Из партии его всё-таки не исключили. Но от плаваний отстранили самым решительным образом. Не может быть доверия человеку, который затуманил себе глаза Рудневым и Макаровым и не видит элементарных Ленина и Брежнева!

Влиятельные знакомые пытались защитить его, говорили где надо и кому надо, что такой необыкновенный специалист должен плавать, должен быть в гуще военных событий, что человек, мол, ничего предосудительного даже и в мыслях никогда не имел, а просто хотел, чтобы всё было хорошо, но покровителей одёргивали: пусть ещё скажет спасибо, что в партии остался!

Времени, впрочем, прошло совсем немного, и вот наш горячо любимый Леонид Ильич Брежнев со своими дружками-старичками однажды надумал развязать войну в Афганистане. Молодые парни после этого отправлялись туда класть там свои головы под руководством мудрой коммунистической партии, ну а атомные подводные лодки двинулись в Индийский океан на случай Третьей Мировой Войны.

Срочно понадобились опытные люди.

О Невском моментально вспомнили, всё ему в один миг «простили». В центральной газете в разделе «Служу Советскому Союзу!» вдруг появилась огромная статья одной знаменитой столичной журналистки «Эти нелёгкие глубины», и Невский с изумлением узнал, что он,

выйдя из машины, повёл нас к океанскому берегу.

Помолчал, зорко всматриваясь в горизонт своими чуть прищуренными карими глазами, а затем неторопко и с хрипотцой в голосе сказал:

– Океан-батюшко!.. Вот говорят про него, будто он суровый и угрюмый. И будто бы он – бесприютный. А я люблю наш океан – за его раздолье, за его перекличку пароходных гудков, за говорливые крики чаек в предрассветном тумане… И всегда он – манящий и разноликий. Вот уже сколько лет любуюсь я на него, любуюсь, а всё налюбоваться не могу.

Ну и ну! И что же дальше?

Капитан первого ранга Игорь Степанович Невский снял фуражку и, подставляя своё широкоскулое лицо и подёрнутые первыми сединами чёрные, что твоя смоль, волосы круто просоленному ветру, вдруг рассмеялся:

– А ведь и в самом деле – нелёгкое это дело служить на атомной подводной лодке!

Где-то вдалеке заливалась матросская гармоника.

– А что, Игорь Степанович, – спрашиваю я, отирая со лба солёные океанские брызги. – Случались ли у вас непредвиденные ситуации в ваших походах?

Невский строго и внимательно всматривается в меня, словно бы испытывая на прочность, и я невольно смущаюсь под этим его взглядом, поправляю выбившиеся непокорные локоны. А Игорь Степанович долго о чём-то думает, вспоминая, наверное, что-то своё – сокровенное, заветное, глубинное.

– Непредвиденное? Да, порою случалось всякое. Мне ведь довелось побывать под всеми широтами, во всех четырёх океанах. Если сложить вместе все походы, то это будет несколько лет беспрерывного нахождения под водой… А за это время каких только ситуаций не складывалось! Но всегда взаимовыручка, крепкая слаженность всего коллектива, преданность делу Ленина и родной Коммунистической партии – неизменно приходили на помощь и побеждали!

Так-с. Ну и дальше-то?

– Что это мы – всё о службе да о службе? – говорю я. – А как живут нынче советские моряки на современных атомных подводных лодках?

Добрая и лукавая улыбка озаряет глаза Игоря Степановича, разглаживая морщины на его мужественном, словно бы отлитом из бронзы лице. О своём корабле, о своём экипаже он говорит с нескрываемым волнением в голосе и с любовью.

Подводный корабль под руководством его неутомимого командира всегда готов к бою и походу. Но и забота о быте, о благоустройстве корабля – она тоже ложится на плечи того же самого командира. Не зря же 133-я (пункт «Л») статья Корабельного Устава обязывает командира «знать нужды подчинённых, заботиться о материально-бытовом обеспечении и сохранении их здоровья». В распоряжении у моряков-подводников – всё самое лучшее: добротная и красивая одежда, современные бытовые приборы, прекрасные сервизы; на столе у моряков всегда в широком ассортименте представлены искрящиеся соки, сладкие фрукты, богатые витаминами салаты, питательные молочные изделия, щедрые дары моря, янтарный мёд, плитки вкусного шоколада, поджаристые сочные ломтики ароматной курятины, солнцеликая яичница, бодрящий флотский борщ.

Немалое место в заботах командира о благосостоянии экипажа занимают и вопросы культурного плана. Внутренний интерьер подводного гиганта со вкусом украшен родными пейзажами с изображениями есенинских берёзовых ситцев, левитановской золотой осени, бескрайних полей нашей необъятной и могучей Родины. Художественные фильмы, магнитофонные записи песен мастеров современной советской эстрады, книги и журналы – вот далеко не полный перечень забот командира подводной лодки о психологическом аспекте работы с боевым коллективом. Сам Игорь Степанович большой поклонник яркого поэтического таланта Владимира Маяковского, гражданственной лирики Марка Бернеса, озорной, задорной и искромётной песни Аллы Пугачёвой, живописных и колоритных полотен большого патриота нашей Родины Ильи Глазунова…

Невский с брезгливым любопытством читал тогда эту и другую трепотню, сочинённую московскою журналисточкой Виолеттой. Он и у берега моря-то с нею не стоял, а не то, что бы произносил эти или похожие слова, так только – видел её мельком один раз. А ведь как расписала всё, стерва, по инструкциям, полученным в политотделе! Да, видать, в спешке писала. Между ресторанами и кое-чем другим. Отродясь у него не было ни «хрипотцы в голосе», ни широких скул, ни карих глаз, ни чёрных волос – всю жизнь был голубоглазым и русоволосым, с голосом крепким и звонким; поклонником Маяковского или Аллы Пугачёвой – тоже никогда не был даже и близко, а об Илье Глазунове и Марке Бернесе имел лишь самое смутное представление…

Но статья означала чью-то мощную команду помочь карьере Невского. И прогулявшаяся по высшим офицерским постелям смазливая журналисточка выполнила полезную работу, которая пришлась очень кстати и увесисто легла на его чашу весов. Его снова стали пускать в дальние плавания.

И Индийский океан, а по пути к нему и Тихий, – стали для него всё равно что домом родным. Он из этих океанов потом почти не вылазил.

* * *

Были у него и настоящие промашки, а не только в плане самокритики и верной идеологической работы над самим собою. Но кончались эти промашки хорошо, и поэтому он ни за одну из них так и не сел в тюрьму.

Однажды в Индийском океане он вошёл в такой раж, держа на мушке американский авианосец «Корал си», который следовало в случае начала Третьей Мировой Войны немедленно утопить, что, неудачно поднимаясь с глубины, чуть было не упёрся в корпус этого гигантского корабля, который, как на грех, оказался как раз сверху. Это могло кончиться плохо и для подлодки, и для авианосца. А Третья-то Мировая ещё не была объявлена, поэтому следовало соблюдать какие-то международные приличия и не нарываться лишний раз на скандал.

Наша подлодка не пострадала, поэтому простили. К тому же и американцам полезно знать, что мы не дремлем, а всегда наготове их перетопить, мать-их-всех-перемать!

В другой раз атомоход Невского, выйдя из Петропавловска, вскоре обнаружил, что масло для гидравлики, ведающей запуском ракет, всё вдруг вытекло. Если бы сейчас объявили войну, то стрелять было бы почти невозможно.

Что делать? Самое разумное было бы – вернуться назад и заправиться маслом. Но это – позор. Это – самые тяжелейшие последствия… Посовещались. И решили так: никому ни слова, идём в Индийский океан, а там, в нашей йеменской базе, и подумаем. В случае же Войны – перегоним масло из систем, ведающих выдвижными устройствами (перископами и антеннами) и тогда и пальнём туда, куда прикажут. Правда, перископы и антенны после этого перестанут действовать, а без них атомная подлодка станет беспомощною посудиной, но – на то она и война, чтобы в ней погибать!

В Йемене Невский запросил тамошнее наше начальство насчёт масла. Выяснилось, что такого масла нет ни в этой базе, ни в других. Масло надо было получать из Советского Союза. В специальной шифровке объяснять, куда оно делось, и – ждать, когда пришлют.

И тут как раз Невский, случайно познакомившись с капитаном нашего рыболовецкого судна, случайно узнал, что у того есть чудо техники того времени – телефон, с помощью которого можно позвонить через космос куда угодно. На его атомоходе такой штуки тогда ещё не было.

– И что же, я могу отсюда позвонить прямо к себе домой? – спросил он капитана.

– Можете. Звоните, не стесняйтесь!

И Невский позвонил. Прямо к себе домой, в свою петропавловскую квартиру. Но дома никого не оказалось, и так и не удалось ему тогда во внеплановом порядке услышать родные голоса…

И тогда он набрал номер того телефона, что стоит в кабинете у самого адмирала.

– Алло! – услышал он голос с лёгким латышским акцентом.

– Альберт Арнольдыч! Здравствуйте, Альберт Арнольдыч! Как вы там поживаете?

– Здравствуйте, а кто это звонит?

– Да это же я – Игорь Степаныч Невский, не узнаёте, что ли?

– Игорь Степаныч? – переспросил изумлённый таким обращением и таким тоном адмирал. – А откуда вы звоните?

– С курорта, откуда ж ещё!

– Ну и как вы там отдыхаете, весело?

– Весело! Весело, Альберт Арнольдыч! Загораем, купаемся в море, ныряем – делаем всё, что положено делать курортникам!

– Ну что ж, я рад за вас, Игорь Степаныч!

– Альберт Арнольдыч! Тут у нас одна проблемка возникла!

– Какая?

– Да вот мы тут с ребятами насчёт закуски соображаем. Выпить-то тут всегда чего найдётся, ну а закусочки-то нашей родной здесь и нету. И задумали мы тут с ребятами насчёт огурчиков наших любимых…

– Чего???

– ОГУРЧИКОВ, говорю, солёненьких ОГУРЧИКОВ! На закуску!

– Понял!

– Какая ж выпивка, если нету нашей родной, нашей любимой закуски – солёных ОГУРЦОВ!

– Понял! Понял!! Понял!!! – заорал адмирал.

– Ну а для хорошей засолки нужно ОСОБОЕ МАСЛО – провансальское хотя бы, но не подсолнечное же! А масла-то такого качества в здешних магазинах и нету!

– Понял!!! – не своим голосом завопил сообразительный адмирал. Ещё в былые времена товарищ Хрущёв говаривал: для нас, мать-перемать, что огурцы выращивать, что ракеты производить – одинаково просто!

На другой же день из Москвы прилетел самолёт с драгоценным сверхсекретным гидравлическим маслом, придуманным в специальных лабораториях для приведения в действие ракет с ядерными боеголовками, находящихся на вооружении у атомных подводных лодок. Советская власть всегда чутко заботилась о своих ракетах. Малейшее их желание или даже каприз были для советской власти законом.

Невский сочинил потом с помощью своего механика красивую техническую версию, научно объясняющую внезапную утечку всего масла через прорвавшийся дюрритовый шланг за прочным корпусом в надстройке, и никакого дела против него даже и не подумали возбуждать. Посмеялись, на том всё и кончилось.

* * *

Где-то в пространстве между островом Формозой и россыпью коралловых рифов есть такой пролив с китайским названьем Ба-Ши.

Специальные инструкции запрещают советским подводникам следовать этим проливом, на дне которого слишком много острых скал, образующих там стены какого-то подводного каньона или ущелья. Слепая, без окон, подводная лодка – разве может она при современном уровне техники безнаказанно прошмыгнуть мимо этих каменных зубьев? Вот когда изобретут на подводных кораблях командирские кабины с огромными окнами, сквозь которые можно было бы смотреть на подводный мир без боязни, что их продавит вода или повредит близкий взрыв глубинной бомбы, вот тогда такое разрешение без сомнения и поступит, ну а пока таких стёкол нет – пролив Ба-Ши, как и многие другие места в Мировом океане, для подводников закрыт.

Но как же быть, если американцы то и дело засекают нашу подводную лодку; она от них то и дело ускользает, её снова засекают, но она снова ускользает? И день так продолжается, и два, и три… Если они окончательно зацепятся за нас, то: им – почёт, а нам – позор; их претензии на безраздельное владычество во всех морях и океанах – подкрепляются, товарищи, реальным содержанием; наши же, так получается, – необоснованны. А ну-ка: собьём непомерную спесь с обнаглевших американцев! Покажем им, на что мы способны!

И Невский приказывает свернуть в запрещённый страшный пролив. После нескольких хитрых манёвров он наконец отрывается от преследования, и не временно, а насовсем. И затем уже исчезает в проливе, где американцы и не подумают его искать. Они и в самом деле – не подумали, и Невский тогда так потом благополучно и ускользнул от них…

Но то – потом, а пока:

И слева почти вплотную – каменные скалы, и справа почти вплотную – скалы.

А под килем – чёрная пропасть, глубиною в два километра. На приборы смотреть страшно: идёшь-идёшь над двумя тысячами метров, но только чуть шатнёшься влево или вправо – и вот уже двести метров глубины, ещё в ту же сторону подашься, и вот уже и двадцать метров, а на секунду зазеваешься – и будет тебе ноль метров, и будет тебе братская могила на скалах подводного каньона!

А чёрная пропасть только того и ждёт, чтобы жадно поглотить свою добычу. Пасть раззявила и ждёт.

Но идти – надо!

И шли. Капитан первого ранга Невский и его штурман, капитан третьего ранга Кузнецов, запершись в рубке и положив валидол под язык, медленно, осторожно вели свой корабль мимо скал.

Должно быть там, за этим железом, было очень красиво: яркая подводная синева, озарённая солнцем, буйная подводная тропическая растительность по склонам подводных скал, пёстрые стайки рыбок, шарахающиеся от огромной, ни на что не похожей железной рыбины… Но здесь, в утробе субмарины, было не до того; здесь было очень страшно. Не для всех, правда. Почти весь экипаж ни о чём не подозревал – плывём себе куда-то и плывём. Следуем избранным курсом. Прямо к победе. Как обычно. Стены нашей подводной крепости – железны, двигатели – мощны, руководители – надёжны, Великая Идея – непогрешима!.. Живём, братва!.. Там свободные от службы в домино лупят так, что всё вокруг содрогается, а там – поднимают гири, мускулы накачивают железом, а там – «А ну-ка, Петя, сыграй нам на гитаре нашу любимую!..» Которые же на постах, – те делают своё дело, крутят каждый свой собственный винтик…

…Тем двоим было очень страшно. И одиноко. Но – вывели корабль! Вывели!

И потом, месяцев десять спустя после этого, когда подлодка вернулась домой и делался подробный отчёт обо всех её маршрутах, крупный военный чиновник из Москвы возмутился:

– Да как же вы посмели! Да ведь этот путь – запрещён!

А Невский ответил гордо и спокойно:

– А что? Победителей не судят! А я ушёл тогда от американской погони. Я выполнил свою боевую задачу. И я – победитель!

И точно – его тогда не судили. Победитель – он и есть победитель.

Трибунал не судил. А от своего собственного суда – куда денешься? Так ли уж нужно было на карту ставить жизни ни о чём не подозревающих людей, драгоценный корабль, построенный за счёт беспощадного разорения всей страны и без того бедной?! А нервы и сердце – свои и того молодого ещё штурмана!.. И как ведь всё безнадёжно глупо: рядом остров, названный европейскими первопроходцами ФОРМОЗА, что по-латински означает ПРЕКРАСНЫЙ! Значит же, было за что называть его так! Он, должно быть, и в самом деле – прекрасен!.. И эти коралловые мелкие островки с их солнцем и пальмами, и эти подводные ландшафты!..

И всё прошло мимо.

И так вот и жизнь вся пройдёт…

* * *

Но думал он таким вот недозволенным образом – очень редко. Не до того было. Азарт игры между двумя сверхдержавами захватывал его почти целиком. А временами и – совсем целиком. Так, что ничего больше в душе не оставалось. Хотелось служить и служить – чему-то Высшему, чему-то Прекрасному. Казалось так: от того, что служишь и Высшему, и Прекрасному, – ты и сам делаешься и выше, и прекраснее…

И вот теперь он сидит на морском дне – утопил могучий подводный корабль, который ему доверили, обманул экипаж, который ему доверился!..

Как красиво вышел Руднев на бой против четырнадцати японских кораблей! И какое красивое название было у его крейсера – «Варяг»!

Как красиво погиб Макаров – подорвался вместе со своим броненосцем на вражеской мине. И погиб – весь, без остатка!

И какой безобразный конец ждал теперь Невского – скорей всего, обвинение в измене Родине, расстрел или пятнадцать лет тюрьмы.

Глава двадцать пятая. КОЕ-ЧТО ИЗ ОПЫТА ТОВАРИЩА ЛЕБЕДЕВА

Сам же себя, Евримах, ты считаешь великим и сильным

Лишь потому, что находишься в обществе низких и слабых.

Гомер. «Одиссея», песнь восемнадцатая

Переживания же капитана первого ранга Лебедева были совсем другого рода: как спасти шкуру и карьеру. И ничего больше. До сих пор ему удавалось успешно проходить между острейшими и сложнейшими служебными рифами. Лебедев и сейчас был уверен: если выберусь отсюда живым, то и карьеру победно продолжу! Насчёт того, выберется живым или нет, сомнения, конечно, имелись, а вот относительно успешности дальнейшей карьеры никаких сомнений не было. Только бы выбраться, а уж там!..

Сколько у него уже таких случаев было, когда, казалось бы, с карьерой надо распрощаться навсегда, и каждый раз он удивительным образом вместо выговора или снятия с должности получал повышение.

Как-то раз в Атлантическом океане уже на самом подходе к Карибскому морю он вызвал к себе в центральный пост капитан-лейтенанта Нестерова с такими словами:

– А ну-ка, Нестеров, подойди ко мне в центральный пост вместе со своим ЖУРНАЛОМ УЧЁТА СОБЫТИЙ! – манера обращения с подчинёнными у него никогда не отличалась изысканностью.

Через две минуты каплей Нестеров докладывал о своём прибытии. Капитан тогда ещё второго ранга Лебедев взял ЖУС и стал листать его.

– Пока свободен! Я возьму на пару часов журнал и почитаю. Это видели и слышали почти все, кто находился тогда на верхней палубе третьего отсека, который в подводном народе называется ещё иначе: ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПОСТ. Только акустики, погружённые в мир своих внутриокеанских звуков ничего не могли слышать.

Часа через два опять же при свидетелях Лебедев вновь вызывает каплея Нестерова. Тот является:

– Товарищ командир! Капитан-лейтенант Нестеров явился по вашему приказанию!

Дальнейшее описание этой сцены последует в очень приблизительном и очень бледном пересказе:

– Ты! Идиот! Какая только тебя проститутка на свет родила! Ты что мне здесь понаписал, сука-пересука, падла-перепадла?!

Нестеров так и обомлел.

– Ты хоть понимаешь, идиот хренов-перехренов, что за все три недели пути у нас было сорок семь сеансов связи!..

– Понимаю!

– Молчать! И из этих сорока семи всплытий мы сорок пять раз оказывались вблизи то каких-то самолётов, то вертолётов, то кораблей, то рыбачьих посудин! И степень близости: то три балла, то два!..

– Но ведь так же оно и было на самом деле, – робко возразил Нестеров.

– Идиот! Мало ли что было! Переписать журнал и немедленно! Возьмёшь у секретчиков новый журнал, всё перепишешь так, как я там пометил, а старый экземпляр сдашь потом секретчикам на уничтожение! Понял, мать-перемать?

– Так точно, товарищ командир!

– Выполняй!

– Есть!

На другой день работа была выполнена: некий старшина второй статьи, отличавшийся дивным почерком, изобразил всё очень красиво – почти печатными буквами и без единой помарки. Сорок семь всплытий и лишь три случая, когда вдоль горизонта прошмыгнул американский самолёт или эсминец. А остальных сорока двух случаев – как будто и не было.

– Вот это другое дело, – удовлетворённо сказал Лебедев, меняя гнев на милость. – А то ж ведь потом штабные умники могли бы подумать, что мы всё это время были под наблюдением американцев.

И эта сцена тоже происходила на многолюдной верхней палубе третьего отсека.

О чём думал Лебедев, на что надеялся? Или он забыл, что он живёт в Стране Победившего Социализма? Или он просто такой уж тупой от рождения?.. Об этом можно только гадать.

Ясное дело, что вскоре после этого специальный агент тайной полиции явился без приглашения в гости в каюту Лебедева. Такой агент называется у нас и поныне словом «ОСОБИСТ», а тайная полиция в те времена именовалась Комитетом Государственной Безопасности. Или сокращённо: КГБ. Особист на подводном атомоходе имеет огромную власть, обладает правом захода в любое помещение (а подводная лодка вся сплошь состоит из помещений, куда для большинства членов экипажа вход ограничен), он был одним из тех пяти человек на подлодке, без которого в случае Серьёзной Войны, ракеты, если и взлетят, то лишь в качестве безвредных болванок, а не атомного оружия. В каюте у особиста хранятся особые инструкции, наручники, нужные коды и шифры; он может послать шифровку с доносом на любого члена экипажа, а об этом на корабле даже никто и не догадается – радист передаст то, что ему велено, вот и всё; при большом желании особист может кого-то и арестовать, чтобы по возвращении на берег предать суду военного трибунала… Особист многое может!

От кого он узнал про историю с ЖУСом – тайна. Но, понятное дело, кто-то из слышавших – донёс.

Фамилия особиста была Швяков, и состоял он в том же самом звании, что и Лебедев, то есть, был капитаном второго ранга. В неофициальной обстановке Швяков всех без исключения называл на ты, а на вы переходил либо в торжественных случаях (допустим, на партсобраниях), либо в случаях, ничего хорошего не сулящих для собеседника.

Журнал уже был у Швякова, когда он явился в каюту Лебедева.

– Что-то у тебя ЖУРНАЛ УЧЁТА СОБЫТИЙ ведётся подозрительно чисто, – вкрадчивым голоском начал Швяков. – Ни помарок, ни перечёркиваний. Что бы это значило, как ты думаешь?

Лебедев было побледнел, но почти сразу нашёлся с ответом:

– Мои орлы знают мой характер – не люблю беспорядка! Вот и стараются. А что? Разве это плохо?

– Хорошо. Не спорю. Но вот у меня есть сомнения: а действительно ли за всё время нашего пути было три контакта с посторонними силами?

Лебедев замешкался с ответом.

– А? Вроде ж было больше? Насколько я припоминаю: то один раз разведка докладывала про американские «Орионы», которые кружили невдалеке от нас, то в другой раз, то в третий… Помнится, были сообщения про какие-то натовские эсминцы… Или мне память изменяет? Может быть, мне вызвать сюда кого-нибудь из разведки, чтобы он мне память освежил?

– Да, конечно, я не спорю… Нежелательных контактов было многовато…

– И я тоже думаю: много их было. Во много раз больше, чем положено иметь порядочной советской атомной подводной лодке, вышедшей на порядочное боевое дежурство. Я полагаю: раз в десять больше! Но вот почему-то в этом журнале – таких контактов я вижу только три штуки!

– Как три?.. Не может быть!

– Кто заполнял этот журнал? Чей это почерк? Очень он мне напоминает нашу стенгазету, да и в других бумагах я его частенько видал. Давай-ка вместе припомним: у кого в нашем экипаже такой фантастический почерк.

Вдвоём стали припоминать.

Припомнили.

Вскоре в каюте Лебедева появился молодой старшина второй статьи, обладатель феноменально красивого почерка. Затем появился тот, кто ему непосредственно приказал переписать заново журнал – капитан-лейтенант Нестеров. Затем появился мичман-секретчик, который заявил, что старый экземпляр ЖУРНАЛА УЧЁТА СОБЫТИЙ всё ещё у него и всё ещё не уничтожен – руки, дескать, не доходили по причине множества других дел. Затем мичман принёс и сам журнал, после чего удалился. Выставили за дверь и старшину второй статьи.

В каюте осталось три человека: Лебедев, Швяков и Нестеров.

– Как же это так, товарищ капитан-лейтенант – в ВАШИ обязанности входит ведение ЖУРНАЛА УЧЁТА СОБЫТИЙ, а ВЫ тут какую-то двойную бухгалтерию развели: приказываете своим подчинённым переписывать заново журнал?

Дело запахло военным трибуналом.

– Мне командир приказал – я и велел переписать.

Лебедев сидел весь бледный.

– Какой командир? Звание! Фамилия!

– Капитан второго ранга Лебедев!

И тут Лебедев обрёл дар речи:

– Это я-то тебе приказал, что ли?

– Ну да… Вы.

– Федя! Да ты в своём ли уме??? Очнись! Мог ли я, командир, такое приказать тебе? – Лебедев очень натурально рассмеялся и, словно бы призывая случайно оказавшегося при этом Швякова в свидетели, словно бы говоря: «Нет, ну вы видели когда-нибудь такое чудо в перьях! Что он мелет, вы только послушайте этого остолопа!», словно бы всё это имея в виду, он со смехом повернулся к особисту.

А у особиста Швякова было каменное лицо.

– Товарищ капитан второго ранга, – обратился он к командиру, – должен ли я понимать ВАШ смех и ВАШЕ изумление как утверждение о ВАШЕЙ непричастности к двойной бухгалтерии?

– Ну да, конечно! – заливаясь смехом, подтвердил Лебедев. – Всякое приказание подобного рода непременно делается ПИСЬМЕННО, а я такого письменного приказания не отдавал!

Нестеров стоял перед ними – уже смертельно бледный, а не просто бледный.

И вдруг особист снова перешёл на ты. Сказал:

– Слушай-ка, Нестеров, сходи погуляй. Я тебя потом сам найду.

Нестеров ушёл.

– Ты чего мне тюльку гонишь? Какой смысл этому молодому капитан-лейтенанту скрывать количество контактов? Его дело регистрировать то, что было, и не рассуждать! И чем больше он увидит, услышит, узнает – тем похвальней его работа! Тем больше ему чести! На то он и разведчик! Зачем же ему было скрывать свою хорошую работу?

– Да я и сам удивляюсь, зачем он это сделал!

– Ты мне тут под дурочка не играй! Смысл утаить эту информацию – он есть только для тебя! Много контактов – твоя вина! Плохо управляешь кораблём! Подводная лодка должна быть невидима и неуязвима, а под твоим чутким руководством – она всё время пребывала под наблюдением противника! И теперь ты парня подставляешь под трибунал, а сам хочешь чистеньким остаться! А я вот возьму сейчас да как начну вызывать по одиночке всех тех, кто тогда присутствовал на верхней палубе третьего отсека, а это много народу получится…

Швяков не был сволочью. После беседы с Лебедевым он наедине с Нестеровым сказал тому такую штуку:

– Ты не маленький. Ты должен был понять, что командир требует от тебя совершить преступление. И ты должен был потребовать от него письменного приказа! Это бы его сразу отрезвило! И ничего бы тогда не случилось!

– Но ведь это было при всех… В центральном посту… Все это видели и слышали…

– На такое – никогда не надейся. Кому охота портить отношения с командиром? Большинство, если я их спрошу, отопрутся, скажут: ничего не знаем, впервые слышим. А теперь посмотри в старый журнал: эти перечёркивания – их кто делал?

– Командир. Лично.

– Ну, вот видишь: перечёркивания есть, а образцов почерка – нет. И эта бумажка – ничего не докажет! Надо было требовать письменного приказа! Дурья твоя голова, письменного приказа требуй в следующий раз!

Капитан-лейтенант Нестеров облегчённо вздохнул – обращение на ты и слова «в следующий раз» подразумевали, что он не садится под арест, не отстраняется и служба для него продолжится в прежнем качестве.

* * *

Сейчас на затонувшей атомной подводной лодке, лежащей на дне бухты Русской, волею случая оказался человек, который несколько лет тому назад был в том самом походе на той самой атомной подводной лодке, где произошёл случай с двойным ЖУРНАЛОМ УЧЁТА СОБЫТИЙ. И никакого особенного стечения обстоятельств тут не было. Просто в своё время многие подводники-североморцы перешли на тихоокеанский флот вместе с перегоняемыми атомными подводными лодками. И тогда, и сейчас Краюхин был штурманом. Только в том «карибском» походе он был в звании капитана третьего ранга, а сейчас состоял уже во втором ранге. В нынешних трагически событиях он ничем особенным ярко не выделился, и поэтому его имя в этой истории почти не упоминается (всех ведь всё равно не перечислишь), а вот зато к тому походу по Карибскому морю и его окрестностям, отношение он имеет самое прямое.

Итак: Карибское море…

Самым странным образом случай с подделкой журнала ничему не научил Лебедева. В скором времени всё повторилось: глупость, попытка новой подделки, лживое обвинение, отпирательство… Но только в этот раз уже речь шла совсем о другом документе.

Впрочем, расскажу обо всём по порядку.

Возле берегов Венесуэлы акустики доложили о проходящем вдали «вроде бы как супертанкере». Для советской же атомной подводной лодки всё плывущее мимо – цель. Поражать эту цель или не поражать – это уже дело командира. Но то, что целью считается всё услышанное в наушники, всё замеченное в перископ, независимо от флага, от национальной принадлежности и от назначения – это несомненно.

Итак – танкер. Что с ним делать, топить или не топить – об этом ещё нужно будет подумать и принять решение. Ну а вообще-то, всем понятно: топить не будем, не война, танкеров кругом полно, и это просто фиксация факта. Просто проявление бдительности: мол, ничто не пройдёт мимо нас незамеченным. Да и заметить танкер – не много чести. За такое не хвалят и по службе не повышают. Заметили – ну и молодцы! И не больше того.

Капитан второго ранга Лебедев мгновенно всё это воспроизвёл в своём сознании, взвесил и оценил.

– Так танкер или не танкер? Что значит «вроде бы»?

– Да вот турбина – вроде бы как у танкера, а вроде бы как и нет…

– Так это, может быть, турбина авианосца?

– Может быть, и авианосца… Хотя и на танкер – тоже очень похоже…

– Да вы прислушайтесь лучше! А то мы подумаем, что танкер, а это – авианосец! А для чего тогда мы сюда пришли? Наше задание – держать американцев под контролем! Так танкер или авианосец?

– Да, вроде бы и на авианосец – тоже похоже…

– Пишите! – распорядился Лебедев. – Авианосец!

Так и записали: авианосец.

Стали приближаться.

Поднялись на перископную глубину.

А дело было ночью.

А перископ торчит только один.

А иллюминаторов и форточек на подлодках не водится.

А к перископу имеет доступ только один командир, да те один-два человека, кому он, быть может, позволит глянуть туда. Если позволит.

– Вот он красавец! Вот он родной наш! Попался на мушку! Ах ты, мать-перемать, какая громада! Какая зверюга! Ну, так и прёт! Ну, так и прёт!.. – приговаривал Лебедев глядя в перископ. – Запишите в журнал так: американский авианосец «Си Хиро» – шестьдесят пять тысяч тонн водоизмещения!.. Да если б была сейчас война, да как бы мы по тебе, родной ты наш, сейчас бы врезали да нашими бы да торпедами! Да какой бы красивый взрыв бы увидали!.. Краюхин! Зафиксируй точные координаты!

Штурман Краюхин подошёл к перископу, но перед тем как повернуть призму на ночное небо и снять с него звёздные показания, взял да и глянул на «авианосец». И увидел: обыкновенный супертанкер – тысяч на сто водоизмещением. Всё видно чётко и ясно – по причине очень близкого расстояния. Краюхин, однако, ничего не сказал – побоялся. Зафиксировал по звёздам точные координаты и – ни больше того.

Затем было маленькое учение. Экипаж репетировал потопление вражеского авианосца.

А каждый контакт нашей атомной подводной лодки с американским авианосцем – честь для нашего командира. Особенно, если авианосец ничего не знает, не ведает. Он жертва, мы нападающие и – побеждающие! А раз командир молодец, то и весь Флот вместе с ним – тоже отлично работает на благо Родины, а раз весь Флот, то и все Вооружённые Силы – тоже!.. А по таким крохам и собираются бравые рапорты для нашего Политбюро и для престарелого Генерального Секретаря…

Некоторое время спустя Лебедев, как обычно, просматривал соответствующую кальку: курсы, цифры, условные обозначения.

И вдруг: на кальке, вместо значка «авианосец», был нарисован особый огурец, обозначающий для посвящённых понятие «танкер».

– Ты чего мне здесь нарисовал! Какой танкер, если был авианосец! – истошно завопил Лебедев.

– Товарищ командир, – тихо сказал Краюхин. – Был ТАНКЕР – я сам видел.

– Да что ты там видел? Ты на звёзды смотрел! А я видел – АВИАНОСЕЦ! И акустики могут подтвердить: был авианосец!

– Товарищ командир!..

– Ничего и слышать не хочу! Кальку переделать! – сказавши это, Лебедев росчерком красного фломастера перечеркнул кальку и собственноручно написал роковое слово: «переделать».

– Я не буду переделывать, – твёрдо заявил Краюхин. Это тоже были роковые слова. Кто-то из них двоих после этого должен будет отправиться в тюрьму.

– А я тебе приказываю!

У Краюхина губы пересохли от волнения. Но он сказал:

– Я отказываюсь выполнять ваш приказ!

– Тогда я отстраняю тебя от службы! Марш в свою каюту под арест! На берег сойдёшь в наручниках! Я тебя, падлу-суку, мать-перемать, отдам под трибунал, посажу за неподчинение!

И опять свидетелей было – хоть отбавляй, ибо эта сцена происходила на том же самом месте, что и прошлая история с журналом учёта событий.

И снова на сцену выходит особист, неведомо откуда узнавший об этом.

Вызов. Беседа.

– Это был одинокий ТАНКЕР. Не бывает авианосцев без охранения, – доказывал Краюхин особисту Швякову.

– Знаю, – вкрадчивым голоском промурлыкал кагэбэшник. – Кое-чему учился. Авианосец – его чуть ли не целая эскадра охраняет.

– Да оторвался от своих! – кричал Лебедев.

– Это не могло быть авианосцем ещё и вот почему, – спокойно продолжал объяснять Краюхин. – За час до этого разведка получила сообщение, что наш спутник обнаружил авианосец «Си Хиро» в ста милях от того места, где мы засекли танкер! Не мог американский авианосец пройти за час сто миль!

Это был совершенно убийственный довод. Со спутником не поспоришь. И именно поэтому Краюхин так упёрся: когда на берегу дойдёт до разбирательства, ведь точно же, что сопоставят данные от спутника с докладом Лебедева и его штурмана! Акустикам простят – всем известно, что у них наука не точная, что-то вроде искусства; там у них всякое можно услышать в зависимости от перемены окружающих условий. Бывали случаи, когда слышно за сто миль проходящий корабль так, как будто он плывёт совсем рядом, а бывает и так, что рядом ничего не слыхать. А вот со штурмана – спросят. И тогда он сошлётся на спутник. В принципе это мог быть трибунал как раз-таки для Лебедева, а не для непокорного штурманюги. Или – просто тихое и бесславное окончание службы.

– Да оторвался, говорю, от своих! Отбился!

– Не уходят авианосцы от своей охраны, – тихо и зловеще проговорил особист. – Это тебе не стадо баранов.

Все факты были против Лебедева. Мат-перемат кончился, надо было спасать собственную шкуру. И вот, оставшись наедине с Краюхиным, он повёл себя вдруг как-то по-новому:

– Ну, Валёк, ну чего ты, в самом-то деле? Да я ж тебя всегда выделял, отличал среди других… Ну, мы же с тобою одно училище кончали… Ну, давай, не будем раздувать…

Далее последовали уговоры: ты скажи, мол, что было так и так, а НЕ так и так. Мол, ошибся, недоглядел – с кем не случается: смотрел на свои звёзды, а авианосец впопыхах принял за танкер.

Краюхин не изменил своих показаний.

Потом, спустя много времени после Карибского моря и Мексиканского залива, после берегов знойной Венесуэлы и холодного Ньюфаундленда – уже на ледяных берегах Кольского полуострова было разбирательство. И этого эпизода, и того предыдущего, и некоторых других.

Действия капитана третьего ранга Краюхина и капитан-лейтенанта Нестерова были признаны правильными; действия капитана второго ранга Лебедева – ошибочными. Но никакого шума по этому поводу не было поднято. Разобрали – и забыли.

И Лебедев получил за тот поход отнюдь не выговор.

Отгадайте – что?

Орден – вот что он получил!

Но может быть, он совершил в этом походе какой-нибудь подвиг да такой значительный, что тот перекрыл своим величием все остальные недочёты в работе?

Ни хрена он не совершал! Просто по разнарядке полагался орден. Вот и он и получил орден.

Глава двадцать шестая. ТОРЖЕСТВО ЛЕНИНСКОЙ ИДЕОЛОГИИ

Слёзы твои ничему не помогут: а лучше подумай,

Как бы тебе самому возвратиться скорее в отчизну.

Гомер. «Одиссея», песнь четвёртая

Паника в носовых отсеках началась отнюдь не с матросов. Тихая, и сперва не истерическая, она пошла от начальника химической службы – капитан-лейтенанта Пранькова. Ирония судьбы: Праньков этот, кстати, являлся ещё и секретарём партийной организации на этой подводной лодке!

* * *

Трудно определить ту грань, с которой пребывание в коммунистической партии становилось явным преступлением, а не чем-то вынужденным, чему люди подчиняются в силу каких-то обстоятельств. Думается, что секретарь партийной организации на атомной подводной лодке с громким именем «ДЕРЖАВА» эту грань всё же не переступил. Просто маленький-премаленький человек. Слабый-преслабый. Никаким матёрым карьеристом он никогда не был. Просто обстоятельства подтолкнули – и он пошёл в подводники. Подтолкнули ещё раз – и он подался в партию, которая оказалась с коммунистическим уклоном, а все остальные были как раз на этот момент и в этой стране – запрещены. Подтолкнули обстоятельства ещё чуток – и вот он уже и парторг – партийный организатор!

А как стало страшно, – он и не выдержал. Представил себе всю картину, понял, что это не в кино, а наяву, и горькими-горькими слезами разрыдался.

– Ребята! Простите, если обидел чем… – возможно, он имел в виду свою нехорошую в сущности партийную деятельность. – Ребята! Все мы скоро умрём, и мне хочется сказать вам на прощанье, чтобы вы не держали зла ни на меня, ни друг на друга…

Скулёж был тихим, не истерическим, но на нервы людям всё-таки действовал. И скорее не столько на нервы, сколько на ту часть человеческого сознания, где располагается мотор под названием «вера в себя».

Некоторые человеческие моторы стали давать перебои.

И тогда капитан третьего ранга Колосов, тот самый, который докладывал, что горизонт чист, глядя в перископ на чёрный подводный мир, тот самый Колосов принял простое и верное решение: подошёл к нытику и схватил его за грудки.

– Ты чего? А ну очнись!..

– Всё пропало, Паша, – пробормотал в ответ Праньков. – Разве ты не видишь, что мы все уже покойники?

– Да ты секретарь партийной организации или кто?! – заорал Колосов. Силища у него была огромадная, и он без труда приподнял за грудки плачущего офицера.

– Ну при чём здесь – секретарь или не секретарь?..

– Ты обязан вести себя, как положено истинному коммунисту!

– Брехня всё это – коммунист, не коммунист… Все мы люди… Хотя часто забывали об этом… И только, когда смерть подойдёт, мы только тогда и вспоминаем, что есть БОГ и что все мы люди… и что перед БОГОМ за всё придётся отвечать… А уж он-то спросит…

– Вот придурок! Да какой бог?! Очнись! Нет никакого бога! Есть только люди! Есть их железная воля! Ты слышишь это?! Захотим – и спасёмся! А не захотим – и пропадём здесь на дне! Но мы все – хотим спастись! И – НЕПРЕМЕННО СПАСЁМСЯ!!!

И странное дело – эти богохульные, насквозь коммунистические слова – помогли. К ним было добавлено некоторое количество мата и пощёчин – по мордасам! по мордасам! – и хнычущий офицер пришёл после этого в какое-то подобие нормы.

Осиянные красным знаменем, а не православным крестом, люди под руководством туповатого, но точно понявшего суть дела Колосова, снова воспряли духом!

Их дух поддержал тот самый человек, который, в своё время, глядя на морское дно, докладывал: горизонт чист! Всё в порядке! Он и сейчас, этот человек, был полон оптимизма!

Позже, однако, бедняге Пранькову пришлось делать успокоительные уколы, потому что он сначала стал на себе рвать рубаху, а потом потребовал, чтобы специально для него открыли запертую круглую дверь, ведущую из второго отсека в первый. Туда, где были торпедные аппараты, через которые и можно было поскорее вылезти наружу.

Глава двадцать седьмая. АДМИРАЛ И ЕГО СВИТА

Так говорили они, не постигнув того, что случилось.

Гомер. «Одиссея», песнь тринадцатая

А в это время в далёкой Москве престарелый Главнокомандующий Военно-Морским Флотом адмирал Сергей Георгиевич Ковшов беседовал в своём роскошном кабинете с Генеральным Конструктором атомных подводных лодок типа «ДЕРЖАВА».

Адмирал к этому времени уже достиг такого возраста, за которым может только простираться горделивое обозрение пройденного пути: и то уже достигнуто, и это, и разэто… Он был так знаменит и столько сделал для флота и особенно для подводного атомного, что ему можно было с чистою совестью ставить при жизни золотой памятник. Количество золота, которое бы пошло при этом на создание статуи адмирала в его натуральный рост, должно было бы показаться государству ничтожным по сравнению с теми глыбами этого же металла, которые были сожраны одними только советскими подводными атомоходами.

Итак, Ковшов был знаменит, могуществен, но очень уж стар. Многие моряки относились к нему иронически.

Старичка то и дело приглашали на образцово-показательные крейсера или эсминцы, показывали образцово-показательных матросов, которые образцово-показательно вышагивали перед ним строевым шагом; ему подсовывали красивые отчёты и рапорты о победах и свершениях, и он, человек, целиком вышедший из недр сталинизма и брежневизма, был в сущности впадающим в детство живым музейным экспонатом советской истории.

Как-то раз, когда он был в этом самом Петропавловске-на-Камчатке, тамошнее командование решило удивить его чем-нибудь ну совершенно небывалым. Все уже знали, что боевыми кораблями его уже не прошибёшь, а чем-то изумить очень и очень хотелось. И вот однажды прославленного ветерана и знаменитого адмирала пригласили на банкет. И там его ждал сюрприз – фирменное блюдо, изготовленное гениальным поваром, призванным по случаю своей гениальности на действительную военную службу в Военно-Морской Флот из одного знаменитого московского ресторана, где он был шеф-поваром. Парень и впрямь был мастер своего дела – сварганил фантастическое блюдо, которому сам же и придумал название:

«ВУЛКАНЫ КАМЧАТКИ»!

Горы и долины там были изготовлены из разных сортов мяса и были присыпаны сверху зеленью, озёра были сделаны из чего-то заливного… Сами же вулканы грозно зияли своими жерлами. Всё было очень натурально.

Посмотрел на это дело Ковшов, посмотрел и вдруг почему-то обиделся:

– Какие же это вулканы, если они у вас не извергаются?

– Как это не извергаются? Очень даже извергаются! – решительно возразили ему из свиты, и тут же чья-то услужливая рука поднесла зажжённую спичку к одному вулкану, к другому…

И вулканы вспыхнули и загорелись! Вроде бы как заизвергались! Оказывается-то, на дне их уже давно таился спирт, который только и ждал, когда же его угостят огоньком!.. Вот так-то надо обращаться с адмиралами!

Сведения о дальнейших событиях несколько расходятся. Думается, однако, что утверждение, будто бы старый боевой адмирал прослезился, – несколько преувеличенно. Но то, что умиление его достигло очень высоких пределов, – вне всяческих сомнений!

Впрочем, от тех людей, которые знали Ковшова ещё по сталинским временам, доходили слухи, рисующие адмирала уже не в столь радужных и добродушных тонах. Образ, который создавался со слов этих людей, получался довольно мрачным…

А покушать адмирал любил – это все знали. Однако, обслуживающий персонал предупреждался: слишком много не давайте. Дайте ему маленький кусочек тортика, он его и будет мусолить ложечкой, а если дадите большой, – неприятности возможны. Желудок – не тот. Да и вообще. От греха подальше…

И вот сейчас они сидели вместе – Адмирал и Конструктор. Не считая многочисленной свиты, которая потом и разнесла по белу свету ставшие знаменитыми слова Конструктора. Ковшов уже давно возвысился над всяческими мелкими техническими тонкостями, поэтому он по простоте своей старческой взял да и напрямик спросил:

– Как вы думаете, почему эта подводная лодка могла утонуть? Мои люди, – Ковшов царственным жестом указал на окружавших его корифеев мореплавания и военно-морской науки, – мои люди головы себе ломают над этим вопросом, теряются в догадках, но ничего придумать не могут всё равно. Отработаны уже все возможные версии… Как же это так получилось? Атомная подводная лодка! Прославленная! Краснознамённая! Орденоносная! – ходила по всем океанам, несла боевую службу и вдруг ни с того, ни с сего утонула? Чем вы можете объяснить то, что она утонула?

На секунду у Конструктора потемнело в глазах. Воображению автора одноразовой подлодки представились все семь отсеков, вся их хитроумная планировка, все спасательные средства, все приборы и приспособления, обеспечивающие защиту, предупреждение, блокировку, перестраховку… но он стряхнул с себя оцепенение, потому что знал: старенькому адмиралу нужно всё объяснить попроще. И Конструктор объяснил:

– Сергей Георгиевич! Эта подводная лодка – чудо техники. Она обладает колоссальным запасом плавучести – двадцать два и две десятых процента против восемнадцати процентов у американских подлодок такого же класса; у неё такой запас прочности, что потопить её можно было лишь с помощью целого ряда целеустремлённых усилий всего экипажа! Надо было очень сильно постараться, чтобы утопить её! Вот они и постарались!

Причиною всякого злодейства всегда бывает одно из двух – либо глупость (незнание, непонимание), либо злой умысел.

Одно из двух: либо Конструктор был оторван от жизни и действительно не знал, до какого катастрофического состояния были доведены советские подводники и их техника вечными «давай-давай!», «жми-жми!», «вперёд-вперёд!», либо он из побуждений самых низменных сказал то самое, что было приятно услышать престарелому адмиралу.

Причём и это суждение страдает изъяном: а почему мы должны упрекать Конструктора в знании или незнании? А адмирал на что? Разве адмирал не знал, что от Высших Партийных Органов по нарастающей линии идёт постановка всё более и более невыполнимых задач для его флота? Разве он не замечал, что, по мере такого давления на флот, в нём всё чаще и чаще происходят аварии и чрезвычайные происшествия, что падает дисциплина, что многие крупные военно-морские чиновники воруют всё наглей и наглей, что всё хуже и хуже становится положение дел с запасными частями и ремонтом, с продовольствием и медицинским обслуживанием, что корабли выпихиваются в море с недоделками и неисправностями – по принципу «лишь бы только выпихнуть и затем отчитаться об этом в вышестоящие инстанции, а там хоть они гори синим пламенем»?..

Не знал? А на кой же чёрт такой главнокомандующий флотом нужен?

Глава двадцать восьмая. ГОРОД МЕЧТЫ

Остров есть Крит посреди виноцветного моря прекрасный…

Гомер. «Одиссея», песнь девятнадцатая

Если не считать одного маленького сверхсекретного городка в Эстонии под названием Балтийский, что скромненько притаился на извилистом морском берегу к западу от Таллина, то центром притяжения для советских атомных подводников был, конечно, прежде всего, город Обнинск в Калужской области. Тоже маленький, и тоже – весь напичканный важными государственными тайнами.

Камчатские атомные подводники любили этот городок – ну просто до безумия. Тишина, опрятность, комфорт и достаток. Шутка ли сказать: прибываешь туда на эти самые на курсы повышения квалификации, а тут тебе – и умеренный климат, и тишина, и женщины, падкие до денежных морячков; и никаких тебе туманов, вулканов, тревог, служебных или семейных встрясок. Черноморские или балтийские моряки понять этой прелести не могут – у них дом в Европе. Что с них взять – с изнеженных европейцев!

Путь из Петропавловска-на-Камчатке в Обнинск выглядел следующим образом: подаётся специальный самолёт (персональный адмиральский!), в него усаживается экипаж атомной подводной лодки и, пролетев над самою большою страной в мире несколько тысяч километров, вся компания высаживается в Москве.

Это после Камчатки – и прямо в Москве!

В Москве – переодевание. У всех моряков изымают их предательскую, разоблачающую их истинную деятельность одежду и выдают им бывшее в употреблении обмундирование смиренных служащих войск МВД; такую форму носят пожарники, тюремщики и некоторые другие служащие Министерства Внутренних Дел. В сущности – обычная форма сухопутного офицера, только погоны и петлицы отличаются от того, что носят пехотинцы или, допустим, танкисты. Простое противошпионное мероприятие. Чтоб враги не догадались, что это за люди такие. Заурядные, затрапезные, зачуханные офицеры и прапорщики, понятия не имеющие о том, что такое море – вот и всё. Если такой тип будет проходить по улице мимо американского шпиона, то тот, по всем расчётам, должен будет сплюнуть с досады и от отвращения, потому что это – ну явно не то, ради чего его забрасывали на нашу территорию. Ты ж смотри, вражья твоя морда: вовсе это никакая и не Элита Советских Вооружённых Сил. А совсем наоборот! Понял? Ну, вот и проваливай!

Соответственно и обращение между моряками в городе Обнинске допускается только такое: «подполковник», а не «капитан второго ранга»; «прапорщик», а не «мичман»; «генерал», а не «адмирал». Атомным подводникам даже и шёпотом запрещается произносить настоящее морское звание своего сослуживца. Выдаются и соответственные документы: генерал такой-то, полковник такой-то, прапорщик такой-то, сержант такой-то…

Но обувь сухопутного коричневого цвета замаскированной Элите почему-то не выдают. Забывают. Видимо, в надежде или даже в уверенности, что американские шпионы – дальтоники и придурки.

Были времена, когда моряков переодевали во всё новенькое с иголочки, когда для них находилась и обувь нужного цвета, когда такие курсы длились не по одному месяцу, а по два, а то и по три, когда профессора и академики обрабатывали их так, как будто задались целью сделать из них лауреатов Нобелевской премии, но то было очень давно – в ту далёкую эпоху, когда уходящих в поход подводников спрашивали перед отплытием, чего им угодно-с получить по возвращении в базу из числа остродефицитных товаров широкого потребления. Кажется, это было многие века тому назад…

Итак – переодевание. Уверенность. Маскарад.

Затем – инструктаж о бдительности: кругом шпионы, и чтоб там – ни звука лишнего, а иначе враги сразу догадаются, кто вы такие! А вы у нас на вес золота! Так что – берегитесь!

Затем – проезд от Москвы до Обнинска, который занимает очень немного времени.

Затем – сам Обнинск. Чёрные полуботинки и эмвэдэшная форма. И – все местные девушки, дамы, многоопытные женщины и гулящие девки знают: приехала новая партия развесёлых моряков-подводников, привыкших сорить деньгами налево и направо. Для одних начинается ловля клиентов, для других – хапанье любовников, для третьих – серьёзные поиски женихов.

Месяц учёбы вперемежку с гулянками, а затем – прощальный загул в местном ресторане, который захватывается полностью, чтоб не было посторонних, швыряние деньгами, музыка, танцы с прекраснейшими женщинами и хоровое протяжное песнопение под гитару:

Прощай, любимый город!

Уходим завтра в море!..

Это эмвэдэшники в сухопутных мундирах защитного цвета и с красными петлицами заявляют, что, мол, они, дескать, уходят завтра в море!

Потом – опять Москва и прогулки по ней. Сдача чужой одежды и получение собственной. Адмиральский самолёт. Пьянка-гулянка (однажды такая, что и весь экипаж самолёта упился до бесчувствия, и самолёт долго-предолго летел на автопилоте, пока моряки не добудились перепивших и дошедших до свинячьего состояния лётчиков). И – Камчатка. Туманы и вулканы.

Так или примерно так бывало обычно.

* * *

И в этот раз началось всё так же: самолёт адмирала, Москва, переодевание, чёрная обувь, дурацкий инструктаж, Обнинск, многозначительные взгляды встречных молодых женщин – сначала на ноги, и только потом уже – на всё остальное.

И вот – первое занятие.

Мнимые эмвэдэшники в чёрных полуботинках занимают тренажёр, полностью воспроизводящий целый отсек атомной подводной лодки «ДЕРЖАВА».

Всё, как на самом деле: идут по морю, дифферентуются, погружаются… Подаются привычные команды – сделать то, сделать это-разэто. Моряки на своих постах с величайшим тщанием выполняют всё, что от них требуется…

И вдруг началось нечто непонятное: сплошным потоком стали создаваться аварийные ситуации – одна страшнее другой. И каждый раз требуется ликвидировать данную ситуацию согласно существующим инструкциям и нормативам в строго установленное время. Необыкновенно свирепый крен, душераздирающий дифферент, пожар в отсеке, отключение электропитания, заклинка горизонтальных рулей!..

Тут необходимо сделать некоторое примечание, объясняющее для непосвящённых, что это такое – заклинка горизонтальных рулей и почему это так уж страшно.

Горизонтальные рули существуют на подводной лодке для того, чтобы она могла то подниматься, то опускаться. Как самолёт в воздухе. То вверх, то вниз. Так вот, у этих самых горизонтальных рулей есть очень скверная привычка – их иногда заклинивает. Хочешь их провернуть, а они не хотят проворачиваться! Если подлодка шла на всплытие, и у неё случилась заклинка горизонтальных рулей, то это означает, что она всплывёт носом вверх, а там, на поверхности, она уже придёт в нормальное положение и, может быть, выживет. Особенно, если время будет мирное и её не прикончат вражеские самолёты и корабли.

Заклинка же горизонтальных рулей при погружении – это уже нечто совсем иное. Лодка идёт вниз, и если не удастся выпрямить её курс, то она будет так идти и идти до тех пор, пока её не раздавит в лепёшку всё нарастающее давление. Или, если дело будет происходить на мелководье, – пока она не врежется носом в дно – мягкое или скалистое.

С мягкого – она подниматься не умеет, а об скалистое – она разобьётся.

Есть специальные формулы, по которым легко вычислить, через сколько секунд подлодка, имеющая такую-то скорость погружения и такой-то угол наклона, ПОГИБНЕТ, начиная свой путь в СМЕРТЬ с такой-то глубины. Есть специальные таблицы – чтобы не тратить времени на вычисления, а только, чтобы глянуть и сразу всё понять.

По странному закону подлости, заклинка горизонтальных рулей ПРИ ПОГРУЖЕНИИ происходит намного чаще, чем ПРИ ВСПЛЫТИИ.

Для того, чтобы спастись при таком катастрофическом спуске в смерть, продуманы наперёд все действия подводников. Их очень много, и они очень сложны для пересказа их на простом русском языке для простых людей. Все эти действия во всей их последовательности заучиваются моряками наизусть, как святыня. Упрощённо говоря, подводная лодка с помощью обратного вращения турбин всплывает кормой вверх и выживает. И даже при необходимости продолжает дальше движение с уже заклиненными рулями – отработан даже и такой невероятный вариант!

Главное – успеть сделать то, что нужно.

Главное – понять, что это случилось именно сейчас.

Но люди, сидящие на горизонтальных рулях, порою подолгу не сталкиваются с таким явлением. Это развращает их, и они привыкают к мысли, что можно с ним не столкнуться и вовсе никогда!

Но вот – в секунду, назначенную Судьбою, грянула Заклинка. Раздаётся условный звонок – пронзительный, от которого у всех холодеет в душах, и хоть бы ты десять лет проработал на этих самых горизонтальных рулях и ничего подобного с тобою никогда за это время не случалось, но ты ДОЛЖЕН быть готов к этой секунде. И уже в секунду следующую – принять нужное решение и выполнить нужные действия!

Между тем, люди есть люди. Может быть, они в эту самую секунду размечтались, расслабились или занялись выяснением отношений между собою. И что же тогда? А ведь не только лётчики адмиральского самолёта способны упиться до бесчувствия, пролетая над страною. В жизни атомной подводной лодки «ДЕРЖАВА» был однажды такой эпизод, когда она, находясь на большой глубине в Индийском океане и имея под килем глубину несравненно большую, чем страшный пласт воды над нею, вдруг пригляделась и с интересом и изумлением обнаружила, что весь её экипаж – от командира и до матроса – полностью пьян. Пьян по случаю нового года и по случаю необыкновенно длительного удаления от земли и солнца. А если бы тогда и заклинка?

В этот же раз, когда в учебном отсеке то пожар возникает, то электропитание исчезает, когда случается то одно, то другое, то третье – НЕ УСПЕЛИ СПРАВИТЬСЯ С ЗАКЛИНКОЙ ПРИ ПОГРУЖЕНИИ.

Вполне трезвым и собранным в напряжённый кулак подводникам в эмвэдэшных мундирах объявили, что ОНИ НЕ УЛОЖИЛИСЬ В УСТАНОВЛЕННЫЕ СРОКИ (а это было всего лишь тридцать секунд), УПАЛИ НА ГРУНТ В РАЙОНЕ ДИФФЕРЕНТОВКИ И ПОГИБЛИ. Условно, конечно. Но, если бы то же самое происходило наяву, а не понарошку, то и погибли бы реально.

Усталые и расстроенные моряки вышли из отсека и побрели на обеденный перерыв. Что-то уж очень необыкновенно свирепо их сегодня гоняли. Что это нашло на наше начальство?

А начальство учебного центра вокруг ходит какое-то само не своё – угрюмое и мрачное. И все они там о чём-то перешёптываются между собою, перешёптываются…

Что бы это значило?

* * *

После обеда весь экипаж атомной подводной лодки «ДЕРЖАВА» был приглашён в ленинскую комнату. Люди расселись по стульям и в окружении плакатов и политбюровских икон стали ждать. А чего ждать – непонятно. Но – чего-то.

Наконец к ним явилось важное лицо с важными эмвэдэшными погонами и сообщило голосом, дрожащим от волнения, что в нашей стране случилось большое несчастье… Большое, товарищи, несчастье… случилось…

«Помер ещё один генеральный секретарь КПСС! – не сговариваясь, все как один, дружно и весело подумали моряки. – Ну, теперь они все начнут помирать как мухи!»

(Это они потом, когда обсуждали услышанное, выяснили, что им всем странным образом одновременно пришла в голову одна-единственная мысль: насчёт генсека. Они ошиблись.)

Ответственное, между тем, лицо собралось с силами и выдавило из себя:

– Товарищи! В минувшую ночь затонула атомная подводная лодка «ДЕРЖАВА»!

Все так и обмерли.

Ведь это же их собственная подлодка, которую они ненадолго оставили! Ну, только чуть-чуть отлучились с неё, а она тут же и утонула – так, что ли? Да ведь она же – непотопляемая, сверхмощная, она – чудо техники; по данным советской разведки, она превосходит по целому ряду показателей американскую подлодку такого же класса!.. И ведь там остались некоторые члены их экипажа!.. И теперь она – утонула?

– Уже сейчас, ясно, что есть человеческие жертвы… Причины катастрофы – выясняются… Как вы теперь понимаете, на минувшем занятии мы с вами отрабатывали… пытались отработать различные версии того, что там могло случиться… Эксперты и командование пока ни к какому твёрдому выводу не пришли… По некоторым данным – косвенным и прямым – можно предположить, что на подлодке произошло одновременное сочетание нескольких трагических обстоятельств. Возможно, была заклинка горизонтальных рулей. Возможно, появилась пробоина, а отсюда – и затопление некоторых отсеков… Возможно, был ещё и пожар. И ещё что-то и что-то объективное и субъективное… Подлодка лежит на мягком грунте в районе дифферентовки, в бухте Русской… К спасательным работам – уже приступили… Ну, то есть, к поисковым, а не спасательным… Местонахождение лодки почему-то, по неизвестным причинам, не удаётся обнаружить… Но её найдут! Непременно найдут!.. Партия и правительство приложат все усилия для того, чтобы успешно разрешить…

Моряки слушали.

И думали.

Этой злополучной подлодке суждено было утонуть. Но к назначенному времени Судьба переместила моряков в волшебный, спасительный город Обнинск и сказала им: играйте пока в свои военные игры и в перерывах между ними наслаждайтесь Жизнью. Сейчас – не ваш черёд. Я пока других утоплю. Но вы – мои должники, и когда-нибудь я, быть может, дорогую цену возьму с вас за это моё нынешнее одолжение!

Когда? Вот бы знать заранее!

Глава двадцать девятая. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОТЧИЗНУ

– О Цирцея, исполни своё обещанье в отчизну

Нас возвратить; сокрушается сердце по ней…

Гомер. «Одиссея», песнь десятая

Записки, полученные от мичманов Мерзлякова и Лесничего, почему-то восприняли не очень-то и всерьёз. Дескать, мы вроде бы как верим, что вы там вроде бы как утонули, но вот то, что вы лежите на дне бухты Русской, а не в открытом океане – в это мы не верим. Этого не может быть, потому что этого не может быть!

Под руководством адмирала Алкфеева стали искать затонувшую подлодку совсем не там, где было указано в записках.

Выполняли преступный приказ очень долго.

Много часов.

И ничего не нашли.

Наконец откуда-то со стороны поступило предложение всё-таки поверить тексту послания, выслушать мичманов Мерзлякова и Лесничего и заглянуть в бухту Русскую и посмотреть, не лежит ли там и впрямь чего-нибудь на дне.

Откровенный предатель сначала было воспротивился, но затем подумал-подумал и вынужден был принять это предложение. Ибо слишком уж явное вредительство Военно-Морскому Флоту могло неблагоприятно отразиться на его продвижении по службе, а в самое ближайшее время его как раз-таки ожидал очень большой скачок вверх по служебной лестнице. Не хотелось рисковать карьерой из-за таких пустяков, как затонувшие где-то там людишки.

Стало быть, адмирал Алкфеев решил всё-таки послать корабли в бухту Русскую.

И послал.

И корабли прибыли на место.

Плавая по поверхности бухты, спасатели на всякий случай тщательно прощупали приборами её дно. Оказывается – что-то там лежало и впрямь! Установили точные координаты покоящегося на грунте огромного металлического предмета, покрытого слоем особой резины, обозначили это место буйками. Стали спускать водолазов.

А тут уже и другие спасательные суда, прибывшие из Петропавловска, подоспели, заполонили всю бухту. Подошёл и огромный крейсер «Адмирал Истомин», сопоставимый по своим размерам только разве что с авианосцами; он стал со стороны открытого океана так, чтобы преграждать своим суперкорпусом доступ не в меру разгулявшимся волнам, норовившим и сюда прорваться.

А водолазы спускались в синюю ледяную воду и с замиранием сердца видели: освещённый солнцем смертельно раненный атомоход и в самом деле находился на указанном приборами месте.

Странное это было зрелище. Вроде бы и понятно, что утонувшие подводные лодки не должны иметь светящихся иллюминаторов, за которыми бы виднелись прильнувшие к стёклам лица. Но одно дело – понимать умом, а другое – сердцем. Поражала страшная простота ситуации: здесь – мы, видимые и свободные, а там – они, невидимые, заживо замурованные в металл.

Началась работа.

В пространстве между прочным корпусом и лёгким на затонувшей подводной лодке были предусмотрительно сделаны такие места, куда, в случае подобной беды, водолазы могли бы подключить спущенные сверху кабели электрические, кабели телефонные, шланги для подачи нового воздуха и выкачивания воздуха старого… Водолазам оставалось только присоединить то, что нужно туда, куда нужно. И тогда на затонувшей подлодке будут:

– освещение,

– отопление,

– работа нужных приборов и агрегатов,

– вентиляция.

Через торпедные аппараты и через другие специально сделанные места на затонувший корабль можно передавать посылки – например с лекарствами, с едою, с одеждою.

Не дураки придумывали эту систему!

Дело оставалось только за малым: взять нужные кабели и нужные шланги.

Стали искать на складах в Петропавловске и Владивостоке.

Искали долго, очень долго. И находили.

Но каждый раз найденное обладало как минимум одним из двух свойств: оно либо предназначалось для подлодки другого проекта и было несовместимо с субмариной этого типа, либо было как раз от этого самого проекта, но – в неисправном состоянии. Так, чтоб сразу и исправно было, и совместимо – такого почему-то не получалось.

Запросили другие флоты. Там тоже стали искать и долго ничего не могли найти.

Но потом полетели радостные шифровки: нашли, нашли! Нужные шланги отыскались почему-то на далёком Чёрном море, на котором нет атомных подлодок, и из Севастополя тотчас же прилетел самолёт. Телефонные кабели объявились в Кронштадте, и их тоже доставили на самолёте. Электрические же кабели прилетели как миленькие с Кольского полуострова.

И все эти предметы оказались при ближайшем рассмотрении либо НЕСОВМЕСТИМЫМИ, либо НЕПРИГОДНЫМИ!

Самолёты летали туда-сюда на тысячи и десятки тысяч километров, но снабженцы так ничего путного найти и не смогли.

И тогда установили с потерпевшими кораблекрушение такую связь: спустили сверху ГИДРОФОН. Это такой громкоговоритель, находящийся в колоколе. Из громкоговорителя, поднесённого прямо к корпусу, мощно звучал человеческий голос, пришедший туда по проводам откуда-то с поверхности моря. Этот голос слышали люди, попавшие в металлическую ловушку. Голос задавал вопросы и подсказывал ответы: если ответ такой, то стукните два раза, а если ответ этакий, то выдавайте, допустим, мелкую дробь. Люди стучали кувалдой по металлу, и колокол всё слышал и передавал по своему кабелю наверх. В особо важных случаях люди на затонувшем корабле могли отвечать азбукой Морзе, что они иногда и делали.

Естественно, что такой способ общения с потерпевшими кораблекрушение не намного превосходил по своей интеллектуальной насыщенности каменный топор, но что делать, если ничего другого так и не нашлось?

Но, как бы там ни было, а спасатели вступили в контакт с экипажем субмарины и узнали от спасаемых всё, что было нужно.

(О существовании же ещё четырёх человек в затопленном четвёртом отсеке пока ещё никто не догадывался, да и если бы и догадался кто-нибудь, то это бы ни к чему не привело – нельзя им было помочь! В такую уж страшную ловушку они попали.)

Из полученной информации одна весть особенно тревожила людей наверху: там, внизу, не хватает спасательных средств!

– Не беспокойтесь, ребята! Передадим! – пообещали через гидрофон.

Обещали передать – значит, надо передавать. Но откуда их взять?

Стали искать. И опять – всё куда-то подевалось.

И всё же недостающие спасательные средства медленно, но накапливались – их собирали с миру по нитке со всех кораблей. Когда кинулись, то выяснилось, что найти полностью годный водолазный комплект это целая проблема. Всё и везде пришло в состояние развала. И когда этот развал успел так незаметно подкрасться к флоту, прежде такому могучему, красивому и слаженному, – никто и не заметил! Только сейчас до некоторых стало доходить, как далеко зашёл процесс медленного гниения коммунистической военной машины.

Потерпевшим кораблекрушение начали, наконец, передавать через торпедный аппарат спасательное снаряжение.

Люди с надеждой и радостью брали это снаряжение, начинали проверять его годность и с ужасом выясняли, что оно – неисправно!

– Что вы нам передаёте?! – спрашивали из затонувшей подлодки. – Давайте нам годные вещи!

– А мы думали, что это годное! – кричали сверху и почёсывали затылки.

Неловко получалось…

Тогда под мудрым руководством адмирала Алкфеева решено было относиться к делу серьёзнее, и собранное спасательное снаряжение додумались-таки предварительно проверять следующим оригинальным образом:

а) на поверхности моря,

б) при свете дня,

в) спокойно,

г) тщательно.

Прежний вариант, когда снаряжение проверялось:

а) на дне морском,

б) во мраке и наощупь,

в) в кошмаре нервного напряжения,

г) при температуре плюс шесть градусов –

был признан ошибочным и отвергнут.

Тем не менее, и после этого исторического решения потерпевшим кораблекрушение стало не намного легче. Многие дыхательные приборы, входящие в спасательный комплект, не выдерживали нагрузок, связанных с пропихиванием через торпедный аппарат и приходили в негодность. Людям внизу приходилось что-то собирать и разбирать, делая из пяти-шести негодных предметов один годный!

Начальство наверху, между тем, стало думать и о том, каким бы путём вывести людей из носовой части корабля.

Вообще-то, правилом хорошего тона у подводников является следующее: оставлять на каждой выходящей в плаванье подводной лодке один пустой торпедный аппарат. Мало ли что. А вдруг? Кинемся выбираться, а все трубы заняты. Но это правило было не обязательным для исполнения, а лишь желательным, да и то не для всех.

Эта же субмарина выходила в море с четырьмя торпедами в четырёх боевых торпедных аппаратах. И никакой пустой трубы ни на какой случай!

Четыре так четыре. Будем думать.

Решено было не трогать два нижних торпедных аппарата, где лежали торпеды с ядерною начинкой. Не хотелось лишней беды, которая, как известно, не приходит одна – ты их тронешь, а они возьмут да и взорвутся! И вот решили использовать только две верхних трубы и выпускать людей пусть и не в четыре потока, то хотя бы уж в два.

Из правого верхнего аппарата учебная торпеда была извлечена, ещё когда выпускали наружу двух самых первых смельчаков – мичманов Мерзлякова и Лесничего. Тогда это было сделать нетрудно, так как ещё не умерло Электричество, умеющее поднимать тяжести.

Теперь же нужно было безо всякого Электричества вынуть левую торпеду – боевую, но не атомную.

Стали вынимать, но выяснили, что она НЕ ВЫНИМАЕТСЯ – заклинило заднюю крышку! А как же ты вынешь её, если крышка не открывается!

Тогда решили выстрелить торпедою.

Она бы взорвалась на пустынном скалистом берегу бухты и никому бы не причинила вреда (ну разве только природе, да ведь та не в счёт), а заднюю крышку тогда, глядишь, и как-нибудь бы и отковырнули.

Выяснилось, однако, что заклинило и переднюю крышку тоже! Прежде не заклинивало НИКОГДА; теперь же – как будто кто нарочно всё подстроил! И тебе задняя крышка, и тебе передняя… Что за дьявольское наваждение?..

И тогда махнули рукой и сказали: будем выпускать людей через один-единственный правый верхний аппарат!

Так и стали делать.

* * *

А тут как раз из Москвы подоспели Ковшов с Конструктором и со свитою адмиралов, экспертов, советников и советчиков.

На подводной лодке началась эвакуация экипажа.

В первую очередь Невский приказал выпускать моряков срочной службы. Матросов и старшин обряжали в водолазные доспехи; командир БЧ-5 – капитан второго ранга Берёзкин, – и его помощник – капитан третьего ранга Василенко – объясняли им все их дальнейшие действия. Матросы заучивали наизусть то, что они должны будут сейчас проделать, и как маленькие дети в классе у доски повторяли обучающим их офицерам выученное. К изумлению учителей, схватывалось всё так поразительно быстро и так легко, как никогда ещё не бывало при обычном объяснении этого же материала в обычных условиях – обстановка не позволяла людям расслабляться. Затем их выпускали через торпедный аппарат, но подробнее об этом – позже.

После этого очередная группа матросов проходила из второго отсека на верхнюю палубу первого. И проходила, между прочим, через пространство заполненное пусть и вонючим, но воздухом, а не водою! А ведь если бы в своё время выполнили преступный приказ героя Советского Союза Лебедева, то это была бы вода с дремлющими в ней трупами тех не сильных мира сего, кому не хватило индивидуальных спасательных средств!

Итак – верхняя палуба носового отсека. Тьма. Холод – шесть-семь градусов выше нуля. Инструктаж. Проверка выученного.

Ненадолго вспыхивал фонарик и открывалась крышка с красною звездою, неуклюжие фигуры подсаживались сильными руками в трубу и заползали в неё. Четыре человека. Самый первый человек – офицер или мичман – старший в данной группе; посередине – два матроса; последний – опять кто-то из тех, кто постарше. Старшинство имело значение, конечно же, не в трубе, а на выходе из неё, при всплытии на поверхность.

Условный стук по трубе: можно ли закрывать заднюю крышку? И условные стуки по очереди от четырёх человек:

– можно!

– можно!

– можно!

– можно!

Был эпизод, когда матрос ответил мелкою дробью, что означало: нельзя! Трубу осушили, все вылезли назад. Выяснилось, что у матроса перегнулся шланг подачи воздуха и парень стал задыхаться. Ему объяснили, в чём была его ошибка, поправили шланг. Все залезли назад, и в нужный момент каждый благополучно выполз наружу и столь же благополучно всплыл.

Было ещё три похожих случая, когда людям по разным причинам приходилось выбираться назад, но потом и они выходили благополучно из трубы в воду, а там и всплывали. Впрочем, это лишь краткий обзор того, что они делали:

– залезли с одного конца,

– вылезли из другого,

– всплыли,

– спаслись.

Вроде бы, всё просто. Но на самом-то деле всё было намного сложней и страшней.

* * *

Итак, выход людей происходил через носовой отсек, с его верхней палубы, на которой помещались торпедные аппараты. Процедура выхода человека в море через такое приспособление уже описывалась. Читатель, должно быть, обратил внимание на то, что человек должен выходить из трубы, в которой была вода. Ну, допустим, он вышел и благополучно всплыл. Но что потом? Куда девать воду?

По-нормальному всё должно делаться так: последний из трёх-четырёх человек вышел, передняя крышка за ним закрывается, и вода в трубе оказывается в полной изоляции от воды за бортом. И затем эту воду перекачивают в специальную цистерну.

В нашем случае таким гуманным способом выпустили лишь первые несколько человек. Далее выяснилось, что выполнять такие сложные процедуры стало по разным техническим и трагическим причинам невозможно. Лишнюю воду можно было теперь выливать только на верхнюю палубу.

Прямо на пол верхнего этажа, прямо себе под ноги.

Так и стали поступать.

Палуба же эта была истерзана взрывом, и вода безо всяких помех проливалась ниже – на среднюю палубу, развороченную взрывом ещё и сильнее, а оттуда – и на нижнюю. Естественно, что вода накапливалась, и уровень её в отсеке неумолимо поднимался всё выше и выше. Задача была в том, чтобы вовремя заметить, когда нижний этаж будет полностью затоплен и уровень воды сравняется с круглою дверью, ведущею во второй отсек.

В наших призрачных походах по подводному кораблю, похожих более на уроки, чем на экскурсию, мы уже выучили прописную истину:

ДВЕРЬ МЕЖДУ ДВУМЯ СМЕЖНЫМИ ОТСЕКАМИ – ТОЛЬКО ОДНА И ТОЛЬКО НА СРЕДНЕЙ ПАЛУБЕ!

Стало быть, если эта дверь закроется водою, то люди из того отсека не перейдут в этот. Они так и умрут в том втором отсеке.

Но может быть, имело смысл сразу переместить людей из второго отсека в носовой и уже не заботиться об уровне воды?

Нет, не имело смысла.

Во втором отсеке был какой-никакой, отравленный, с хлористыми примесями, а воздух. Здесь же стоял густой смрад, оставшийся после взрыва аккумуляторных батарей. По причине отсутствия энергоснабжения, не было и никакой вентиляции, и нельзя было перегнать относительно сносный воздух из второго отсека в задыхающийся первый отсек.

* * *

Первопроходцы – мичманы Мерзляков и Лесничий, – о которых ещё тогда, перед первым взрывом думали, что они уходят почти на верную смерть, оказывается-то, ещё по-божески выходили. Главным образом весь их ужас заключался в том, что они идут первыми и идут непроторённым путём, да ещё в том, что их там, на поверхности, никто не ждёт и их может унести в открытый океан. Теперь же людей ждали, но в силу разных технических причин обеспечить выходящим столь комфортабельный (в физическом смысле слова – комфортабельный) выход было уже нельзя.

У Мерзлякова и Лесничего, когда передняя крышка торпедного аппарата открылась, вода забортная слилась с водою в трубе, в которой они оба находились. Тогда сделать такое было ещё технически возможно. У этих двух вод было разное давление, и первопроходцы почувствовали тогда нечто очень болезненное и неприятное: давление воды сравнялось с забортным, и она стала сильно обжимать обоих моряков со всех сторон.

Теперь же, после взрыва, причинившего множество разрушений, речь уже шла не о том, приятно тебе или неприятно, а о том, умрёшь ты прямо сейчас в трубе или не умрёшь.

Дело в том, что забортную воду приходилось теперь запускать в трубу, где люди лежали, окружённые ВОЗДУХОМ, а не ВОДОЮ.

Люди, зная о том, что их ожидает при таких делах, укладывались в трубе не просто так. Ноги каждого предыдущего должны были упираться в плечи каждого следующего за ним. При этом возникала опасность, что эти ноги могут разбить стекло на маске данного человека. Была и другая опасность: ноги могли ударить слишком сильно по воздушному мешку, и это могло нанести человеку баротравму лёгких. Поэтому нужно было немного опустить голову вниз. Установить в нужное положение собственные плечи. В трудном положении оказывались и руки: локти выставлялись вперёд, а кисти закладывались назад…

Когда раздавался условный стук: «можно ли открыть переднюю крышку торпедного аппарата?», люди собирались с духом и по очереди условным же стуком отвечали:

– можно!

– можно!

– можно!

– можно!

Допустим так: первый и второй отстукивали своё «можно», а третий, быть может, ещё не собрался с духом, но время торопило, да и простой стадный инстинкт срабатывал по принципу: «если все не боятся, то и я не боюсь». И этот нерешительный третий стучал тоже: можно! А за ним уже и четвёртый отстукивал своё согласие.

Затем все четверо стискивали зубы и застывали в нечеловеческом напряжении.

Передняя крышка открывалась не сразу.

Там, на верхней палубе, люди опять же с нечеловеческим напряжением крутили механический усилитель для того, чтобы крышка, преодолевая многотонное давление, образовала хотя бы крохотную щель. Гидравлика не работала. Специальные клапаны, которые должны были бы облегчать такое открывание – не работали. В узкую, еле заметную щель под давлением проникала водяная пыль – посланница настоящей большой воды. И затем только и можно было сдвинуть с места крышку и открыть её.

И вот уже только тогда и шла сама забортная вода, светящаяся в это время года по причине планктона. Одновременно пузырь воздуха выдавливался наружу.

Всё довольно просто. Законы физики, механики.

Но: море заполняет трубу, набитую людьми, а не булыжниками!

И это так только говорится, что заполняет.

На самом деле оно врывалось к людям с таким жутким и диким рёвом, что от одного только этого звука можно было получить разрыв сердца или сойти с ума. Но море наносило этим четырём комочкам жизни ещё и сильнейший физический удар. Столб из четырёх живых человек бил как таран в заднюю крышку торпедного аппарата, стремясь вышибить её вон; мощная крышка с красною звездой выдерживала удар, а живой столб почему-то с ещё более страшною силой вжимался в «потолок» трубы, как бы стремясь расплющиться об него. Вот это и было самым ужасным. В полной уверенности, что это и есть смерть, люди в трубе на какое-то время отключались. Затем встряхивались, приходили в себя. Постаревшие лет на несколько, с холодным потом и с новыми сединками – выползали наружу.

Первый выползающий за пределы трубы оказывался в пространстве между прочным корпусом и лёгким.

Это метра полтора.

Передняя крышка торпедного аппарата была откинута наружу, и человек стучал по ней своим железным кольцом, давая знать всем заинтересованным лицам, что он вышел. Так же поступали и трое других. Эту чёртову крышку нужно было закрыть как можно скорее, но при этом существовала опасность прищемить или зарезать ею выползающего человека. В этом-то и был смысл стука – дескать, я выполз! Люди на верхней палубе считали, сколько было этих стуков. Четыре стука – стало быть, все четверо выползли, и крышку можно закрывать.

А если не четыре?

Было бы очень плохо для всех, если бы при этом хотя бы один из выползающих отключился надолго или бы умер в трубе торпедного аппарата. Как вынуть из трубы неподвижного человека, загораживающего выход другим? Это было бы очень непросто!

На выходе в открытое море была ещё одна крышка, третья по счёту, откинутая внутрь – та, что в лёгком корпусе. И вот уже только за нею всё время стояли, спущенные сверху, с поверхности, водолазы из спасательной команды, куда подбирались всегда только люди колоссальной физической силы и стальных нервов. Эти здоровяки в своих страшенных тяжёловодолазных одеяниях помогали очередному человеку выбраться и подтаскивали его к специальному тросу – буйрепу, который тянулся вверх – к волнам, воздуху и жизни.

Тяжёлые водолазы пристёгивали человека к этому тросу.

Спасающийся должен был медленно подниматься по тросу, делая остановки на каждом муссинге (скажем условно, что это как бы узелок на верёвке) и отсчитывая там по секундам нужное количество минут.

После этого отсчёта можно было двигаться дальше без риска подхватить кессонную болезнь. Причём: каждая следующая остановка должна быть всё длиннее и длиннее. Такой подъём со строгим соблюдением режима декомпрессии должен был занимать часа полтора-два. Однако большинство выходящих бросали это дело после первых двух-трёх остановок. Люди отстёгивались от троса и свободно всплывали вверх – так всем хотелось поскорее вырваться на волю.

Многие матросы впервые оказывались под водою – в водолазном костюме и на такой глубине! Увиденное поражало всех и особенно сильно – салажню: только сейчас они узнавали, что нос подводной лодки находился метрах в двадцати от чёрной пропасти, куда ещё немного и корабль бы опрокинулся вверх кормой. Это был разрушенный кратер давно потухшего вулкана.

О том, что люди видели ночью, я расскажу позже – это особая статья. Пока же – про дневной вариант выхода.

Прямо над головою у людей горело Солнце, пробивавшее своими лучами синюю толщу воды! Там – огромная огненная Звезда, а здесь – удивительный подводный мир – как в кино! Но самым потрясающим было – это всё-таки подводная лодка. Её красивое тело, ещё не изгаженное наростами всякой ракушечной нечисти (лодка ведь только недавно вышла из дока), грациозно возлежало на морском дне. Лодка имела обтекаемые формы – изящные, как у шикарной женщины, задремавшей на шикарном пляже. А сверху сияла Великая Звезда. И моряки, разрываясь на части от этих двух величественных зрелищ – Солнца и Спящей на морском дне Красавицы – поднимались и поднимались вверх по синей воде. У некоторых на глазах были слёзы. От счастья, от горя – кто их там разберёт, от чего…

* * *

Там, на поверхности, их вытаскивали из воды, поднимали на палубу.

Адмирал Ковшов лично приветствовал каждого, лично жал каждому руку и лично благодарил за службу.

У многих было ощущение, что самое страшное в этой жизни для них уже позади.