ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВЫ О ЛИТЕРАТУРЕ

 

 

Хощу убо [хочу, стало быть,] вам, братие, поведати повесть сию предивную, страха и ужаса исполнену, и неизреченнаго удивления достойну, како [про то, как] человеколюбивый бог, долготерпелив, ожидая обращения вашего, и неизреченными своими судбами приводит ко спасению.

 

Повесть о Савве Грудцыне (17-й век)

 

 

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовётся…

 

Фёдор Тютчев (19-й век)

 

 

Глава сорок шестая. Язык без литературы – не язык! Литература без направления – не литература!

Язык без письменности означает дикое состояние народа. Но и появление письменности не всегда означает переход в новое более высокое качество, ибо нужна литература, которая бы показывала образцы этого самого языка. Существует масса примеров, когда какому-либо народу создавалась письменность усилиями извне, затем могущественные доброжелатели из самых лучших побуждений толкали этот народ на создание своей собственной литературы, и тогда появлялась видимость художественных литературных произведений. Составлялось штатное расписание, и на должность Пушкина назначался один поэт, на должность Некрасова – другой. Кому-то предписывалось быть местным вариантом драматурга Островского, а кому-то – местным Львом Толстым и писать эпопею местного значения. Ну а за должность Максима Горького начиналась драка: местные выходцы из местного народа лезли в великие рабоче-крестьянские писатели и что-то писали, писали, писали…

А когда никого насильно не назначали, то никто писателем и не становился.

К примеру, славянский народ лужичане, живущие на востоке Германии. Те, которые говорят на верхнелужицком языке, оставили какие-то памятники литературы. А те, которые говорят на языке нижнелужицком, – практически ничего не оставили. Результат: ощутимая разница в интеллектуальной насыщенности обоих языков: верхнелужицкий производит впечатление на меня, человека со стороны, впечатление богатого языка, а нижнелужицкий – это упрощённый язык сельского населения.

И вот что интересно! Для всех лужичан немецкий язык – второй родной. Но в верхнелужицком языке немецких слов мало – меньше даже, чем в русском, а в нижнелужицком – полным-полно. И это тоже показатель: высокоразвитый язык никогда не будет вбирать в себя слишком много иностранных слов.

Есть варианты, когда народ не имеет своего чёткого литературного языка со строгими правилами. Например, фризы, живущие на голландских и германских островах Северного моря, говорят на множестве диалектов. Я изучал их и ужаснулся: какие же это диалекты? Это языки!.. Стало быть, не существует никакого фризского языка, а есть только фризские диалекты, сильно различающиеся между собою.

Какая сила соединяет диалекты с помощью насаждаемого сверху литературного языка – царь, император, великие учёные? И возможно ли это вообще?

А что, если всё наоборот? Диалекты сами – без принуждения сверху! – соединились в один язык, а уже потом откуда-то на этой почве произросли всякого рода мыслители.

Например, древнерусская народность говорила на диалектах, имевших ничтожнейшие различия. Обычное дело, когда народ проживает на маленькой территории, но имеет при этом множество различных диалектов. В литовском языке – именно такая ситуация, такая же она и в венгерском, в современном словенском, в языках итальянском, немецком, французском… А вот древнерусская народность такой проблемы не имела. И современный русский язык точно так же её не имеет. Поэтому-то Русскому народу и было легче создать строго нормированный литературный язык.

 

Есть в России народ под названием ЮКАГИРЫ. Их всего несколько сотен человек, они живут на территории Якутии, и их язык стоит особняком от других языков нашей страны. Я когда-то занимался им и пришёл к выводу, что это четвёртая по счёту ветвь бореального сверхсемейства языков, куда входят ещё три ветви: индоевропейская, уральская и алтайская. Юкагиры древний народ, который выделился в совершенно отдельное языковое семейство, родственное, однако, указанным выше трём семействам.

И вот начинается советская эпоха, и юкагиры получают письменность. Нашёлся человек юкагирской национальности, Семён Николаевич Курилов (1935-1980), который стал писателем. Он писал свои произведения на юкагирском языке, а потом сам же переводил их на русский. Я читал у него только один роман: «Ханидо и Халерха» и скажу уверенно: чувствуется рука большого мастера! Этот Курилов – талантливый писатель, умнейший человек, способный мыслить пронзительно, а не поверхностно. Боюсь разбрасываться громкими словами, но, по-моему, он даже гений.

Но вот беда: юкагиров всего несколько сотен, и все они в своей массе – простые оленеводы, рыбаки и охотники. И так ли им было нужно творчество их соплеменника, и все ли его читали (или только два-три человека) – это большой вопрос.

Отсюда мораль: мало быть талантливым писателем – нужно ещё, чтобы твою талантливость оценили соплеменники.

Литературный подвиг Гомера нужно разделить пополам и сказать Гомеру: вот эта половина причитается тебе, за то, что ты такой гений. А вторую половину мы отдаём греческому народу, который признал ценность твоего творчества, созданного в бесписьменную эпоху, продержал его в своей памяти много веков вплоть до того времени, когда была изобретена письменность, потом записал и уже в записанном виде донёс до наших времён.

Великому народу соответствовал и великий художник слова. И наоборот.

У каких-то народов так получается. У каких-то ‑ нет.

Первых очень мало. Вторых очень много.

Так вот: Русский народ принадлежит к числу первых: высокоразвитому языку соответствует высокоразвитая литература, и всё это по достоинству оценено народом и поддерживается им.

 

Назначение классической литературы состоит в том, чтобы создавать канонические образцы данного языка. Допустим, Пушкин написал стихи, которые дети слышат ещё в дошкольном возрасте, а уже в школе учат наизусть. И оценки получают за это: хорошо рассказал стишок – молодец, а плохо – позор тебе! И ребёнок будет радоваться, если у него получилось хорошо рассказать стишок, и будет переживать, коли получилось плохо. Ибо у него вырабатывается представление: это – святыня! Нечто вроде молитвы к Доброму Боженьке!

Два года тому назад, когда моему сыну от второго брака было четыре года, произошло вот что. В городском парке, на эстраде какая-то тётя призывала детей из числа зрителей, сидящих на скамейках, выйти на сцену и рассказать какой-нибудь стишок Пушкина. Мой сын выскочил на сцену, взял у тёти микрофон и стал рассказывать «У лукоморья дуб зелёный». Но тогда он ещё не понимал, что рассказывать нужно в точности так, как придумал поэт – слово в слово. И рассказывал всё по-своему: дуб стоял у моря, а к нему был привязан золотою цепью умный и волшебный кот, который знал много сказок, а ещё там сидела на ветках дерева русалка и было много разных зверей, а ещё там был домик на куриных ножках, и у этого домика не было окон и дверей… Публика просто рыдала от восторга, а мой сын не обращал на неё никакого внимания и с задумчивым лицом всё рассказывал и рассказывал то, что видел перед своим мысленным взором…

Когда мне было три года и мать читала мне то же самое стихотворение Пушкина, мне на словах «Там царь Кощей над златом чахнет» стало так страшно, что я заплакал.

И ведь это только Пушкин! А ведь у нас есть и другие поэты! Их стихи живут в памяти русского человека, всплывают в памяти по разным поводам и служат образцом правильной русской речи.

То же самое и с прозаическими произведениями. Люди начинают с детских сказок и проникаются ими, а затем впитывают в себя и другие произведения: пьесу Гоголя «Ревизор» или рассказы Чехова.

Но и это не всё. Люди не только запоминают какие-то словесные штампы, не только запоминают систему образов, присущую данному народу, но и получают более широкие представления о духовности своего народа. Я бы назвал это так: тональность, но я и сам понимаю, что это поверхностный термин, и он не точен.

 

В русской литературе 19-го века есть невообразимо грустные примеры гениальных художественных открытий, которые почему-то не получили дальнейшего продолжения.

Пётр Павлович Ершов (1815-1869) написал уникальную в русской классической литературе сказку «Конёк-горбунок», но так получилось, что ничего подобного он больше не создал. А ведь у него была возможность создать новое направление в русской литературе!

То же самое ведь – и «Герой нашего времени» Лермонтова. Прекрасный роман, за которым должно было следовать какое-то продолжение: Лермонтов должен был создавать другие романы с таким же или похожим направлением. Но – не создал! Почему – мы все знаем.

Русский писатель Фёдор Михайлович Решетников (1841-1871), о котором сейчас никто не знает, кроме специалистов, имел реальную возможность встать в число великих, но как-то так у него вышло, что он не воспользовался этою возможностью – направление выбрал не то, не разобрался в себе, да и прожил на свете до обидного мало. Но этот человек заявил о себе однажды с помощью своей необыкновенной повести «Подлиповцы» – это был какой-то новый путь и новый взгляд, но из этого так ничего и не получилось.

Как бы там ни было, но создавались какие-то направления в русской литературе: это были какие-то галереи образов, цепочки похожих по содержанию сюжетов, наработки в описании портретных характеристик…

 

 

Глава сорок седьмая. Уникальность русской литературы и её временны́е рамки

Существуют ли аналоги русской литературы в мировой истории?

Да, существуют, но их очень мало.

«Илиада» и «Одиссея» Гомера – это нечто такое, с чем не может сравниться никакое другое литературное произведение. Лев Толстой, когда задумывал «Войну и мир», хотел превзойти Гомера – но, конечно же, это было невозможно!

У немцев был писатель Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776-1822), который создал роман «Эликсир дьявола». Не представляю, что может сравниться с этим романом по степени драматизма в мировой литературе, если, конечно, не принимать во внимание Гомера. В русской литературе я бы, пожалуй, назвал роман «Бесы» Достоевского, но всё же поставил бы его ниже романа Гофмана.

У французов я бы отметил не какое-то отдельное произведение Жюля Верна, а то впечатление, которое все вместе взятые его произведения оставляют в душе юного читателя.

У англосаксов я бы отметил тяжеловесный и практически нечитаемый для народных масс роман Германа Мелвилла «Моби Дик». Это монументальное произведение, но оно написано человеком, который пребывает просто в каком-то жизненном тупике и в смятении от беспорядочности собственных мыслей. Писал косноязычный гений.

Есть и другие прекрасные вещи, но отдельные хорошие или даже гениальные произведения западноевропейских писателей не создали целостной картины Великой Литературы. И лишь русская литература 19-го века такую картину создаёт.

Я не буду утруждать себя доказательством этого. Проблема вот в чём: до 19-го века в России были только отдельные выдающиеся произведения литературы, и век 18-й – это была всего лишь подготовка к 19-му веку, а век 20-й – это явный спад. Все ожидали, что в русской литературе 20-го века появятся новые пушкины, достоевские, тургеневы и толстые, а они так и не появились. Вот уже и 21-й век на дворе, и приходится признать: произошёл спад в русской литературе. Временный он или это уже навсегда – кто знает. Я вполне допускаю, что подъёма уже не будет никогда. Простейший пример: Греция. Гомера превзойти не то, что бы греки, а вообще никто не может, но после него были всё же значительные греческие драматурги и писатели, но и они остались в прошлом, и нет больше Великой Греческой Литературы, хотя сами греки и существуют.

 

Я не хочу кричать «О, времена, о нравы!» или «Боже, куда мы катимся!». Я смотрю на этот спад литературного искусства совсем иначе.

Перво-наперво: возьмём за основу творчество! А литературное оно или нет, это уже не столь важно. В двадцатом веке Русский народ отметился в техническом творчестве: им были созданы могучие виды оружия, им был совершён прорыв в космос. Россия стала промышленным государством, и потребность в инженерах и техниках сейчас несопоставимо выше, чем во времена Пушкина или Тургенева. Техника – это разве не творчество?

Конечно, техника без духовности ничего не стоит. Но и взлёт духовности может происходить не обязательно в области литературы. Это могут быть и другие виды искусства. Например – кино. Киноискусство полностью вбирает в себя искусство слова, ибо сценарист – это просто-напросто писатель. Другое дело, что этот писатель уже не может творить без помощи других деятелей искусства – ему нужен ещё и режиссёр, и артисты, и музыканты, и художники.

И, наконец, самое главное!

Духовность может проявляться и в каких-то совершенно других сферах. Например, немыслимый взлёт Русской Духовности во времена нашествия европейцев под руководством Гитлера на Россию. (Не надо валить всё на одну Германию. Это была почти вся Европа!) Я не знаю ни единого произведения литературы, посвящённого этой теме, которое бы я мог назвать высокохудожественным, грандиозным, гениальным. Все литературные произведения на эту тему – только и только слабые: и проза, и стихи, и драматургия.

И это неспроста: взлёт духовности у Русского народа был тогда таким огромным, что никакие художники слова за ним поспеть так и не смогли. И это сказано мною не в укор им, а в похвалу Русскому народу.

Слова оказались бессильны! Но статуя «Родина-мать зовёт!», что стоит на Мамаевом кургане в Волгограде, это всё-таки вполне достойное отражение в искусстве тех событий. И в связи с этим монументальным произведением архитектуры, интересно вот что: оно выдержано не в коммунистическом духе, не в интернациональном, и даже не в русском или славянском, а в античном. Это памятник в духе Греко-Римской цивилизации, частью которой является Россия. Вот если бы нашёлся такой художник слова, который бы создал литературное произведение о Великой Отечественной войне именно в таком духе, вот тогда, может быть, что-то грандиозное и получилось бы, но таких прозаиков, поэтов и драматургов на Русской земле ещё не было. Впрочем, время покажет, и такой гений словесного искусства, возможно ещё и появится у нас лет через сто-двести.

 

Песни советской эпохи – это громадная тема. Меня она одно время так захватывала, что я даже хотел написать на эту тему целую книгу. Но потом раздумал, потому что мне бы там пришлось довольно много выражать всяческого неудовольствия, а писать хочется всё-таки что-то оптимистическое, а не грустное. Одним словом: мне не нравятся почти все советские песни.

Песня «Вставай, страна огромная!» – это прекрасный, но редчайший образец соответствия между величественным потоком музыки и столь же величественным поэтическим текстом. Это эпос в чистом виде, но, к сожалению, там не всё ясно с авторством, поэтому я вынужден пропустить этот пример.

Песня с условным названием «Прощание славянки» – это совершенно поразительный образчик того расхождения, которое случилось в двадцатом веке между искусством музыкальным и искусством словесным. Композитор Василий Иванович Агапкин (1884-1964) сочинил эту музыку ещё при царской власти – в 1912-м году. Не знаю, как это у него получилось совершить такой подвиг и почему именно ему досталась такая честь, но это музыкальное произведение претендует на честь считаться гимном России. Оно гимном и является, но как бы неофициальным.

И это – о музыке.

А со словами всё плохо. Я перечитал все поэтические тексты к этой музыке, какие только смог найти, и они мне все не нравятся. Уклоняюсь от конкретного называния имён, но, по какой-то причине, к этой музыке стали примазываться люди нечистые на руку или просто случайные личности. Ни единого истинно русского и одновременно эпического текста пока не удалось создать ни единому поэту. Не сомневаюсь в том, что существуют тексты, о которых я ничего не знаю, но я и на них никаких надежд не возлагаю. Достойный текст стал бы известен и как-нибудь пробился бы к слушателю. Ничто не мешает современным поэтам такой текст создать, и, думается, охотники есть. Вот только сил у них нет!

Другой пример несоответствия между величественною музыкою и слабенькими, почти бессмысленными стихами.

Наша знаменитая Александра Пахмутова побывала в 1963-м году в географической точке, которая тогда называлась Усть-Илим. Это даже и посёлком назвать было трудно: восемь палаток и четыре деревянных домика. И на этом месте должна была возникнуть гигантская гидроэлектростанция. И она потом, десять лет спустя, и в самом деле возникла. Но пока всё только начиналось, и самые отважные первопроходцы выполняли самые первые работы… У людей были какие-то романтические ожидания, надежды о светлом и прекрасном будущем. И вообще: в те времена Сибирь казалась каким-то необыкновенным местом, где должно было решиться что-то необыкновенно важное для всех.

Мне сейчас трудно сказать, сбылись те надежды русских людей или нет, но в любом случае: построить гигантскую электростанцию на пустом месте – это был подвиг, и люди совершали его не под дулами автоматов, а добровольно: ехали в Сибирь и там творили историю России.

Так вот, композитор Александра Пахмутова решила создать песню и сочинила прекрасную мелодию – героическую и величественную. Убеждён в том, что эта мелодия полностью соответствовала грандиозности того события, которое должно было свершиться в точке России с названием Усть-Илим. Лично мне эта мелодия запала в душу ещё тогда, когда мне было только тринадцать лет; в слова я не вслушивался, потому что от голоса Майи Кристалинской мне ещё в том нежном возрасте делалось дурно, однако саму музыку я никогда не забывал.

Но Пахмутова была композитором, художником музыки, а для создания песни всегда ведь нужны ещё и художники слова. Ну, то есть: поэты! И тут возникли два поэта: Сергей Гребенников и Николай Добронравов, и они лихо сочинили поэтический текст к музыке Пахмутовой. Я приведу его полностью. Вот он:

 

ПИСЬМО НА УСТЬ-ИЛИМ

Музыка А. Пахмутовой, слова С. Гребенникова и Н. Добронравова

 

Над Москвой незнакомые ветры поют,

Над Москвой облака, словно письма, плывут…

Я на карте слежу за маршрутом твоим,

Это странное слово ищу – Усть-Илим.

 

Усть-Илим на далекой таёжной реке,

Усть-Илим от огней городских вдалеке.

Пахнут хвоей зелёные звёзды тайги,

И вполголоса сосны читают стихи.

 

Позови – я пройду сквозь глухую тайгу,

Позови – я приду сквозь метель и пургу,

Оглянись – неприметной таёжной сосной

Уж давно я стою за твоею спиной.

 

Усть-Илим, над Москвой твои ветры поют,

Усть-Илим, твои ветры в дорогу зовут…

Усть-Илим… две зелёных звезды в небесах.

И костёр… и тоска в его рыжих глазах.

1963.

 

О чём эта песня?

О том, что парень оставил Москву и уехал в Сибирь. А девушка, живущая в Москве, ждёт, что он позовёт её за собою. А он не зовёт и не зовёт, и, такое впечатление, что и не собирается звать.

Не могу сказать, что этот поэтический текст совсем уж плох или лишён смысла, хотя, конечно, слова ТАЙГИ и СТИХИ рифмуются очень плохо. Но в любом случае: мощному музыкальному произведению создано стихотворное сопровождение – совершенно не соответствующее величественности музыки и грандиозности исторического момента.

В Советском Союзе были талантливые и даже гениальные композиторы; были прекрасные художники и скульпторы, были блистательные артисты, но прекрасных художников поэтического слова было необыкновенно мало. А ежели они и были, то они не могли сойтись с гениальными композиторами, и так и оставались где-то в стороне.

Я не знаю, чем это объяснить: может быть, тем, что советская власть боялась настоящих поэтических слов? Скорее всего, так и было. Слова обладают одним опасным свойством: они всегда что-то конкретное означают. И особенно – слова поэтические. В данном случае, к прекрасной музыке были присобачены слова, которые, строго говоря, ничего особенного не означают. Вроде бы смысл есть: подлежащие и сказуемые сцеплены в разумные предложения, но общего значения нет. Зачем эти слова вообще высказывались – непонятно! Эка невидаль – парень не позвал за собою девушку на великую стройку! И стоило ли об этом вообще петь?

Формально – песня была создана, а по существу, вся её ценность заключалась лишь в одной музыке.

Кстати, о певице. Майя Кристалинская была обладательницею божественного голоса. Но с артистизмом у неё было невообразимо плохо: то она строит глазки, то голосом пытается изобразить величественность или нежность… У неё всё получалось на уровне плохой художественной самодеятельности в неблагополучном доме культуры где-нибудь в районном центре.

Впрочем, я слушал эту песню и в исполнении других певцов и певиц, но то – ещё хуже. Уж лучше тогда слушать Майю Кристалинскую.

 

 

Глава сорок восьмая. Отступление от темы: киноискусство в школе

Нужно ли вводить уроки по киноискусству в школьные программы? И не будут ли они вредить восприятию литературы?

Думаю, нужно!

Предвижу возражения: это плохо-плохо-плохо!

Но что здесь плохого? Литература с бумажными книгами отодвинулась в сторону, а на её место пришло словесное мастерство, внедрённое в киномастерство! Появилась новая форма искусства. Разве это не восхождение к новым вершинам человеческого развития?

Вне всякого сомнения, – это восхождение! Вот пусть наши дети и восходят на эту вершину.

Только вот какая беда приключилась: на начало 21-го века вдруг выяснилось, что киноискусство исчерпало себя. Гениальные режиссёры и сценаристы вдруг вымерли – что твои динозавры! – а на смену им пришли какие-то забулдыги, прощелыги и шабашники. Новые художественные фильмы – даже из числа самых лучших! – стали никому не интересны, потому что все сюжеты уже давно описаны-переописаны, и всем зрителям всё понятно наперёд, и удивить уже стало нечем, и люди просто утомились от непрерывно обрушивающихся на них сюжетов. Включаешь телевизор – а там: сюжеты, сюжеты и сюжеты! Да сколько ж можно?

Фактически киноискусство прекратило своё существование и заменилось на череду каких-то тоскливо одинаковых образов на каком-то экранном конвейере, который называется сериалами или художественными фильмами, победившими на современных кинофестивалях.

 

У меня нет никаких разумных доводов, подкреплённых математическими формулами. Я просто верю в неизбежность лучшего будущего – вот и всё. Застой не может быть вечным, он закончится. А потому я всё-таки и возлагаю надежды именно на киноискусство! Никакой особой логики, вот просто возлагаю и всё!

Киноискусство должно поменять свои формы и стать каким-то другим, совсем новым. Перемены будут не только чисто техническими (объёмное изображение), но и духовными. Ведь если ухудшения в области духовности будут нескончаемыми и не остановятся, то Человечество просто погибнет, а я думаю, что это противно природе вещей и что этого не случится. Человечество не для того возникало, чтобы вот так взять и погибнуть! Какие-то изменения к лучшему должны будут произойти непременно! Спад неизбежно сменится подъёмом…

Другой вопрос: когда это изменение произойдёт и по какой причине?

Бывают такие перемены графика, когда линия уже пошла-пошла перпендикулярно вниз, и это должно означать конец графика, но потом она вдруг искривляется и медленно ползёт вперёд и вверх – вопреки всякому здравому смыслу. Или то же самое, но наоборот: линия упёрлась в потолок графика, а потом стала ползти вперёд и вниз. Чем это объяснить – никто не знает, но это бывает. На мой взгляд, здесь срабатывают какие-то законы Мироздания… Впрочем, не буду углубляться в эту сферу!

Я не провидец, я просто хочу сказать, что киноискусство непременно должно возродиться. Так же, как и Россия – лучшее из того, что сейчас есть на Земле, она тоже возродится!

Поэтому я буду говорить о киноискусстве, имея в виду его дальнейшее развитие, а не о том, что оно безвозвратно погибло, и наше дело дрянь, и мы все перемрём.

 

Но начну с того, что буду ругаться.

Позор современного киноискусства – это говорящие головы.

Это, когда одна голова что-то скажет с умным видом – а ей отвечает другая голова, а потом опять появляется первая голова, и так они по очереди меняются на экране – то одна, то другая. Это называется диалогом, но, по-моему, это даже и не тупость. Это издевательство над зрителем! Если мы приходим в театр и смотрим спектакль, то разве нам показывают на сцене сначала одну голову, а потом другую с помощью лучей прожектора, который выхватывает то одну голову, то другую из темноты? Что это за спектакль, когда всё погружено в темноту, а нам высвечивают то одну деталь, то другую? Хорошенькое было бы дело: высветили прожектором на сцене одного артиста, а он – знай себе изображает свою роль! Другие же артисты в это время скучают в темноте, ничего не изображают и даже втихомолку болтают между собою о своих личных делах. Но тут прожектор переходит с уставшего от работы артиста на другого, который перестаёт скучать и срочно начинает изображать оживление, а уставший от работы артист отдыхает, оказавшись в темноте.

Нет уж! В театре нам показывают всё вместе, а мы уже сами выбираем – по своему усмотрению! – на что нам смотреть! И только так и должно быть в настоящем кинопроизведении!

Говорящие головы должны уйти в прошлое!

Вот только они не спешат делать это, и ещё неизвестно, как долго продлится этот обман – сто лет или двести… Так, может быть, тогда плюнуть на это чёртово киноискусство и вернуться к театру? И завести новый предмет в школах под названием ТЕАТРОВЕДЕНИЕ?

Заводить его не нужно, ибо он и был всегда в школьных программах по литературе. Произведения «Недоросль», «Ревизор», «Горе от ума», «Гроза», «Вишнёвый сад» – ведь это всё пьесы. А пьесы – это театральное искусство. Другое дело, что и в этом разделе школьного курса литературы можно было бы сделать какие-то исправления. Например, вредную для детей «Грозу», где описывается не вполне психически нормальная женщина с суицидальными наклонностями, можно было бы выкинуть из программы и заменить на что-то другое: от Александра Николаевича Островского осталось нам в наследство много других пьес!

Я против театра ничего не имею. Но обращаю внимание: не все российские дети живут в мегаполисах, где полно театров и где злые чиновники из городского отдела народного образования заставляют бедных детей в принудительном порядке покупать билеты и ходить в театры. У нас есть ещё и районные центры, и рабочие посёлки, а также сёла с деревнями, где никаких театров нет. Об этих детях тоже нужно подумать, и путь они посмотрят «Ревизора» или «Дни Турбиных» не в живом исполнении артистов на сцене, а на экране, и это будет им очень даже полезно.

Впрочем, возвращаюсь к киноискусству и моим обоснованиям ввести его в школьные программы.

 

Из всей художественной прозы, что написал лично я, мне более всего нравятся три произведения:

– автобиографическая повесть «Гауптвахта» – это про то, как герой, похожий на меня, получил однажды во время службы в армии десять суток ареста;

– роман «Железные люди» – подлинная история о том, как в 1983-м году советская атомная подводная лодка утонула у берегов Камчатки – все на ней должны были неизбежно погибнуть, но люди, вопреки всему, выжили и спаслись;

– фантастический роман для детей и юношества «Двенадцатая нимфа», в котором действие происходит совсем на другой планете и в другой галактике.

Так вот, выскажу невероятную мысль: я не представляю себе этих трёх своих произведений в виде твёрдых книг, стоящих на книжных полках. Я вижу их только в виде кинофильмов. Хороших, созданных талантливыми режиссёрами и артистами. Скажу больше: ещё когда я писал эти свои произведения, я представлял их именно в виде кинофильмов!

И так же точно любой современный литератор должен писать свою прозу: он должен исходить из того, что его вещь будет в дальнейшем экранизирована. Пусть кто-то читает это же самое на бумаге, но киноэкран – это главное. Вспомним, что было: чтение художественных книг всегда было уделом избранных. Интеллектуальная элита читала книги, а остальные не читали вообще ничего. Никогда не было такого, чтобы многомиллионные массы читали настоящие произведения литературы, а если и было в конце двадцатого века, то это, как мы теперь понимаем, оказалось временным явлением. Многомиллионные тиражи «Гарри Поттера» и другая массовая литература – это мерзость, которую никакой мыслящий человек читать не станет, поэтому ссылаться на успех таких книг вообще не стоит.

А поэтому рассуждаем так: бумажная книга (а теперь ещё и аудиокнига) – это для избранных. Кино – для всех. В том числе и для избранных.

Киноискусство может иметь большое будущее, но пока что поводов для такого оптимизма нет – сам понимаю. Всё плохо. Вот, допустим, эти мои три вещи сейчас экранизирует какой-нибудь нынешний замухрышка-режиссёришка, и я буду плеваться от омерзения. Ну и что в этом хорошего?

Почти все фильмы, которые ранее казались нам гениальными, сейчас уже кажутся устаревшими, наивными, фальшивыми и даже глупыми. Но почему, сколько бы мы ни смотрели на картины Рембрандта, они никогда не устаревают? Почему не устаревает музыка Римского-Корсакова, Рахманинова и Бородина? Почему, когда я читаю пьесу Аристофана «Облака», она мне кажется современным произведением? Почему собор Василия Блаженного и Московский Кремль так потрясают воображение и не кажутся старым архитектурным хламом?

Настоящее искусство не устаревает. Устаревает сделанная наспех халтура. Почти весь опыт киноискусства, которое было до сегодняшнего дня, мне представляется неудачным. Думаю, что всё это как раз и было не настоящим искусством, а каким-то другим. Или это просто были первые шаги малыша, который только-только учится ходить.

Настоящим киноискусство станет лишь в будущем.

 

Уверен, что в школе должен появиться предмет КИНОВЕДЕНИЕ. Уверен в том, что это очень и очень нужно! И не только для общего развития, но ещё и для спасения наших детей.

Этот новый предмет должен сопровождать ребёнка в школе от первого класса и вплоть до класса выпускного. Вести этот предмет должны не какие-нибудь специально обученные кинщики, а учителя русского языка и литературы, которые должны получать для этого соответствующие знания в высших учебных заведениях или на курсах повышения квалификации. Дети остро нуждаются в помощи со стороны умных взрослых при просмотре современной кинопродукции.

Маленьким детям нужно объяснять разницу между хорошими мультиками и плохими. И это касается работников детских садов и учителей начальных классов.

С детьми постарше можно было бы вести разговор о хороших фильмах для детей и юношества, список которых, разумеется, должен быть тщательно проработан.

Самым старшим детям следовало бы рассказывать о более «взрослых» произведениях киноискусства.

То, что мы не делаем этого, означает, что мы предаём наших детей, бросаем их на произвол кинобандитов, которые наполнили современные фильмы развратом, пропагандою потребительства и просто тупостью. Последствия такого отношения взрослых к современному наступлению на наших детей через экраны – будут ужасающими.

Я, когда работал учителем, всегда старался проводить с детьми беседы о наиболее будоражащих их фильмах. И тут я должен признаться: похвастаться мне особенно нечем. То ли методик не знаю, то ли ума не хватает.

Приведу пример.

Однажды я попытался объяснить детям, что фильм «Спасти рядового Райана» – мерзость и попытался обосновать это. Но дети выразили мне протест, сказали, что они в полном восторге от этого фильма и фактически заявили, что Америка – это для них высшая нравственная ценность; они ни за что на свете не откажутся от любимой Америки! Я был совершенно подавлен такою их реакцией, но сделать так ничего и не смог. И это был самый обычный случай.

Сколько бы я ни беседовал со старшеклассниками о тех или иных просмотренных ими фильмах, реакция была всегда такая: ребята понимают фильмы ровным счётом так, как им предписано авторами фильма. И нет способа выйти за рамки этого предписания. Популярный художественный фильм – это как формулировка Верховного Суда, когда произносят: ПРИГОВОР ОКОНЧАТЕЛЕН И ОБЖАЛОВАНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ.

Что вброшено в детские сердца и души с экранов, вот то самое и попадает в них неотвратимо. Это то, с чем нельзя смириться. Тот факт, что я не преуспел на поприще борьбы с кинозлодейством, вовсе не означает, что на свете нет более умных и талантливых педагогов, которые всё-таки сумеют сделать это. Как это должно быть сделано – я не знаю. Но одно с уверенностью могу заявить: не надо при этом внушать детям отвращение к киноискусству вообще – это глупо и неправильно. Детей надо приучать к хорошим образцам киноискусства.

А что считать хорошими образцами и что считать плохими? И кто это будет такой умный и авторитетный, что его мнение будет принято во внимание? И где гарантия, что это не будет очередной американский агент?

 

Я уже писал, что моему сыну от второй жены сейчас, в 2016-м году, когда я пишу эту книгу, всего лишь шесть лет.

Я пытаюсь приучить его к правильному восприятию киноискусства, объясняю, что можно смотреть и что нельзя.

Ещё когда ему было пять лет, он пожаловался мне однажды, что в детском саду им то и дело включают мультфильмы про Человека-паука, а я отзывался сыну об этом персонаже очень плохо и всегда говорил, что смотреть эту мерзость не нужно. Но в садике показывают: усаживают детей на стульчики и заставляют смотреть. Один раз пожаловался, в другой раз, в третий… По словам сына, это всегда была одна-единственная воспитательница. Сын говорил, что она включала детям «Человека-паука, а сама ложилась на диван и спала. Я подошёл однажды к той воспитательнице и попытался поговорить с нею. Она мне сказала: «Да что вы, что вы! Это ваш сын всё сочиняет, а я и сама терпеть не могу американские мультики!». Но прошло время, и сын стал мне говорить: «Она продолжает показывать нам Человека-паука!»

Если бы было можно, я бы не водил его в такой садик вообще. Но водить приходится. И я сказал сыну:

– А ты не смотри эту гадость!

Он говорит: нас заставляют: усаживают на стулья и заставляют смотреть, а уйти нельзя!

Тогда я сказал ему:

– А ты сиди на своём стуле и думай о чём-нибудь своём!

И после этого он перестал жаловаться. Говорит, что американские мультики им показывают, но он просто не обращает на это внимания.

У меня лично был очень хороший детский сад – от ростовского молкомбината. Четыре лета подряд наш садик выезжал на Чёрное море – каждый раз на три месяца! Это было незабываемо! Нас там кормили бутербродами с красною икрою, а мы ещё не хотели есть их. И в самом садике было хорошо-прехорошо: нам читали сказки, мы играли на территории огромного двора (который теперь застроен новыми домами), но то было тогда, а сейчас иначе. У моей матери, к примеру сказать, детство было вообще ужасным: голод, холод и жестокие порядки внутри детского дома.

И я это всё рассказываю моему маленькому сыну: «Человек-паук» – это плохо, и можно было бы обойтись без него; на свете, бывает, что-то и похуже, чем «Человек-паук» и нерадивая воспитательница.

 

Сын, как и все дети, обожает мультики, и поначалу я не особо обращал внимание на то, что он там смотрит у нас дома, но затем спохватился: сначала обратил внимание на «Человека-паука», потом на другую такую же дребедень…

Я не люблю советскую власть, и очень многое осуждаю в ней. Но в смысле мультиков, я признаю́: лучшие мультфильмы, какие только были выпущены на свет, это советские. Далеко не все, конечно. И среди советских мультфильмов тоже было много всякой дряни, но ничего лучшего, чем советские мультфильмы для детей, мировое киноискусство ещё не производило.

 

На всякий случай, чтобы читатели поняли меня правильно, а не превратно, укажу несколько советских мультфильмов, которые нахожу тупыми или вредными.

«Ну, погоди!», «Кот Леопольд», «Винни-Пух», «Бременские музыканты» – это всё англосаксонская глупость, перенесённая на нашу почву.

Старый советский мультик про Алёнушку и братца Иванушку поразил меня одним невероятным эпизодом: Иванушка (между прочим, черноволосый!) пьёт воду из глиняного кувшина, затем бросает его на землю за ненадобностью – как будто это одноразовая посуда! – и идёт дальше. По правде говоря, мне и весь сюжет той сказки не понравился: какой-то он мрачноватый, с привкусом некрофилии…

Нынешний мультсериал «Маша и Медведь» – это не русская народная сказка, а грубая карикатура на неё. Мне не пришлось убеждать своего сына в том, что это плохо. Он сам с отвращением отказался от просмотра этого бесконечного мультсериала.

«Каникулы в Простоквашине» – это сатанизм: герои оказываются в мистической деревне, в которой никто не живёт, кроме них и почтальона Печкина. В этом фильме что-то не чисто – не хочу даже утруждать себя подробным анализом. Там – какой-то подвох!

Есть и другие примеры. Я не хочу сказать, что любой советский или российский мультфильм автоматически обретает статус достойного только по причине своего происхождения.

 

Я для себя вывел такое правило, которое назову первым: если ребёнок хочет смотреть мультики, а мы не знаем, что предложить ему, то первое, куда следует обратиться – это коллекция советских мультфильмов. Есть очень хорошие произведения – и для маленьких детей, и для детей постарше, и я не собираюсь рекламировать их. Просто я вывел такое правило: надо отыскивать лучшее среди советского фонда мультфильмов и показывать детям.

 

Второе правило. Весьма осторожно нужно подходить к мультфильмам (в том числе и советским!) с участием зверей. Пусть такие фильмы будут, но их должно быть мало, и на них должны быть наложены наши ограничения: вот это можно, а вот этого уже нельзя!

Звери, которые ведут себя как люди – это самый настоящий демонизм. Когда зебра в американском мультике ходит на двух ногах и одета в человеческий костюм (пиджак с галстуком), то это совершенно недопустимо. Когда козлята, одетые в человеческую одежду, сидят за столом и, держа в своих копытцах ложки, едят из тарелок, – это совсем не смешно.

Однажды сын прибежал в мой кабинет и сообщил, что по телевизору показывают каких-то непонятных людей – у них хвосты! Я пошёл смотреть этот мультик и не сразу понял весь ужас происходящего на телеэкране: это были собаки с совершенно человеческими лицами и причёсками, в человеческих одеждах, с человеческими разговорами и в человеческих квартирах, а о том, что это всё-таки собаки, – догадаться было не так-то легко: у них были условные хвосты и какая-то условная линия разделяла их лица пополам. Мой сын понял, что это собаки, только после моего объяснения.

Стирание граней между человеком и животным – вот что это такое. И это исключительно опасно! С одной стороны, ребёнка как бы приучают любить животных, что, конечно, хорошо, но с другой стороны: ребёнок перестаёт понимать, где кончается животное, а где начинается человек. И наоборот.

 

Третье правило. Всё то же самое, но только с роботами и механизмами. Появилось множество мультиков, в которых действующие лица – это самолётики, машинки, подводные лодки – которые живут сами по себе. Они не управляются людьми, а действуют самостоятельно. Подводная лодка имеет иллюминаторы, через которые никто не смотрит, потому что там нет экипажа и пассажиров; машинка имеет кабину и руль, но за рулём никто не сидит, и внутри машинки – пустые сидения! А в самолётиках и вертолётиках тоже нет людей!

Это опять же демонизм: человека нет. Он превратился то ли в фантом, то ли в какую-то абстрактную идею, и вот это всё преподносят ребёнку: тебя и папы с мамою – нету!

Есть мультики с участием живых паровозиков, которые разговаривают между собою и имеют какие-то отношения. Например, я видел мультик, где были паровоз-папа, паровозиха-мама и паровозик ребёнок. Они живут в своей квартире, и у паровозика ребёнка есть свои игрушки!

Такие фильмы производятся массово в виде бесконечных сериалов, и увидеть их можно в любой день: включил телевизор, а там живые машинки, вертолётики и самолётики. У них есть глазки, ротики, носики…

Фильмы о роботах, когда нет никаких людей – это то же самое.

В данном случае происходит стирание граней между человеком и механизмами. Со стороны тех, кто это делает, – это преступление против детей. Ожидаемый эффект от таких мультиков – повреждение психики у детей. По поводу некрофилии я уже говорил ранее: всех отсылаю к Эриху Фромму. После него мне уже нечего добавить.

 

Четвёртое правило: пропаганда расового смешения. Её проводят в мультфильмах для того, чтобы у детей исчезли представления о нации, о родине, об истории и национальных корнях. Для американских мультиков с участием людей – это непременное условие, без выполнения которого мультик не пройдёт цензуры.

Вот пусть они там у себя сами и смотрят такую гадость! А нам это не нужно. Опыт последних десятилетий показал русским людям: дружба народов, которую так превозносили коммунисты, ни к чему хорошему не привела. Пропагандировать имеет смысл только взаимоуважение народов, уважение к отдельным ярким личностям того или иного народа, но дружба между народами – категорически невозможна!

Дети трёх расовых типов, без которых не бывает американских мультиков, – это страшно, но и это не предел. Появились мультики с людьми, у которых волосы синего цвета, зелёного и красного – это для того, чтобы окончательно запутать детей. Фильмы с участием симпатичных монстров с зелёными лицами – это то же самое.

В основу мощно организованного информационного вброса о необходимости скорейшего расового смешения вложена библейская легенда о Ное и его трёх сыновьях: Симе, Хаме и Яфете. Отсылаю всех желающих узнать подробности – к Ветхому Завету. Посмотрите там, что предсказал бог Ной своим сыновьям насчёт того, кто и чьим рабом станет в будущем. Это не я придумал – это так написано в Ветхом Завете, и все претензии – не ко мне, а к авторам этой книги.

В киноискусство внедряют, прежде всего, негров, и это очень заметно. Смешение белых людей с неграми – это стратегическая задача религиозных маньяков, дрожащих от страха при мысли о том, что сбудется предсказание Ноя. По этой же самой причине, организован массовый въезд темнокожих людей в Европу, а в Соединённых Штатах Америки проводится самая настоящая пропаганда превосходства чёрного человека над белым. Ведь это и есть расизм! Белый имеет право на существование, и не надо изображать его человеком второго сорта по отношению к негру!

Тщательнее следите за сатанинскими мультиками американского производства. Там это всё и увидите.

 

Пятое правило касается пропаганды гомосексуализма в мультиках. Ведь даже и хвалёные диснеевские мультфильмы стали на путь жёсткой пропаганды гомосексуализма среди детей!

А тут ещё и наша Людмила Улицкая рассказывает в своей книге о некоем африканском племени, где в большом почёте педофилия и гомосексуализм. Это она для русских детей пишет такое! Между тем, сама же она говорит, что у неё в семье всё нормально, нет никакого гомосексуализма и все-превсе воспитываются только правильно. То есть она русским детям желает одного, а для своей семьи оставила что-то другое…

А что если такие люди, как Людмила Улицкая дорвутся до наших мультиков?

 

Есть и другие правила, но эти пять – основные.

При выборе игрового фильма для детей я всегда смотрю и на лица актёров – симпатичные они или нет. В фильме про Гарри Поттера лица у главного героя и других детей – очень неприятны. Это специально подобранные дети с проблемами в психике и с трудными характерами, что видно по их лицам. Из-за одних только лиц этот фильм смотреть невозможно, а я уже не говорю о сюжете.

Советский фильм «Приключения Электроника» мне представляется, по крайней мере, неудачным. И главная моя претензия: неудачно подобранные актёры. Я решил не показывать сыну этот фильм. Глубоких мыслей там нет никаких, а лица у главных героев – неприятные.

 

Фильм «Гостья из будущего» просто потряс моего сына до глубины души. Поскольку я эту кинокартину раньше и сам никогда не видел, то мы смотрели киноисторию про Алису Селезнёву вместе, и нам обоим было очень интересно. Другие фильмы по Киру Булычёву сыну тоже понравились, и я нашёл их весьма полезными и хорошими для детей.

Хотя однажды жена задала мне трёпку: я нашёл сыну какие-то мультики про Алису Селезнёву, решил, что там будет то же самое, что в «Гостье из будущего», а сам занялся своими делами. И только благодаря бдительности жены, я понял, какой опасности я подвергал ребёнка: в этом мультсериале показана Алиса Селезнёва совсем не такая, как в «Гостье из будущего». Это какая-то босячка – агрессивная, тупая и с разнузданным поведением. Фактически, это просто обычный американский мультик – тупой и злобный.

Но советский фильм «Гостья из будущего» оставил после себя и другой след. Наш фильм был снят в 1984-м году, а по его мотивам был в Австралии создан в 1992-м году фильм с похожим сюжетом: «Девочка из завтра». Там очень много серий, и все они, по какой-то непонятной причине, необычайно короткие – минут по 25 каждая, и это притупило мою бдительность. Я посмотрел с сыном первые четыре серии, а потом стал искать продолжение и, нечаянно заскочив далеко вперёд, наткнулся на какие-то недетские жестокости, что меня сразу же насторожило, и потом я попал на начало какой-то серии – не знаю с каким номером – и начал смотреть её самостоятельно. Без сына! Чтобы понять, что же там будет дальше.

И вот что я увидел в первые же минуты просмотра этой серии: мужчина, женщина и девочка обсуждают изображение, которое они где-то нашли и не могут понять, что это такое. Наконец, мужчина понимает, что это, и начинает не просто говорить, а долго-предолго объяснять: здесь мы наблюдаем эрегированный мужской член при таких-то и таких-то обстоятельствах… И это фильм для детей?

Я чуть не упал в обморок: ведь я мог нечаянно показать это своему шестилетнему сыну! И какие же вы всё-таки мрази, господа англосаксы!

Но потом я отошёл от изумления и задался вопросом: что это было?

И вот что понял: эти человеческие отбросы заманивали детей интересным началом – с забавными приключениями и всякими таинственностями! – только для того, чтобы потом выдать вот это самое (а там были и другие гадости, мне просто не хочется рассказывать о них)! Растление детей – это то, что исключительно важно для англосаксов. Почему? Да какая разница – почему? Англосаксы – это цивилизация сатанистов.

 

Листаю свои дневники и нахожу пример сатанизма уже норвежского. Он ничем не отличается от англосаксонского! Вот что я нашёл в своих старых записях:

С интересом посмотрел норвежский детский фантастический фильм 2007-го года под названием «Десять жизней кота Титаника».

Норвежская семья – все сплошь голубоглазые блондины – собирается в путешествие на корабле. Неожиданно девочка Лив узнаёт, что всё не так просто. У них под домом обнаруживается тайная кладовка, которая осталась от старых хозяев, Лив проникает туда, вступает в контакт с душами умерших тогдашних хозяев и узнаёт, что они отправились в 1912-м году в плавание на «Титанике» и все погибли. А у них был чёрный кот, который всем своим поведением давал им понять, что уходить в это плавание было нельзя. А они его не послушали и поэтому погибли. И вот теперь этот кот стал привиденческим, явился к людям нашего времени и подсказал им, что на том корабле, на котором они собираются сейчас в плавание, будет авария. Девочка Лив бежит на тот корабль, обнаруживает неисправность, и всё заканчивается хорошо.

И какой вывод?

Надо любить животных, и от них будет польза – это, что ли?

Нет. Фильм совсем не о том.

Пересказывая сюжет, я умышленно пропустил то, что в нём было самым главным и то, ради чего снималась эта мерзость для детей.

Одним из главных действующих героев фильма (на самом деле – самым главным!) является негритёнок Томас, с которым дружит девочка Лив. Все описанные выше приключения происходят только и только с его участием – так, словно бы без него они не могли бы произойти.

Что изменилось бы в сюжете, если бы роль Томаса исполнял белый мальчик?

А ровным счётом ничего! Весь сюжет остался бы в полной неприкосновенности.

Но тогда с какою же целью на роль Томаса был назначен негритянский мальчик Мартин Мбугуа? Это что – так важно показать, что в Норвегии живут негры? Кстати, женщина-врач, которая лечит девочку Лив, индийского происхождения – видимо, в Норвегии своих врачей не хватает. И они выписывают их из Индии. Охотно верю. Но негритёнок-то зачем оказался в фильме?

В фильме есть сцена, которая даёт ответ на этот вопрос.

Девочка-блондинка, вопреки запрету родителей, спускается в подвал, чтобы в очередной раз пообщаться там с привидениями. А негритёнок следует за нею. Мама девочки обнаруживает это и говорит им:

– Ну, зачем вы сюда залезли? И что вы тут делаете?

Девочка Лив не хочет сознаваться маме, что общалась с привидениями (та всё равно не поверит) и потому говорит совершенно невероятную вещь – и это и есть кульминация всего фильма, и это то, ради чего он снимался вообще:

– Мы целовались!

Это не так, и они там не целовались, и сам негритёнок удивился этим словам девочки.

И затем мама проявляет беспокойство – но не по поводу того, что белая девочка целовалась с негритёнком, а по поводу того, как бы они раньше времени чего-то не натворили. То есть, когда наступит время – пожалуйста, творите, но сейчас – рановато. Кстати, мама вовсе не имеет ничего против того, чтобы они целовались. Лишь бы только не больше этого. Входя в комнату, где находятся её дочка и этот негритёнок, мама стыдливо спрашивает:

– Простите, я вам не помешала?

То есть: мне понятно, что у вас любовь, и в этом нет ничего плохого, но я просто не хочу смущать вас своим внезапным появлением.

Это фильм не о котах, не о любви к животным, не о «Титанике», не о привидениях, которые живут в подвалах, а именно о том, что белая двенадцатилетняя девочка должна готовиться к тому, что, когда она вырастет, ей придётся вступать в связь с неграми, рожать от них и продолжать норвежскую нацию с помощью негров.

 

На самом деле есть примеры и других пакостных фильмов для детей, – фильмов, сделанных в Западной Европе и в Северной Америке, но я ведь не задавался целью заниматься такими обличениями и разоблачениями. Я пишу книгу о российской школе и о том, что в ней нужно преподавать российским детям. Предмет под названием КИНОВЕДЕНИЕ им нужен, но с подборкою материала для этого предмета нужно быть крайне осторожным. Если мы доверим эту работу американским агентам, которые сейчас занимают в нашем народном образовании самые главные посты, то мы уничтожим наших детей с помощью киноискусства ещё даже и быстрее, чем это могло бы произойти без помощи этого нового предмета.

Я всё же выскажусь о старых англосаксонских фильмах для детей:

«Седьмое путешествие Синдбада» – невообразимая чепуха! Там весь сюжет состоит из целого нагромождения глупостей и логических противоречий. Но показать эту киношку русским и российским детям пяти-шести лет – можно.

«Странствия Одиссея» с участием Керка Дугласа. Чтобы понять, что это по-настоящему хороший фильм для детей, нужно сначала посмотреть то убожество, которое сварганил про Одиссея наш Михалков-Кончаловский. Я посмотрел, и оно меня просто покоробило. Поэтому «Странствия Одиссея» нужно считать нужным для наших детей – хотя бы только для того, чтобы у них сложилось какое-то представление о наследии Гомера. Превзойти фильм Кончаловского – не велика честь, но, если в будущем появится какой-то новый фильм по мотивам «Илиады» и «Одиссеи» и автор сделает это лучше, чем это сделано в «Странствиях Одиссея», то честь ему и хвала!

«Великолепную семёрку» я показал своему шестилетнему сыну на другой день после просмотра «Человека-амфибии». Сыну понравился и наш фильм, и американский. Главная ценность «Великолепной семёрки»: изображение Добра и Зла. Фильм хороший – я так считаю.

С этим фильмом, однако, я напоролся на неожиданную неприятность: сын – спустя некоторое время – попросил, чтобы я ему снова дал посмотреть «Великолепную семёрку». Я тотчас же нашёл ему в Интернете этот фильм и включил. Сын через несколько минут заявил, что фильм ему не нравится. Я удивился, присел рядышком с ним и стал смотреть фильм… И вот что я увидел: умудрённый жизненным опытом отважный и благородный негр собирает горстку храбрецов (среди которых один отважный китаец!), и они за что-то сражаются. Я не знаю, были ли там героические лица нетрадиционной сексуальной ориентации, или мужественные лица с ограниченными возможностями здоровья, или альтернативно одарённые борцы за свободу, но, в рамках борьбы с сексизмом, там то и дело мельтешили храбрые женщины, которые стреляли и стреляли в каких-то плохих людей… Я изумился: что за чертовщина! А потом разобрался: фильмов с таким названием – два. Один – 1960-го года выпуска, а другой – 2016-го. В первый раз я показал сыну старый фильм, а во второй раз нечаянно вляпался в современную мерзость.

 

Киноискусством я увлекался всю свою сознательную жизнь: ещё в детские годы читал киносценарии. Например, сценарий «Полосатого рейса» я прочёл в журнале «Искусство кино» ещё до выхода этого фильма на экраны. Сначала прочёл и представил, как это всё должно быть, а потом уже увидел то, что было отснято по этому сюжету. И точно так же – и некоторые другие советские фильмы я сначала читал на бумаге и лишь затем смотрел на экране. У меня бы хватило мыслей по поводу киноискусства для детей – на целую книгу, но в рамках этой книги я выполнил поставленную задачу: вбросил идею о том, что предмет КИНОВЕДЕНИЕ должен быть введён в наших школах.

И это, пожалуй, всё, и мне пора переходить к поэзии.

 

 

Глава сорок девятая. О поэзии

Поэзия – это что? Раздел художественной литературы, или художественная литература – это раздел внутри поэзии?

Правильно именно последнее: с самого начала была только ПОЭЗИЯ, а у неё внутри стали выделяться со временем всякие другие направления. Например, художественная проза.

То, что поэзия – это литература в наиболее концентрированном виде, с этим спорить никто не станет. Но у меня есть ещё одно особое мнение по поводу поэзии: это неосознанное обращение человека к Высшим Силам. Хотя иногда и вполне осознанное. Стихи, которые не являются таким обращением – это вообще не поэзия. Даже, если эти стихи имеют хорошо отточенные рифмы. Если ты поэт, то ты непременно должен возноситься ввысь и воспарять к небесам. Ты просто обязан делать это. А если не делаешь, то ты не поэт.

Между прочим, Гоголь считал, что его «Мёртвые души» – это поэма, а не роман. Да ведь и Макаренко тоже считал, что у него получилась поэма, когда он писал о педагогике.

 

В начале 20-го века в нашей стране появилось много людей, которые овладели грамотностью и научились читать и писать. Потом появилось много людей, которые имели образование в десять классов. Потом появилось много людей с высшим образованием. Число начитанных людей стремительно росло. И, если в начале 20-го века графоманом считался такой стихоплёт, который не знает правил рифмовки и пишет бессмыслицу, то теперь появились громадные массы графоманов, которые прекрасно освоили все правила стихосложения: у них отличные рифмы, у них осмысленные поэтические тексты – с красивыми образами и со всеми нужными атрибутами поэзии.

Началось массовое производство качественных стихотворных текстов. И это убило поэзию. Она перестала быть достоянием отдельных гениев. По-настоящему талантливых поэтов сейчас в России – тысячи и тысячи!

А столько не нужно!

И, стало быть, они все переходят в разряд графоманов.

Сколько было гениев поэзии в 19-м веке?

Пушкин, Лермонтов и Жуковский – вот троица величайших.

Крылов также величайший, но у него жанр до такой степени неповторимый, что его невозможно ставить ни с кем рядом. Крылов – один, и он сам по себе. Но и он тоже – поэт.

А кто ещё? Некрасов, Тютчев, Алексей Константинович Толстой…

Между прочим, Тургенев был прекраснейшим поэтом, и если бы началась рекламная кампания по прославлению его поэтического творчества, то можно было бы сказать, что Тургенев великий русский поэт. Но так не говорят только потому, что Тургенев сам себя преподнёс Русскому народу в качестве величайшего прозаика.

На вопрос о том, сколько было в России значительных поэтов в 19-м веке, я бы ответил так: десять!

А сколько их было в веке 20-м? Счёт одним только талантливым поэтам Серебряного века идёт на десятки. А сколько было позже?

Никто и не скажет, но одно очевидно: очень много.

 

Я иногда ловлю себя на мысли, что меня просто тошнит от зарифмованных текстов, и тогда меня тянет на стихи без рифмы: «Илиада» и «Одиссея» прекрасно звучат и без всяких рифм. Между прочим, «Илиада» для русского человека – это ведь на самом деле не греческий текст, а перевод русского поэта Гнедича, а «Одиссея» – это перевод (хотя и с немецкого, а не с древнегреческого) русского поэта Жуковского! Строго говоря, ведь это русские стихи! Можно взять поэму всё того же самого Жуковского «Ундина» (вольный перевод) и войти с её помощью в мир совершенно неповторимой поэзии, в которой тоже нет места рифме!

Стихотворение Пушкина «Вновь я посетил», где нет рифмы, относится к самой драгоценной части его поэтического наследия:

 

…Вновь я посетил

Тот уголок земли, где я провёл

Изгнанником два года незаметных.

Уж десять лет ушло с тех пор – и много

Переменилось в жизни для меня,

И сам, покорный общему закону,

Переменился я – но здесь опять

Минувшее меня объемлет живо…

 

Оно звучит как текст древнегреческого стихотворения. Детям в школе учить его труднее, чем зарифмованные стихи, но ведь самое главное – это впечатление, а здесь оно – совершенно невероятное.

В знаменитом стихотворении Лермонтова «Валерик», похожем больше на балладу или маленькую поэму, меня, поражает такое место:

 

Уже затихло всё; тела

Стащили в кучу; кровь текла

Струёю дымной по каменьям,

Её тяжёлым испареньем

Был полон воздух. Генерал

Сидел в тени на барабане

И донесенья принимал.

Окрестный лес, как бы в тумане,

Синел в дыму пороховом.

А там вдали грядой нестройной,

Но вечно гордой и спокойной,

Тянулись горы – и Казбек

Сверкал главой остроконечной.

И с грустью тайной и сердечной

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он – зачем?

 

Здесь нас совершенно завораживает картина, описанная Лермонтовым. Она описана в зарифмованных стихах, но одна строка – единственная на всё стихотворение! – здесь лишена рифмы. И ведь этого никто не замечает, и, может быть, я вообще – первый человек, который заметил это. Не зарифмованная строка «Синел в дыму пороховом» никак не портит общего впечатления, и если о существовании этой строки сказать обычному читателю, то он лишь плечами пожмёт и скажет:

– Не рифмуется? Подумаешь, дело большое! Тут ведь важно совсем другое – о чём говорится в этом стихотворении!

Кстати, почему у Лермонтова получилось так?

Не знаю. Скорее всего, у него это произошло по невнимательности. Возможно, раньше там была строка, которая рифмовалась, но автор вычеркнул её и ничего не написал взамен – он так был захвачен своим творческим замыслом, что ему было не до этого.

И ведь вспомним: у древних греков рифма считалась погрешностью! А у нас теперь без неё нельзя.

Я скажу о том, что может случиться дальше: общественное мнение отшатнётся от рифмы, и многие тысячи талантливых поэтов начнут массово производить новые стихотворные тексты без рифмы. На этот процесс может уйти от десяти до двадцати лет. И потом всё опять обрушится. Уже и такая поэзия всем наскучит!

И что же дальше?

 

Полагаю, проза и поэзия не умрут никогда. Просто они должны быть уделом избранных, а не порождением массового сознания.

Но каким образом современный поэт может понять, избранный он или не избранный? Спроси любого поэта: ты избранный или нет?

И он ответит:

– Вот именно я – как раз-таки избранный! Все остальные тысячи поэтов – а хоть бы и миллионы! – ошибочны, а именно мне одному выпал высокий звёздный жребий быть избранным!

И так ответят на этот вопрос тысячи и тысячи поэтов, а тот, кто постесняется такое вымолвить вслух, тот подумает именно это, и в гордом одиночестве будет считать именно себя самого величайшим поэтом.

Я призываю всех поэтов из числа избранных брать пример с меня: я уничтожил почти все свои стихи. Оставил себе на память лишь самую малость и всего лишь несколько штучек где-то и когда-то вынес на всеобщее обозрение.

Так много поэтов, сколько развелось сейчас, не нужно. Десять великих на один век – и хватит. И то сказать: каждое тысячелетие в России будет накапливаться целая сотня великих поэтов. А такого не может быть – ста великих поэтов за тысячу лет истории страны. А сколько может великих поэтов выделиться за тысячу лет?

Десять!

Из расчёта: один великий поэт на один век.

 

Однажды я, во время посещения Третьяковской галереи, наткнулся в ней на бюст Ивана Андреевича Крылова работы скульптора Гальберга. Остановился и стал смотреть на бюст. Смотрел-смотрел и простоял так в полном изумлении от увиденного полчаса. Мне кажется, что именно в тот раз я более-менее понял, кто такой был Крылов. Я как бы вошёл в него и в его судьбу. Ну, или попытался войти… Это была такая громада, что наше повседневное сознание едва ли это поймёт. Все просто знают: Крылов знаменитый баснописец! Некоторые скажут: великий. Но такое говорится как бы по привычке: нам внушили в школе, что Крылов велик, вот мы и повторяем. А в детские годы мы даже учили наизусть его басни, выходили к доске и громким или тихим голосом, в меру своих ораторских способностей, проговаривали эти басни…

А может быть, это всё враньё, что он такой уж великий? Кто-то выдумал это утверждение, а мы поверили ему и повторяем…

Но вот поразительное обстоятельство: до Крылова (1769-1844) на Руси встречались иногда баснописцы: Тредиаковский (1703-1769), Сумароков (1717-1777), Хемницер (1745-1784), Дмитриев (1760-1837). Даже и сам Пушкин пробовал свои силы в этом искусстве.

Но после смерти Крылова Русская земля самым странным образом перестала вдруг рождать на свет баснописцев. Попытался было в 20-м веке Сергей Михалков (1913-2009) заявить о себе как о баснописце, но его заявка была почему-то отвергнута народом. И другая странность: все баснописцы, какие были до Крылова, как-то вдруг взяли да и забылись разом. И даже не все знают, что Пушкин пытался писать басни. И получается, что баснописец у нас, на Руси, только один-единственный. И нет другого.

И не надо!

А всё потому, что вакансия на должность великого баснописца Господом Богом всегда выделяется только одна на один народ. У Русского народа эта вакансия занята Крыловым, а должность баснописца номер два у нас не предусмотрена штатным расписанием. (За всеми претензиями обращайтесь к Составителю штатного расписания, а не ко мне!) Русской нации нужен только один-единственный баснописец, и Крылов уже занял этот пост.

Поэтому никому не советую становиться баснописцем – ничего не получится.

Но вот потеснить Пушкина, Лермонтова и Есенина лезут все кому не лень, и почему-то все уверены, что им это удастся.

Как говорил Гофман в одной своей сказке: вздорное самообольщение!

Я скажу страшную вещь: даже если сейчас и явится гениальный русский поэт, сопоставимый по своим свойствам с Пушкиным, то его никто не заметит, и он так и помрёт в забвении. А всё потому, что все должности уже заняты, и уволить Пушкина с его должности и поставить на его место кого-то другого – не получится ни у кого. И точно так же Лермонтова никто не сможет уволить. И Есенина.

Даже если мы допустим, что это несправедливо, то и тогда мы должны смириться с таким положением вещей: великие русские поэты заняли свои места, и никто их оттуда не сдвинет. Ниже великих стоят на своих пьедесталах просто хорошие русские поэты, но и они занимают свои места так, что к ним в компанию протиснуться невозможно.

Не лезьте в великие поэты! И в хорошие – тоже. И в поэты третьесортные – тоже. Всё занято, и новые поэты не нужны.

Впрочем, я понимаю, что никто меня не послушает, и про меня скажут, что я злопыхатель и палач молодых поэтических дарований.

 

Хотя бывают и другие варианты.

Однажды, когда я служил в армии, я прочёл в газете Приволжского военного округа стихотворение одного знакомого солдата из первой роты. А там было написано в стихах: Ленин, Родина, Партия, вперёд к победе коммунизма и великим свершениям… Это только сейчас говорят, что тогда кто-то во что-то верил. В году 1971-м никто ни во что не верил – ни в Ленина, ни в партию. Я, по крайней мере, таких людей никогда не встречал. И этот самый солдат был точно так же из числа неверующих – это я это знал с его же слов, ибо мы с ним до этого много раз говорили на всякие запрещённые темы.

Сам-то я служил в другой роте, которая размещалась на другой улице города Уфы, и видеться мы могли не каждый день. И вот встретил я его в скверике, который был возле штаба нашего полка, уселись мы на скамейке, стали, как водится, беседовать на всякие интеллектуальные темы (а мы сами себя считали интеллектуалами), и я спрашиваю:

– Это был твой стишок?

Я думал, он будет отпираться. А он и отвечает:

– Мой.

– А сколько ты за него получил?

Он ответил одним словом:

– Червончик.

Я спросил:

– И не стыдно?

А он:

– Да пошёл ты!

И он даже не обиделся на меня, хотя поэты обычно очень обидчивый народ. А всё потому, что рядовой солдат в те времена получал денежного довольствия в месяц три рубля восемьдесят копеек. А тут – десять рублей! А тогда командир отделения получал десять рублей восемьдесят копеек, и это был сержант, а заместитель командира взвода, старший сержант, получал тринадцать рублей восемьдесят копеек. Стало быть, пиши по одному стишку в месяц и будешь получать на десять рублей больше – как заместитель командира взвода. А он и писал – у него это легко получалось. И на весь Приволжский военный округ он был один такой, и конкурентов у него не было.

А потом ему захотелось прикинуться больным, и он пришёл в полковую санчасть и попросил принять его туда – дней на несколько. Чтобы полежать, отдохнуть. Но сделал он это не просто: сочинил стишок про военных врачей, которые спасают заболевших героических солдат поэтического фронта, и преподнёс полковому врачу. Тот прочёл и растрогался. И тут же принял на лечение мнимо заболевшего поэта. Я помню некоторые слова из того стишка:

 

Ни перед разлукою, ни перед свиданием

Мы так не волнуемся, как вас ожидая…

 

Это имелись в виду врачи, приходящие на помощь к заболевшим поэтам! А концовка была такая:

 

И губы потресканы,

но шепчем ноча́ми мы:

Быть трудно поэтами –

Труднее врачами!

 

Во даёт! Уметь надо!

 

Говоря о современной русской поэзии, я хотел бы привести ещё маленький отрывок из своего автобиографического романа «Татьянин наказ». Это про то, как я после смерти своей первой жены выполнял её наказ не оставаться в этой жизни одному и непременно жениться.

Выполняя наказ покойной жены, я познакомился с женщиною по имени Галина. Она мне показалась скучною, но поскольку найти мне предстояло, согласно наказу жены, «простую хорошую женщину», то я тогда же и решил: а может, это и к лучшему?

А было это летом 2006-го года, когда красавица-интеллектуалка из Горловки дала мне отставку (временную, как оказалось). Я тогда встретился с этою Галиною и мы пошли с нею купаться на Северное водохранилище.

И далее следует отрывок из моего романа:

 

Наступили сумерки, а потом и просто – самая настоящая ночь, но люди на пляже расходиться не собирались. Было очень светло – огни сияли и с противоположного берега, и с этого; кругом играла какая-то музыка, и, судя по всему, люди собирались пробыть здесь до утра.

Но после десяти мы всё-таки встали, и я пошёл провожать её на автобусную остановку.

Когда мы делали затяжной подъём по каменной лестнице, наш путь пролегал в одном месте мимо светящегося огнями ресторанчика, откуда доносилась какая-то громкая песня. Галина остановилась и спросила, как я отношусь к этой песне – она, видимо, хотела протестировать меня на культурный уровень или на некую эстетическую прочность.

Я впервые слышал и эту песню, и этого певца и спросил:

– Никак не отношусь. А кто это поёт?

Она обалдела от такого вопроса и сказала – этак задумчиво, многозначительно и насмешливо:

– Как это кто? Да ведь это же Круг!

Я тоже обалдел от этого известия, потому что никогда раньше не слышал этого имени. Я спросил:

– Круг? А кто это?

Она чуть не упала в обморок от моего невежества.

– Как – кто? Но ведь это же величайший!.. Знаменитейший!.. Ведь это же его известная песня – «Владимирский централ»!

Я пожал плечами и проговорил:

– «Владимирский централ»? Впервые слышу. Это про тюрьму, что ли?

Галина возмутилась:

– Ну да! Разве ты не чувствуешь всей этой энергетики?

Я признался:

– Нет, не чувствую. Мой сосед, Юрий Дмитриевич, очень хороший человек, но по пьяному делу – чуть что и начинает горланить на весь дом:

 

Таганка, я твой навеки арестант,

погибли юность и талант

в твоих стенах!

 

Так надоело – если б ты знала. А ещё у него любимая песня есть такая:

 

Не сыпь мне соль на рану,

не говори навзрыд,

не сыпь мне соль на рану,

она ещё болит…

 

Такая же муть…

– Но почему же муть? – возмутилась Галина впервые за всё время нашего знакомства. – Всё у тебя – муть! И «Таганка», и «Не сыпь мне соль на рану» – это ведь тоже очень хорошие песни! Просто Круг – это всё-таки более высокий уровень искусства.

И я тогда вспомнил свою горловскую знакомую и с тоскою подумал: «Красавица-профессорша из тамошнего института иностранных языков мне бы ни за что в жизни такого не сказала! Вот кого я потерял!..»

А Галина, видимо, расстроенная моим культурным уровнем, сказала задумчиво и даже как-то грустно:

– Круга ты не знаешь, хороших песен не понимаешь, а чего ты ещё не знаешь и не понимаешь?

Я назвал первое, что пришло в голову:

– Я никогда не видел фильмов «Белое солнце пустыни» и «С лёгким паром». Фильмы «Служебный роман» и «Москва слезам не верит» – я видел, но жалею об этом…

Я понял, что Галина очень огорчена и разочарована, и не стал добивать её сообщениями о том, что я презираю русский шансон, терпеть не могу Аллу Пугачёву и не признаю́ праздника под названием «восьмое марта».

 

В общем, эта встреча оказалась у нас второю и последнею. Она мне не простила неприятия русского шансона, и дала мне отставку. А в скором времени моя горловская знакомая решила со мною помириться, я снова стал ездить к ней в гости, а она ко мне, но, как я уже упоминал, у нас потом так ничего и не вышло. Слишком величавым был там у неё начальственный кабинет, в котором она восседала. Перед входом в тот кабинет я читал её должность не на обычной табличке, а на стене – слева от двери. Это были огромные металлические буквы, вмонтированные в стену! И это означало недосягаемую для меня степень величественности.

И мы тогда расстались.

А спустя много лет эта прекрасная и мыслящая русская женщина внезапно переметнулась на сторону бандеровцев, и я тогда с ужасом понял: блистательное знание литературы и иностранных языков ещё ничего в этой жизни не гарантирует!

А впрочем, это я отвлёкся. Поэзия – это такая вещь, что о ней только заговори и сразу уносишься куда-то не туда…

Продолжу.

 

Весьма большая неприятность случилась у нас и с русскими песнями. Одно время были русские народные песни, и всё было хорошо. Потом появились какие-то городские романсы, песни на слова отдельных поэтов – великих и простых. И где-то в последней четверти 20-го века всё вдруг куда-то стало исчезать. И хороших стихов для хороших песен никто больше не сочиняет. Все песни в нынешней России делятся только на два сорта:

1) очень плохие

и

2) совсем отвратительные.

И третьей разновидности нет. Только эти две.

А я уже говорил, что киноискусство исчезло, проза исчезла, а теперь ещё выясняется, что и поэзии пришёл конец, а заодно и песенному искусству. Всё хорошее в поэзии уже написано, а нового создать невозможно.

И что делать?

Фёдор Михайлович Достоевский (1821-1881) сказал однажды по этому поводу:

– Смирись, гордый человек!

Самым настоятельным образом прошу всех принять к сведению эти слова в той части нашего бытия, которая касается поэзии. Этот вид искусства пока прекратил своё развитие, каковое прекращение будет ещё длиться, быть может, долго – пятьдесят лет или сто.

И есть только один выход из этого положения: принять к сведению всё то великое, что уже написано в русской поэзии и учить, учить и учить стихи великих русских поэтов. Наизусть.

И предназначение школы в том-то и состоит, чтобы дети успели выучить как можно больше стихов за время своего пребывания в ней. Ибо после окончания школы подавляющее большинство людей не выучит до конца своей жизни уже более ни единого стихотворения. Ну, разве что выучат какую-нибудь новую песенку типа «Не сыпь мне соль на рану». Или про Таганку.

Выученные наизусть поэтические строки со временем превратятся в памяти человека в жёсткие штампы, не подлежащие пересмотру:

 

По небу полуночи ангел летел,

И тихую песню он пел…

 

За Непрядвой лебеди кричали,

И опять, опять они кричат…

 

А вы, друзья, как ни садитесь;

Всё в музыканты не годитесь…

 

И никуда от этих штампов уже не деться – их высокое предназначение сопровождать нас всю нашу жизнь.

 

 

Глава пятидесятая. Почему меня возмущает Маяковский?

И не просто возмущает. Я нахожу его бессовестным человеком и считаю, что его стихотворения следует вообще выбросить вон из школьной программы. Возможно, русским детям полезно знать, поэты какого сорта почитались великими при советской власти. Но если стихи Маяковского и оставлять в программе, то только при условии честного разбора тех дьявольских ухищрений, которые внедрены в его стихи.

И я сейчас это самое и сделаю: покажу, как надо воспринимать поэтические тексты Маяковского, объясню, какие приёмы он использовал и дам нравственную оценку этим приёмам. Говорить о стихах Маяковского нужно либо примерно так, как я о них сейчас расскажу, либо не говорить совсем – выбросить этого человека из народной памяти и школьных программ. Забыть!

В советском штатном расписании Маяковский занимал должность ВЕЛИКОГО ПРОЛЕТАРСКОГО ПОЭТА или ВЕЛИКОГО ПОЭТА РЕВОЛЮЦИИ. Это надуманная должность, и Маяковский был поставлен на неё не народным волеизъявлением, а по приказу свыше. Вспомним, что сказал товарищ Сталин о Маяковском: не любить Маяковского – преступление! А потом уже и Сталин помер, а Маяковский всё занимал и занимал эту свою должность. А потом и советская власть рухнула, а он всё продолжает занимать какую-то высокую ступень на каком-то пьедестале почёта…

Да чего ради! Кто он такой?

 

Для тщательного и весьма жестокого разбора я возьму стихотворение Маяковского «Марш ударных бригад». Я уже делал такой разбор на уроках литературы в разных классах и в разные годы и добивался ожидаемого эффекта: дети понимали, что сталкиваются с чем-то невероятным, о существовании чего они ранее не подозревали.

 

Перед тем, как показать начинку стихотворения Маяковского «Марш ударных бригад», я должен сообщить о предварительных условиях своей работы с этим текстом.

Никаких «лесенок»! Маяковский записывал свои стихи таким необычным способом для того, чтобы сбить с толку читателя. На самом деле, его стихи состоят из обыкновенных четверостиший, в которых строка номер один рифмуется со строкою номер три, а строка номер два – со строкою номер четыре. Это самая обычная рифмовка, однако Маяковский выработал для себя кое-какие правила, которые в его стихотворениях – и в этом тоже! – соблюдаются самым тщательным образом. Вот эти правила:

 

Самое главное слово, которое содержится в каждой отдельной строке, всегда должно стоять в самом конце и рифмоваться. Соответственно, ценность других слов на этой же строке уменьшается по сравнению с этим словом.

Первые две строки в каждом четверостишье никогда не содержат в себе никаких глубоких мыслей и сильных заявлений. В большинстве случаев они вообще бессмысленны, и при отдельном рассмотрении первых двух строк у всякого непредвзятого исследователя возникает вопрос: что этот набор слов означает и зачем он вообще писался автором?

Смысловая и эмоциональная насыщенность возникает только во второй половине четверостишья, причём четвёртая строка содержит в себе самую важную мысль.

Если стихи читать вслух, то первая половина четверостишия произносится всегда тише, а вторая – громче.

Поскольку первая половина четверостишья бессмысленна, то она произносится как бы скороговоркою, чтобы не дать слушателю вдуматься в эти слова и чтобы тот не удивился их бессмысленности. Вторая половина проговаривается чётче, громче, медленнее и на неё делается интонационный упор.

Рифмы в первых двух строках также не имеют особого значения. Их роль заключается только в том, чтобы подпирать рифмы в двух строках второго четверостишья. Вот эти рифмы как раз-таки и важны!

Таким образом, мы получаем такое чередование строк:

– две бессмысленных и слабых строки плюс две мощных;

– две бессмысленных и слабых строки плюс две мощных…

И только так – на протяжении всего стихотворения! Слабость и мощь чередуются через равные промежутки времени и создают скрытый ритм, о существовании которого читатель или слушатель стихотворения не подозревает, но тайное воздействие которого ощущает на себе.

Но и это не всё! Четверостишья также не равноправны между собою и делятся на более слабые в эмоциональном смысле и более сильные. И такое чередование происходит так:

– слабое четверостишье – сильное,

– слабое четверостишье – сильное…

И так – всё стихотворение!

И теперь представим себе, какой эффект при этом достигался. На сцену выходит сам Маяковский – высокий, строгий, величественный, прилично одетый и с пронзительным взглядом. У него – громовой голос и немыслимый артистический талант. И он произносит стихотворение, в котором у слушателей внимание то притупляется, то вдруг взмывает к самым вершинам, потом опять – притупляется и опять взмывает… И так – через равные промежутки времени. Кроме того, каждое второе четверостишье содержит в себе сильно звучащий лозунг, который произносится талантливым оратором так, что всех слушателей просто бросает в дрожь от избытка эмоций.

По смыслу стихотворение «Марш ударных бригад» напоминает учение товарища Троцкого, который хотел создать трудовые армии. И здесь речь идёт именно об этом: о трудовой армии. И обращение ведётся к рядовым солдатам этой армии: вперёд, в бой!

В тексте стихотворения я немножечко подправил знаки препинания и там, где нужно, расставил ударения. То, что проговаривается громче и считается более важным, – выделил жирным шрифтом. А то, чему отводится роль равномерно повторяющихся лозунгов, я выделил не только жирным шрифтом, но и большими буквами. Нумерация четверостиший – это также моя идея. С номерами мне легче работать с текстом стихотворения и рассказывать о его тайных механизмах другим людям.

 

И теперь читаем весь текст:

 

 

– 1–

Вперёд – тракторами по целине!

Домны – коммуне подступом!

Сегодня бейся, революционер,

на баррикадах производства.

 

– 2 –

Раздувай коллективную грудь-меха́,

лозунг мчи по рабочим взвóдам.

ОТ УДАРНЫХ БРИГАД – К УДАРНЫМ ЦЕХАМ

ОТ ЦЕХОВ – К УДАРНЫМ ЗАВОДАМ.

 

– 3 –

Вперёд, в египетскую русскую темь,

как гвозди вбивай лампы!

Шаг держи! Не теряй темп!

Перегнать пятилетку нам бы.

 

– 4 –

Распрабабкиной техники скидывай хлам.

Днепр, турбины верти по заводьям.

ОТ УДАРНЫХ БРИГАД – К УДАРНЫМ ЦЕХАМ

ОТ ЦЕХОВ – К УДАРНЫМ ЗАВОДАМ.

 

– 5 –

Вперёд! Коммуну из времени вод

не выловишь золото-рыбкою.

Накручивай, наворачивай ход

Без праздников – непрерывкою.

 

– 6 –

Трактор туда, где корпела соха,

хлеб штурмуй колхозным походом.

ОТ УДАРНЫХ БРИГАД – К УДАРНЫМ ЦЕХАМ

ОТ ЦЕХОВ – К УДАРНЫМ ЗАВОДАМ.

 

– 7 –

Вперёд беспрогульным гигантским ходом!

Не взять нас буржуевым гончим!

Вперёд! Пятилетку в четыре года

выполним, вымчим, закончим.

 

– 8 –

Электричество лей, река-лиха́!

Двигай фабрики фырком зловодым

ОТ УДАРНЫХ БРИГАД – К УДАРНЫМ ЦЕХАМ

ОТ ЦЕХОВ – К УДАРНЫМ ЗАВОДАМ.

 

– 9 –

Энтузиазм, разрастайся и длись

фабричным сиянием радужным.

Сейчас подымается социализм

живым, настоящим, правдошним.

 

– 10 –

Этот лозунг неси бряцаньем стиха,

размалюй плакатным разводом.

ОТ УДАРНЫХ БРИГАД – К УДАРНЫМ ЦЕХАМ

ОТ ЦЕХОВ – К УДАРНЫМ ЗАВОДАМ.

1930

 

И теперь смотрим, что мы имеем:

– десять четверостиший;

– во второй половине каждого четверостишья с нечётным номером какой-то призыв и всегда разный (во всех первых половинах мы имеем бессвязный текст);

– во второй половине каждого чётного четверостишья мы имеем один и тот же призыв, который повторяется пять раз за всё то время, что звучит стихотворение (с первыми половинами – здесь то же самое: это нечто бессмысленное).

Отмечаем, что каждое чётное четверостишье звучит торжественнее, чем каждое нечётное.

И теперь начинаем ставить жестокие опыты с номерами четверостиший.

Если последнее, десятое четверостишье прочесть с небольшим отклонением в интонации (нужно поставить двоеточие в конце второй строки), то оно вполне может сойти и за первое. Читаем именно так, как будто это самое начало:

 

Этот лозунг неси бряцаньем стиха,

размалюй плакатным разводом:

ОТ УДАРНЫХ БРИГАД – К УДАРНЫМ ЦЕХАМ

ОТ ЦЕХОВ – К УДАРНЫМ ЗАВОДАМ.

 

И затем, после десятого номера читаем девятый, за ним – восьмой, седьмой и так – вплоть до первого.

И что изменится?

Да ничего!

А теперь давайте возьмём стихотворение Пушкина «Зимнее утро» и прочтём вот так же с зада наперёд – и что у нас выйдет?

Чепуха выйдет. Бессмыслица.

А стишок Маяковского можно читать и так, и этак, и ничего при этом не случится.

Можно делать и другие перестановки. Например, все чётные строки оставить на местах, а все нечётные как угодно перетасовать. И что было, то и останется.

 

Особая тема: первые две строки в каждом четверостишье. Вот я – учитель, и я прихожу в тот класс школы, где дети не проходят Маяковского, и там вызываю к доске круглого отличника, который необычайно силён в русском языке. Выписываю для него на доске следующий текст, не объясняя, откуда он взят мною:

 

Вперёд, в египетскую русскую темь,

как гвозди вбивай лампы!

 

И предлагаю этому отличнику сделать разбор написанного мною предложения. Он почитает, быть может, слегка удивится, но скажет всё-таки, что это призыв двигаться вперёд в темноту, которая одновременно и египетская, и русская. Кроме того, это призыв вбивать лампы так, как будто это гвозди.

Я спрошу ученика: объясни мне, почему темнота – одновременно и египетская, и русская? Это что за образ?

Ученик не ответит. Начнём думать всем классом, и тут послышатся всякие предположения…

Да, но почему нужно вбивать лампы как гвозди? Куда вбивать? Каким инструментом? С какою целью?

Теперь так: это два простых предложения, объединённых в одно сложносочинённое, бессоюзное. Если я беру два простых предложения «Травка зеленеет» и «Солнышко блестит», а затем объединяю их в одно сложносочинённое бессоюзное, то я это делаю не просто так: оба заявления – о травке и о солнышке – имеют много общего между собою: речь идёт о весне, о красоте, о моём настроении при взгляде на всё это. Невозможно объединить два простых предложения в одно, если взять два предложения с разным смыслом. Например: «Дважды два – четыре» и «Планета Юпитер вращается вокруг Солнца». Объединять нужно и можно только родственные идеи. А что родственного между призывом идти в темноту, которая одновременно и египетская, и русская, и призывом вбивать, непонятно с какою целью лампы – так, словно бы это гвозди? Бить молотком по стеклянным лампам, принимая их за гвозди, – это где такое может быть? Не в сумасшедшем ли доме?

 

Новый вопрос: к кому обращается автор?

Первые две строки в стихотворении я записал так:

 

Вперёд – тракторами по целине!

Домны – коммуне подступом!

 

Первое тире – моё собственное. И второе – тоже. Насчёт правильности первого я не сомневаюсь, а вот насчёт второго… Не знаю, что и думать. У Маяковского никакого тире здесь нет, но предложение ведь не имеет никакого смыла. И тогда я подумал так: пусть будет тире, которое, как известно, подразумевает какие-то пропущенные слова, и тогда смысл получится такой:

 

Домны пусть будут коммуне подступом!

 

Дескать, возведём домны, и они будут нашим подступом к светлому коммунистическому будущему… Но я читаю-читаю то, что получилось, и думаю: а может быть, это у него такое обращение? Он обращается к домнам, чтобы они стали подступом к коммунам! Тогда должна быть запятая:

 

Домны, коммуне подступом!

 

Дескать:

 

О, домны! Будьте же вы подступом на нашем пути к коммунизму!

 

Мне возразят: не мог Маяковский обращаться к домнам, ведь это же совсем глупо!

Мог. И очень даже. И примеров подобных обращений у него полно. Например, в этом стихотворении их целых два:

 

Электричество лей, река-лиха́!

Двигай фабрики фырком зловодым…

 

Здесь он обращается, как кажется, к реке. Но такое принято в русской поэзии: Пушкин обращался к Дону, как будто он живой, а Некрасов – к Волге. Попутно, чтобы уже не отвлекаться больше, отмечу и другую таинственность слога Маяковского: золото-рыбка – это то самое несклоняемое прилагательное, от вторжения которого я предупреждал выше. Нужно было сказать золотая рыбка, но он сказал: золото-рыбка. Но, если мы допустим несклоняемые прилагательные, то у нас со временем будет Индия-океан и даже Тишина-океан. Но, всё-таки золото-рыбка – это понятно: золотая рыбка! А вот река-лиха́ – это что? Река лихая? Но тогда почему у Маяковского здесь стоит дефис – так же, как и в случае с конструкцией золото-рыбка? Может быть, он имел в виду речную лихость? И тогда он обращается к речной лихости!

Но вот другой пример:

 

Энтузиазм, разрастайся и длись

фабричным сиянием радужным.

 

Это он уже обращается к энтузиазму. А как к нему можно обращаться? Он какой из себя?

А такой же, как и речная лихость!

Все остальные обращения – вроде бы к людям. Но это всё безликая масса. Трудовая армия по рецепту товарища Троцкого. Он обращается к безликой массе, и это такой же точно фантом, как и энтузиазм.

В других стихах Маяковского есть и другие примеры. Если бы я захотел, я бы написал целую книгу с разбором тех безумств, которые он внедрял в народные массы. Но – нет желания. И другим не советую. Не стоит он того; лучше взять достойного поэта, может, какая-то польза и будет от изучения его творчества.

 

Маяковского нужно изъять из школьной программы – напрочь! Я не думаю, что нашим детям так уж полезно для их психического здоровья нейро-лингвистическое программирование, которое он практиковал. А разгадывать на уроках литературы стихи с непонятным содержанием – пустая трата времени.

 

Я сразу смазал карту будня,

плеснувши краску из стакана;

я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестя́ной рыбы

прочёл я зовы новых губ.

А вы ноктюрн сыграть могли бы

на флейте водосточных труб?

 

А вот ещё поэтическое высказывание Маяковского:

 

Я люблю смотреть, как умирают дети.

 

Зачем всё это?!

Забыть и не вспоминать! Смаковать ужасы его личной жизни – никому не советую. Это будет что-то вроде злорадства: дескать, ты к России вот так относился, а к тебе в отместку за это явилась женщина – скопище всех пороков! – по имени Лиля Брик!

Технологии Маяковского были высочайшего уровня. Никакие ни Пушкин, ни Лермонтов даже и отдалённо не приближались к таким знаниям и открытиям. Те-то люди были простые и наивные, куда им было до таких технологий!

Может быть, если бы технологии Маяковского – да применить бы на благие цели! И тогда писать бы с их помощью не плохие стихи, а хорошие!.. Вот было бы тогда здорово! Ведь это же точно, что гениальность!

Гениальность – да. Но только злодейская. Я не знаю ни единого последователя технологий Маяковского, кого бы можно было назвать хорошим поэтом.

Назову троих самых удачливых последователей: это Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский (не путать со Всеволодом Рождественским! – это был хороший человек) и Евгений Евтушенко.

Вознесенский – это вообще не поэт. Ноль!

Роберт Рождественский – придворный поэт со статусом поэта номер один в Советском Союзе.

Евгений Евтушенко – примерно такой же, но – со вторым номером.

У Роберта и Евгения были какие-то проблески таланта, но их нужно долго-предолго искать. Да только стоят ли эти поиски того, чтобы тратить на них силы?

 

Были ещё Окуджава, Высоцкий, Цой и Розенбаум. И тут я расписываюсь в своём полном бессилии: не могу я собраться с духом и описать то, как я презираю этих поэтов! Ну, допустим, что про Окуджаву можно было бы рассказать, вспомнив его хвалебные высказывания о чеченских террористах, циничные высказывания о деньгах или о его мнимом фронтовом прошлом. И этого бы хватило!

А вот с Высоцким пришлось бы повозиться: тут пришлось бы вспомнить и кое-какие его речи, и рассказать о поступках и об образе жизни… И только затем можно было бы плавно перейти к анализу его стихотворных текстов. И это всё потянуло бы на отдельную книгу… Но я сам себя спрашиваю: ради чего я должен тратить столько сил на человека, которого я считаю родоначальником громкоголосой пошлости, высокопарной похабщины и легализации блатных интонаций в искусстве? Презрение моё к нему безгранично, и пусть лучше я буду считаться злопыхателем, но я не хочу развивать эту тему – по причине отвращения к ней.

Цой, как человек, намного симпатичнее и понятнее Высоцкого, но и он – пустое место… Розенбаум?.. Бог с ними со всеми! Пусть уйдут в прошлое и там забудутся.

 

 

Глава пятьдесят первая. Русские поэты двадцатого века

Каких русских поэтов 20-го века я бы назвал в качестве непременно нужных для школьной программы?

Трудный вопрос.

Если в последние два года пребывания в школе ученик проходит в предпоследнем классе русскую классическую литературу 19-го века, а на последнем году обучения он переходит к веку 20-му, то вот на что он настраивается: тогда были великие поэты, и сейчас они тоже будут. Образно говоря: там был свой Пушкин, а здесь – свой. И это неправильно.

Ученик ждёт, что всё будет повторяться: появится свой аналог Пушкина, появится свой аналог Толстого… А ведь так не будет! Всё будет только хуже, проще и слабее, потому что наступил век ухудшения искусства слова. И ученика нужно готовить к этому разочарованию, но так, чтобы не наносить слишком сильного удара по его надеждам.

Сделать это можно и нужно таким образом: в первой половине предпоследнего класса изучается литература 19-го века, а во второй половине этого же самого класса – литература века 20-го. И точно так же должно быть в последнем, выпускном классе. И, таким образом, ученику будет не так тяжело осознать, что с наступлением века 20-го окончилась эпоха великих поэтов. Если весь учебный год учить только одну литературу 20-го века, то можно прийти в уныние от отсутствия великой поэзии. А поводов для уныния очень много.

Между тем, список русских поэтов 20-го века нужно не просто составить, а ещё и сделать так, чтобы он не получился чересчур длинным. Это должно быть всего несколько имён. Я уже говорил, что хороших поэтов в 20-м веке стало невообразимо много – это связано с лавинообразным распространением культуры и образования. Не могут дети изучать творческое наследие десятков поэтов. Нужно отобрать несколько имён, а остальные – безжалостно отбросить и порекомендовать заниматься ими в рамках внеклассного чтения.

 

Итак: проблема списка!

Поскольку Маяковский отпадает по причине своей полной и безоговорочной аморальности, то остаются только два самых значительных поэта на весь двадцатый век: Сергей Александрович Есенин (1895-1925) и Александр Александрович Блок (1880-1921). Я поставил бы их на одну ступень пьедестала и не стал бы заниматься спорами о том, кто из них будет повыше, а кто пониже. Ступень эта – высшая, но лишь в масштабах 20-го века, который я как бы отгораживаю от века 19-го.

Ужас в том, что Есенин является общепризнанным народным поэтом. Его любили и белые, и красные; его и сейчас любят. А вот с Блоком так не получилось: он поэт не для всех. К тому же Есенина можно и должно проходить на всех ступенях обучения в школе – может даже, начиная с первого класса или со второго, а с Блоком так не получится. Его можно подать только в самом конце.

У Есенина я бы взял для изучения в старших классах всё, что угодно, кроме поэзии революционной и поэзии кабацкой. Но, к сожалению, дети народ дотошный, и они до кабацких стишков непременно доберутся сами, ещё и наизусть будут их учить. И с этим ничего поделать нельзя: будут читать и учить, и как им запретишь это?

Но хотя бы от халтурных революционных стихов надо оградить наших детей! И здесь простыми запретами не обойдёшься, так же, как и простым замалчиванием. Я предлагаю вышибать клин клином.

У Есенина была ревность к славе Маяковского, в связи с чем он предпринимал попытки переплюнуть по части революционности этого самого Маяковского (как будто это было возможно!) и усиленно впихивал в свои стихи имена всяких революционных мерзавцев, расписывая какие-то подвиги красных… Но имеем ли мы право скрывать от учеников такие вещи? Мы, взрослые, – кем мы являемся для детей? Выдавателями жизненно важных наставлений, составителями учебников или жуликами-мошенниками? Ничего хорошего от такого утаивания у нас не получится. Разве допустимо скрывать от детей тот факт, что до революции Есенин читал стихи царской семье, а потом вдруг взял да и подался в пламенные революционеры? При советской власти этот факт трусливо скрывали. И мы сейчас должны поступать так же?

Думаю, что «Песнь о великом походе» учитель обязан сам лично прочесть в классе своим ученикам. Это должен быть не урезанный текст, а полный – с упоминаниями Зиновьева и Троцкого и со всем безобразным подхалимажем, до которого тогда опустился Есенин. (Есть тексты урезанные, где ничего этого нет!) Учитель, с высоты своего знания, должен дать нравственную оценку этому ужасному произведению.

Я бы выделил из этой мерзопакостной поэмки такой фрагмент для тщательной проработки:

 

Веселись, душа

Молодецкая!

Нынче наша власть,

Власть советская!

Офицерика,

Да голубчика

Прикокошили

Вчера в Губчека.

Ни за Троцкого,

Ни за Ленина —

За донского казака

За Калéдина.

 

Надо пояснить, что Губчека́ – это губернский чрезвычайный комитет, а то дети не поймут. Кстати, правильно говорить Каледи́н, а не Калéдин – детям нужно указать на это, ибо атаман Каледи́н был всё-таки достойным человеком и великим сыном России, и негоже коверкать его фамилию лишь для того, чтобы зарифмовать в отвратительных стишках со словом «Ленин».

И вот после этих строк можно прочесть стихотворение всё того же Есенина «Я обманывать себя не стану», выделив там такой отрывок:

 

Не злодей я и не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам.

Я всего лишь уличный повеса,

Улыбающийся встречным лицам.

 

По поводу расстрелов по темницам следует рассказать детям о том, что Есенин дружил с профессиональным палачом и садистом Блюмкиным, который читал Есенину свои собственные стишки, а попутно, хвастаясь своим героизмом, рассказывал о том, кого он там вчера вечером в очередной раз расстреливал в подвалах.

«Чёрного человека» вообще не стоит включать в программу. Зачем? Упаднические настроения в нашем обществе и без того сильны; среди несовершеннолетних появились наркомания и суицидальные наклонности. Всё-таки в этом случае уместнее было бы промолчать.

Думается, трудную информацию о Есенине нужно давать детям лишь в самом последнем классе. В классах более ранних пусть они узнают о Есенине всё только доброе: деревня, русская природа. Шок неизбежно будет иметь место, но надо завершать тему Есенина на оптимистической ноте и в конце темы показать что-нибудь хорошее.

К сожалению, Есенин часто поддавался на те соблазны, которые изобрёл злой гений Маяковского: у Есенина мы найдём массу примеров, когда первые две строки в четверостишье не имеют никакого смысла, а строки третья и четвёртая как раз-таки наделены энергией взрыва. Это нехорошо, и такие вещи растлевают любого поэта, но в том-то и дело, что век 20-й – это всё-таки не 19-й, и в этом веке всё хуже.

 

С Александром Блоком тоже возникают трудности. Нужно убедить учеников в том, что этот поэт чего-то стоит и вообще: он – наш. И потому-то так важно, чтобы это убеждение происходило во второй половине самого последнего года обучения в школе, когда дети уже максимально повзрослели, но ещё не успели одуреть от усталости и напряжения перед выпускными экзаменами.

Не знаю почему, но уроки о поэзии Блока мне всегда удавались лучше, чем уроки по Есенину, и я мог читать его стихи так, что они просто завораживали класс. Самое потрясающее впечатление производили поэмы «Соловьиный сад» и «Двенадцать». Что поразительно: особых обсуждений-то и не было. Дети просто принимали к сведению то, что я рассказывал им, и впитывали в себя это. Если суметь подать Блока с его самых лучших сторон, то он и не будет нуждаться ни в каких оправданиях. Кто-то не знал о нём раньше, а теперь узнал; кто-то не принимал его прежде всерьёз, а теперь принял – вот и всё, что требуется. Это и есть народное образование!

 

Валерий Яковлевич Брюсов (1873-1924). Ох, и тяжёлый был человек! И – то ли негодяй, то ли сумасшедший. Но стихотворение «Конь блед» старшеклассники прочесть должны. Если им ничего не пояснить, то они ничего и не поймут. Поэтому здесь всё зависит от личности учителя: сможет – донесёт великое произведение до выпускников школы, а не сможет… Не знаю даже, стоит ли вводить это произведение в школьную программу вообще – самостоятельно дети в нём не разберутся, а современный учитель и сам, может быть, ничего не поймёт.

 

Николай Михайлович Рубцов (1936-1971). Полагаю, что его можно выделить особо, но не как некую альтернативу Есенину-деревенщику, а просто потому, что такой русский поэт жил на свете и творил. Он был не один такой; были и другие поэты с похожими направлениями творчества, но Рубцов мне представляется наиболее ярким из них. Кстати, наследие Рубцова можно с лёгкостью распределить по нескольким классам.

Стихи – это готовые формулы, которые должны всплывать в памяти человека в те моменты его жизни, когда ему трудно или он просто решается на что-то важное. В этом высшее назначение стихов. Все остальные функции, которые выполняет поэзия, живя в народе, – это ерунда. Самая важная функция – только эта: быть формулами, жизненными подсказками, иногда – готовыми молитвами при обращении к Высшим Силам!

В случае войны или каких-то других трудных событий – откуда русскому человеку брать вдохновение для борьбы? Ведь поэтические образы формируют национальное самосознание! У Валерия Брюсова Русский народ ничего не возьмёт, так же, как и «Чёрный человек» Есенина – ни на какие битвы с врагами не вдохновит этот народ, а вот от Рубцова и других похожих на него поэтов – взять в своё сердце на память, на всю оставшуюся жизнь – можно очень многое.

Вот свидетельство того, что его творчество по-настоящему ценно:

 

ВИДЕНИЯ В ДОЛИНЕ

Взбегу на холм

и упаду

в траву.

и древностью повеет вдруг из дола.

Засвищут стрелы, будто наяву.

Блеснёт в глаза

кривым ножом монгола.

Сапфирный свет

на звёздных берегах,

и вереницы птиц твоих,

Россия,

затмит на миг

в крови и жемчугах

тупой башмак скуластого Батыя!..

И вижу я коней без седоков

с их суматошным

криком бестолковым,

Мельканье тел, мечей и кулаков,

и бег татар

на поле Куликовом…

Россия, Русь –

куда я ни взгляну!

За все твои страдания и битвы –

Люблю твою,

Россия,

старину,

твои огни, погосты и молитвы,

твои иконы,

бунты бедноты,

и твой степной,

бунтарский

свист разбоя,

люблю твои священные цветы,

люблю навек,

до вечного покоя…

Но кто там

снова

звёзды заслонил?

Кто умертвил твои цветы и тропы?

Где толпами

протопают

они,

там топят жизнь

кровавые потопы…

Они несут на флагах

чёрный крест!

Они крестами небо закрестили,

и не леса мне видятся окрест,

а лес крестов

в окрестностях России…

Кресты, кресты…

Я больше не могу!

Я резко отниму от глаз ладони

и успокоюсь: глухо на лугу,

траву жуют

стреноженные кони.

Заржут они,

и где-то у осин

подхватит эхо

медленное ржанье.

И надо мной –

бессмертных звёзд Руси,

безмолвных звёзд

сапфирное дрожанье…

 

Н. Рубцов

1960

 

И ведь истинное значение этого поэта мало кому известно и понятно! У всех на устах те самые поэтические знаменитости, которые признаны официально. Очень часто люди принимают на веру такие установки. Сказано, допустим, что Евтушенко величайший поэт всех времён и народов, стало быть, так оно и есть. Умные люди зря говорить не станут. А сказано, что Рубцов – это никто, значит, принимаем на веру и это.

Мне вспоминается известная советская песня «С чего начинается Родина?» Невообразимая пошлость и халтура: весь текст состоит из однообразного перечисления вопросов, с того она начинается или с этого? И у неё – успех. И этот успех – факт! У Рубцова же – прекрасное стихотворение о Родине, и его никто не знает. Вот что значит раскрутка!

 

Анна Андреевна Ахматова (1889-1966) и Марина Ивановна Цветаева (1892-1941). Потрясающие судьбы – один лишь рассказ о жизнях обеих поэтесс производит сильное впечатление. Но, увы: я плохо разбираюсь в наследии двух этих дам.

Если честно, то я вообще не понимаю, кто такая поэтесса Ахматова и в чём ценность её художественных произведений в стихах. Её судьба – это часть советской истории, а вот входит ли в золотой фонд русской поэзии её творческое наследие – тут-то у меня и возникают большие сомнения. Очень большие!

Помнится, когда я учился в седьмом классе, мне мой друг Вовка (ныне покойный) показал сборник стихов Анны Ахматовой, а я тогда и не слыхивал даже о такой поэтессе. Посмотрел на фотографию – не понравилась. Стал читать стихи… Первое же стихотворение было о том, как муж хлестал её узорчатым, вдвое сложенным ремнём. «Это ж надо с такою любовью описать ремень, которым её били!», – подумал я тогда. А потом ещё и про плётку читал… Про садизм я тогда уже знал, а вот про мазохизм – не имел никакого представления. Но мне что-то так нехорошо стало от этих стихов!

Позже я много раз пытался приобщиться к её поэзии, но так и не сумел сделать это.

Николая Степановича Гумилёва (1886-1921) я бы не отрывал от Анны Ахматовой и посоветовал бы рассказывать о них вместе. А рассказывать всё-таки надо – и о ней, и о нём.

Есть ещё их общий сын. Но, хотя это совсем другая история, всё-таки выскажусь: его учение я нахожу просто интересным, но не более того. Меня оно не поразило в самое сердце – просто заставило о чём-то задуматься.

Из опыта знаю, что Цветаева девочкам нравится больше, чем мальчикам. У девочек старших классов часто на уме одна лишь любовь, и в головах у них крутятся всякие мечтания по поводу принцев на белых конях, по поводу подвенечных платьев и чего-то такого в этом же роде. Я даже не знаю, хорошо ли это, но некоторые девочки от Цветаевой просто одуревают и видят в ней только вот эту самую сторону, не замечая ничего другого. По этой же самой причине они начинают срочно писать стихи в подражание Цветаевой.

Читал я эти девчачьи стихи – и смех, и грех! Но, конечно, винить в них Цветаеву нельзя: ты зачем подбила наших девочек на написание глупеньких стишков? Цветаева – сама по себе, глупые девчонки – сами по себе.

Стихи Цветаевой на белогвардейские темы, когда я читал их в классе, у меня почему-то не прошибали никого: ни девочек, ни мальчиков. Тема и образы – непривычные, может быть, по этой причине.

Вот, допустим, я читаю старшеклассникам её стихи от 1918-го года:

 

Белогвардейцы! Гордиев узел

Доблести русской!

Белогвардейцы! Белые грузди

Песенки русской!

 

Белогвардейцы! Белые звёзды!

С неба не выскрести!

Белогвардейцы! Чёрные гвозди

В рёбра Антихристу!

 

И впечатления – не вижу. Старшеклассникам это непонятно, но я вполне допускаю, что это моя вина: плохо преподавал.

 

Бури-вьюги, вихри-ветры вас взлелеяли,

А останетесь вы в песне – белы-лебеди!

 

Знамя, шитое крестами, в саван выцвело.

А и будет ваша память – белы-рыцари.

 

И никто из вас, сынки! – не воротится.

А ведёт ваши полки – Богородица!

 

Лично я нахожу эти стихи слабыми. Но не включать их в школьную программу – нельзя. Они должны там быть. Не надо провозглашать их гениальными. Какими они покажутся детям, вот такими пусть и останутся в их душе.

Цветаева – поэтесса не для всех, а для избранных. У меня же речь идёт о народном образовании. В него нужно включить таких поэтов, которые были бы – для всех! Которые бы сплачивали Русскую нацию.

 

Александр Трифонович Твардовский (1910-1971) – самый любимый поэт Хрущёва. Изучение его творчества никакой особой радости доставить не может. Биография интересна и ни на что не похожа – это да. Но ценность поэтического наследия (поэмы «Василий Тёркин» и «За далью даль») – это то, что ставится мною под вопрос. Я не уверен в том, что это так уж нужно. Рано или поздно от Твардовского придётся отойти, другой вопрос: в самом ли деле это время уже наступило? Или этого поэта можно ещё немного подержать в школьной программе?

 

Русских поэтов, которые так или иначе прославились в двадцатом веке, было много, но талантливых поэтов, которые были оттеснены и так и умерли в забвении, – ещё больше! Масштаба этого оттеснения я не представляю, но догадываюсь, что это был грандиозный процесс. При советской власти шла ожесточённая битва за кормушки среди писателей и поэтов, и пролезшие на самый верх были не самыми лучшими поэтами. А лучшими дельцами от поэзии.