Владимир Юрьевич Полуботко

 

 

ИСПЫТАНИЕ ОСТРОВАМИ

Роман-притча

 

 

Посвящаю моему младшему сыну Николаю.

Автор.

 

 

 

 

Россия, Ростов-на-Дону

Состояние текста на 4 июля 2023

 

 

 

 

 

Глава первая. Наши парни на Тихом океане и другие события моей личной жизни. Вместо предисловия

Мои самые ранние воспоминания относятся к острову Урупу, и моя духовная родина – она там же, а отнюдь не в городе Новочеркасске, где я родился на свет 12-го марта 1950-го года, и не в Ростове-на-Дону, где я прóжил бóльшую часть своей жизни.

За те два года, что мы провели там, мы четырежды меняли места обитания – отец служил то в одном подразделении, то его потом переводили в другое. Каждый раз при этом менялась и окружающая обстановка, сопутствующая данному месту, и я всё это потом усердно описывал своим родителям: мол, помню то-то и то-то… А папа и мама слушали меня и уточняли, о каком посёлке и о каком времени идёт речь. Вот потому-то я и знаю точно: моё самое раннее воспоминание относится к тому времени, когда я прожил на свете всего лишь один год и пять месяцев.

Ибо в августе 1951-го года мне было как раз столько, и уже во взрослом состоянии я описывал своим родителям именно то самое, что могло быть на этом самом острове только в августе этого самого года. Это была сцена с участием двух маленьких детей, которых качал кто-то взрослый на качелях, сделанных из ящика; большой мальчик, проходивший мимо нас по пути из магазина и несущий хлеб почему-то у себя на плече, что меня удивило: зачем он хлеб держит у себя на плече?.. И одновременно с этим: танк, проползающий мимо нас, с солдатом, сидящим на броне возле самой пушки. Я и мать свернули тогда с дороги направо, прошли мимо качелей во дворе, затем повернули налево и вошли в дверь нашей квартиры, располагавшейся в длинном одноэтажном деревянном доме… А в доме была такая-то обстановка, а сопки, окружавшие со всех сторон наш военный городок (село Седое, на берегу ручья Хрустального), выглядели вот так-то и вот так-то… Уже в сентябре мы жили в другом месте и с другими приметами, каковые приметы я так же точно описывал потом своим родителям.

По острову громыхали танки, солдаты передвигались либо большими группами на грузовых машинах и с оружием, либо маршировали по дорогам. И ещё я помню пушки, стоящие в ряд … Мы тогда готовились получить удар от Японии и от Америки, и всем казалось, что дело идёт именно к этому, и вот-вот разразится новая война. Я был тогда маленьким и всего этого не понимал, и мне западало в душу что-то своё – как правило, какая-нибудь чепуха: над пушками, смотревшими вверх своими жерлами, пролетали облака, и у этих облаков была такая-то форма…

А на соседних деревьях сидели вороны, которые не каркали, а отчётливо произносили «Алло-алло!». Первые вороны, которых я запомнил, кричали именно так. Я стоял у открытого окна и кричал им в ответ, подражая их голосам, а мать в это же время выкапывала лопатою что-то выросшее в огороде у самого нашего окна (возможно, это была картошка?). Мать оглядывалась на меня, что-то говорила мне и при этом смеялась. Она же потом и подтверждала, что тамошние вороны и в самом деле не каркали, а отчётливо выговаривали «Алло-алло!»…

Помню запах отцовской шинели, когда мы с отцом поднялись на вершину сопки, пройдя мимо стоянки грузовиков необычного вида. Я теперь понимаю, что это были или трофейные японские машины, или покупные американские. Таких машин я потом не видел больше никогда. Мы поднялись тогда на сопку и увидели Синее море с кораблями, стоящими на большом расстоянии от берега – ближе подойти им было нельзя из-за скал, торчащих из воды…

Помню, как мать привела меня в детскую поликлинику (а там было и такое!), там у меня брали кровь из вены и, когда я увидел, как она струится по трубочке, страшно испугался и стал плакать, а тётеньки-врачихи утешали меня…

Помню сильный запах противного табачного дыма (я теперь понимаю, что это была махорка), когда отец проходил со мною мимо сотен галдящих солдат, толпящихся на плацу. О самом отце: разве я мог тогда понимать, что он ещё недавно брал Берлин, а теперь вот оказался на Тихом океане! У ребёнка ведь как? Что ты видишь перед собою, вот то и есть…

Помню застольные песни молодых офицеров, приходивших к нам в гости. Я и о них тогда и знать не знал, что это всё были парни, воевавшие ещё недавно против немцев, а теперь они проехали всю страну из одного конца в другой и приготовились воевать против японцев. От одной войны – к другой войне! Я не понимал, откуда они все взялись, а просто стоял в своей самодельной детской кроватке, сколоченной из уличной скамейки со спинкою, и самым серьёзным образом подпевал им, и всех это веселило. Офицеры любили меня и, приходя к нам в гости, дарили мне – кто апельсин, кто конфетку, а кто и игрушки. Одна из тех игрушек – маленькая деревянная бочка, которую можно использовать как копилку или как хранилище для сокровищ – сохранилась у меня и поныне. Сейчас, когда я пишу эти строки, она стоит передо мною на столе. И я помню, кто подарил мне её: дядя Макс. Судя по виду, он был старше моего отца, у него было суровое и насмешливое лицо, а на этом лице – мощные, устрашающие усы…

И вот ещё – насчёт солдат! Я помню их и по отдельности, и в виде групп. Однажды я и мать шли по мосту через речку. А там почему-то стояли вооружённые солдаты. Один из них что-то сказал матери, та ему что-то ответила, и тогда он выкрикнул какую-то команду, после которой все выстроились в почётный караул… Я теперь понимаю, что это они так шутили, а тогда ничего не понял: какие-то солдатики зачем-то стоят навытяжку со своими ружьями и, не шевелясь, смотрят на нас; я бы тогда испугался их грозного вида, но мама почему-то смеялась… А ружья у меня были и свои, и я, играя с соседскими детьми в войнушку, постоянно использовал их: пих-пах, тра-та-тах! Возможно, и в тот раз при мне было деревянное ружьё, но я не помню… Солдаты на острове – как были призваны на войну ещё в сороковых годах, так и оставались на службе уже и после войны. Их не отпускали, а новых не призывали. Сталин почему-то боялся отпускать по домам этих надёжных воинов и заменять их на новеньких, которые ещё и пороха не нюхали. Случись что – и эти не подведут (хоть сейчас бросай в бой!), а новые – ещё неизвестно, какими будут… Хотя на этот счёт есть и совсем другое мнение: Сталин боялся распускать по стране такую страшную силу – мол, ты её распустишь, а она возьмёт – да и поднимет бунт против Сталина… Все солдаты и сержанты на острове, так же, как и офицеры, были участниками войны с немцами, а некоторые – так даже ещё и с финнами!..

Запомнилось, как мать шла со мною однажды через заснеженную долину, и мы вдруг почему-то провалились в снег. Солнечное небо было сверху, а мы были на дне глубокой снежной ямы. Я тогда испугался от неожиданности, но не плакал, а мать – так та посмеялась даже; мы выползли наверх и весело пошли дальше…

Запомнились бамбуковые заросли, похожие на палки, в которых я и мать играли в прятки…

Помню, как 15-го сентября 1953-года я и отец, гуляя по берегу Тихого океана, нарвали большой букет красивых цветов, а потом пошли домой. Уже на подступах к дому мы увидели солдата, пытавшегося завести танк с помощью крутящейся заводилки, а потом отец постучал в дверь нашей землянки, на крыше которой сушились наши морские звёзды, а мать, одетая в голубой халатик, открыла нам дверь, и отец, прямо с порога, поздравил её с днём рождения – ей в тот день исполнилось двадцать восемь лет…

Мать уточняла именно это воспоминание так:

– Это было уже перед нашим отъездом с острова, когда мы переселились в Дивизию. Звёзды, как потом оказалось, тогда так до конца и не высохли, и уже в Ростове они стали противно пахнуть, в них завелись черви, и их пришлось выбросить.

А Дивизией неспроста назывался тот самый посёлок на острове, где мы жили под конец нашего пребывания на Урупе – там ведь и в самом деле располагался штаб тамошней дивизии…

 

= = =

 

И потом наступил черёд нашего отъезда. Дивизию было велено расформировать и на её место поставить новую дивизию, посвящённую противовоздушной обороне. Эту убрать – новую поставить! Отцу предложили продолжить службу либо на острове Итуруп, либо на острове Кунашир – там были вакансии для него, но он отказался и решил вернуться в родной для него и для моей матери город Ростов-на-Дону. И мы отправились в путь.

Я помню, как мы оказались на катере, а меня посадили на груду чемоданов, с высоты которой я обозревал Тихий океан, ничего не понимая, что всё это означает. Мы долго плыли к огромному кораблю, стоявшему на якоре далеко от берега, а когда приблизились к его высоченному борту, то увидели какую-то лестницу, сделанную из верёвочек, которая болталась туда-сюда из-за сильной качки. Папа называл её словом «трап». Он поймал трап, прижал меня к себе и каким-то образом полез вверх. И я до сих пор не представляю, как у него это получалось – надо было одною рукою прижимать меня к себе, а другою рукою цепляться за эти верёвочки и подниматься при этом всё выше и выше вдоль стены корабля… На палубе было интереснее, чем на катере – там была клетка с бурым медведем, которого везли с Камчатки во Владивосток, и стояли клетки с курами и петухами. Один петух вырвался из клетки и с громким криком «кукареку!» выпрыгнул за борт и тут же утонул… Когда корабль поплыл, я стал бегать по палубе, а мать гонялась за мною, опасаясь, что я во время качки проскочу между канатами, натянутыми на палочки, и упаду в море. Это был большой пароход, предназначенный для перевозки скота, но переоборудованный для пассажирских перевозок. В трюме стояли какие-то двухъярусные кровати, и на них сидели и лежали сотни людей. Все жестоко страдали от морской болезни, кроме детей, которым эта напасть была неведома. Дети бегали, смеялись и плакали, а корабль всё плыл и плыл… Отец потом рассказывал, как однажды те немногие пассажиры, у кого были силы, вышли из своих убежищ и разглядывали с борта корабля стаю косаток, которые сопровождали нас несколько часов. По словам отца и матери, я тоже был среди зрителей, но этого я как раз не помню – помню только туманный океан, страшный гудок нашего парохода и – ничего больше… Потом мы вошли в пролив Лаперуза, где нас сопровождали японские военные корабли, следовавшие в стороне от нас, и я сейчас думаю: «Сталин когда-то хотел ведь отобрать у японцев ещё и остров Хоккайдо, но перед самою высадкою наших войск на тот остров – почему-то передумал! И теперь в проливе Лаперуза один берег японский, а другой – русский. А ведь если бы не нерешительность Сталина, оба берега были бы русскими. И как бы хотелось, чтобы эта его ошибка была исправлена!..» А наш пароход шёл тогда и шёл, и мы, не заходя на Сахалин, пересекли тогда всё Японское море из одного конца в другой и высадились во Владивостоке… Помню сам город; помню, как мы сидели потом в ресторане «Золотой рог», и я уплетал шницели, которые мне очень понравились – я никогда раньше не ел такой вкуснятины; помню, как мы купались в Японском море, но мне в нём было холодно и противно, и я возмущался тому, что родители затягивают меня туда зачем-то… И потом папа с мамою поругались, не выдержав испытания островами и Дальним Востоком, и мама куда-то уехала со мною без папы. Мы переночевали на вокзале в Хабаровске и двинулись дальше по стране. Ехали мы в купейном вагоне, а на столе у нас была лампа с зелёным абажуром. С нами в купе ехала девочка, которая постоянно воровала у меня все мои игрушки и прятала у себя под подушкою. Её разоблачали, но она снова и снова воровала мои игрушки… Я ничего не понимал и понятья не имел, что мать со своим тогда ещё только техникумовским образованием нашла себе работу в Челябинской области, где-то в Уральских горах, и потом была какая-то изба с бревенчатыми стенами, покрытыми сеточками дранки, ружьё на стене и патроны к нему, и какой-то бородатый дед, который беседовал о чём-то со мною. Потом нас перевели в общежитие, и там я играл с детьми, ни о чём не беспокоясь…

Рассказываю о дальнейших событиях со слов мамы: ей приснился папа. Он стоял с развевающимися на сильном ветру волосами и звал её к себе:

– Надя, вернись!

Потрясённая этим сном, мать на следующее же утро собрала вещи и отправилась из Челябинской области сначала в Москву. Мы ехали в санях через заснеженные горы, спустились по лесистой местности к какой-то замёрзшей реке, пересекли её по льду и потом поехали вверх…

Затем была Москва и два-три дня, которые мы провели в комнате матери и ребёнка. Там была белка в колесе и цветная статуя девочки, стоявшая возле столбика из разноцветных кубиков. Помню эскалатор, про который мать говорила, что это лестница-чудесница, и помню величественные подземные станции и поездки в вагонах подземного поезда.

И затем был ещё один поезд, какие-то зимние пейзажи за окном…

И мы двинулись в Ростов-на-Дону…

Я потом много думал о тех событиях, рассуждая так: и чего они – папа и мама – тогда поссорились? И не надо было ехать им ни в какой Ростов – лучше бы остались во Владивостоке. Так бы я там и вырос, там бы и высшее образование получил в тамошнем университете и стал бы потом лингвистом, как мне и предназначено судьбою…

Но у родителей – своё соображение, и не мне их судить.

 

= = =

 

И уже во взрослом состоянии меня иногда посещали фантазии: «А вот бы я приехал на Уруп хотя бы на несколько дней – в виде туриста или бы оказался там в составе какой-нибудь экспедиции!». Между тем, остров уже давным-давно наглухо закрыт для посещений, и попасть туда почти невозможно. Вот разве что: ежели ты миллионер, который сначала должен получить разрешение на посещение острова из высоких инстанций, а уже потом прибыть на остров на собственной яхте или на собственном вертолёте…

Да, остров закрыт для посещений вот уже несколько десятков лет, но с другой стороны: а что там делать? Жить на Урупе – очень трудно. Остров маленький – всего лишь сто шестнадцать километров длины; леса, горы со скалами – особенно не разгуляешься. Как там помещалась целая дивизия – удивляюсь! Но ведь помещалась же! И потом там ведь ещё – потухшие и действующие вулканы и постоянные землетрясения – я помню, как однажды задребезжала посуда на столе, а лыжи, стоявшие в углу, вдруг с грохотом упали на пол. Я испугался и закричал: «Мама! Мама!», а мама прибежала и успокоила меня: «Не бойся, Вовочка, это всего лишь обычное землетрясение!»

 

= = =

 

Но я нечаянно сильно забежал вперёд и теперь снова хочу вернуться к нашей жизни на острове Урупе.

В начале пятидесятых годов двадцатого века на острове время от времени пропадали люди – это мне потом рассказывали отец и мать. Ходили слухи о японских диверсантах, которые тайком высаживались на остров с подводных лодок. То и дело где-нибудь в пещерах или в скалах обнаруживались свежие запасы продовольствия – фанатичные японцы всерьёз готовились к высадке своих диверсионных отрядов – моя мать сама видела эти зловещие находки: рис в мешках из хорошей новой кожи, японские консервы и другое продовольствие, пригодное к использованию. Из той кожи солдаты мастерили себе новые сапоги, а саму провизию – съедали, хотя это и было запрещено – боялись, что пища отравлена… Никаких других настроений, кроме антияпонских, ни у кого тогда не было. Это потом в нашей стране наступило умиление по поводу необыкновенной японской культуры и таинственно-прекрасного японского народа. А тогда – ничего, кроме ненависти и презрения, к ним, ни у кого не было. Именно от той поры и идёт моё неприязненное отношение к японцам: я им ни Порт-Артура никогда не прощу, ни «Варяга», ни претензий на Курильские острова, ни их уверенности в том, что атомные бомбы на них бросали русские, а не американцы; ни их ехидных насмешек над нашим Чернобылем, после каковых насмешек они устроили катастрофу намного более страшную, и имя ей – Фукусима!

Есть простейшее доказательство, что японцы – это не то самое, за что они сами себя столь усердно выдают. Если бы это и в самом деле был феноменальный народ – не такой, как все остальные люди на Земле (а ведь они именно это говорят о себе), то они бы во время той травли, что Запад устроил для России, выступили бы на стороне Добра – то есть России. Но ведь ничего подобного не случилось: они ещё более жалкие ничтожества, чем весь Запад: мстительные, подленькие, тупые. У Запада хотя бы в прошлом что-то было, чем они могут гордиться – Магеллан, Эпоха Возрождения, Дарвин… А у этих – шаром покати. Ничего, кроме высокомерия и злобы.

Честно скажу: больше, чем Японию, я презираю только Украину.

 

= = =

 

Первый вариант романа назывался у меня «Двенадцатая нимфа». Он был написан мною ещё в начале 2008-го года. Это был скороспелый текст – так я сейчас понимаю. Из разрозненных воспоминаний и фантазий у меня тогда сложился в голове некий замысел и вспыхнуло желание как можно скорее осуществить его – я стремительно написал свой роман и подал на конкурс произведений для детей и для юношества. Если не ошибаюсь, конкурс назывался «Заветная мечта». Я тогда успел написать всё вовремя (за два месяца!), меня официально зарегистрировали, но мою писанину всё же отклонили. И правильно сделали!

А я тогда не очень-то и огорчился по этому поводу, потому что у меня к этому времени возникла масса других огорчений – намного более серьёзных.

А именно:

– Ещё задолго на начала работы над романом у меня умерли сначала мать, а через пять месяцев – жена. Удивляюсь, как я после этих потрясших меня событий вообще мог писать что-то художественное и, как мне кажется, умиротворённое.

– Бурные отношения со злыми родственниками, пожелавшими отобрать у меня квартиру. Наездов на меня было целых два, я отбился от них и, как бы между прочим, взял тогда же – да женился во второй раз. Тем более, что именно это самое мне и завещала перед смертью моя первая жена, которая, кстати, меня очень любила: «Когда я умру, – сказала она однажды мне, – непременно женись во второй раз и не оставайся один». От новой молодой жены, которая моложе меня на восемнадцать лет, у меня потом родился сын, и моя с ним разница в возрасте составляет шестьдесят лет, что потрясает моё воображение!

– Затем я стал проталкивать в печать свою книгу о происхождении индоевропейцев и по ходу дела не обратился, а со всего маху ВЛЯПАЛСЯ с просьбою о помощи к одному очень богатому и влиятельному казачьему атаману, который сам же и намекал на то, что он, будучи прирождённым меценатом, готов помочь мне, ибо он постоянно кого-то продвигал, кому-то оказывал своё авторитетное содействие. Я и обратился, а атаман, просмотрев мою книгу, тут же – в этот же самый день! – сделал на меня ложный донос в органы государственной безопасности (оказывается, он постоянно так поступал!) с сообщением о том, что я с помощью своей вредной книги о каких-то там индоевропейцах готовлю фашистский переворот в стране. Меня тогда же взяли под особое наблюдение и нагнали на меня страху (хотя, конечно, эпизоды с закреплёнными за мною тупыми сыщиками меня тогда больше насмешили, чем напугали), но через полгода меня всё же оставили в покое, поняв, что донос был ложным. Текст моей книги не давал поводов для таких страшных обвинений, но этот текст органам государственной безопасности нужно было всё же сначала прочесть, а уже потом пугать меня.

– И тут неожиданно для себя я получил предложение от одного издательства насчёт того, что оно готово немедленно выпустить в свет все мои очень полезные для общества книги, посвящённые столь нужной индоевропеистике. Я тогда страшно удивился и с радостью принял это предложение, но издательство подпортило мне настроение, назвав выпущенную книгу «Язык древних ариев», вместо «Язык древних индоевропейцев» – как я хотел. Поясню: термин «арии» я не считаю научным, а предпочитаю, вместо него, термин «индоевропейцы» или, в крайнем случае, устарелый термин «арийцы». Тогда же я выпустил в этом же издательстве и вторую книгу, которой дал уже своё собственное название: «Тайные знаки Арийской цивилизации».

– Затем я развеселился, воспылал твёрдостию духа и обратился к этому же издательству с предложением выпустить ещё две мои книги – одну научно-популярную для детей и юношества о русском языке и русской литературе, а другую – о моём педагогическом опыте. Издательство ответило согласием, но сказало, что школьные дела для нас сейчас гораздо важнее проблем языка и литературы, и попросило меня сначала выдать книгу на педагогические темы.

– Я тут же подготовил к печати третью книгу: «Записки мятежного учителя» – о своём педагогическом опыте. Ровно за два месяца написал её! Издательству книга очень понравилась, и неспроста: по ходу работы над книгою я обсуждал её содержание с генеральным директором Алексеем чуть не каждый день. Я звонил ему по телефону в Москву, он тут же бросал трубку и перезванивал мне сам, чтобы разговор был за счёт издательства, а не за мой счёт. И вот я ждал, что уже через месяц (именно так!) книга выйдет в свет и поступит в продажу, но, когда всё уже было готово к выпуску, я вдруг узнал, что всё издательство из-за этой самой книги в полном составе уволено с работы, включая генерального директора, и на место уволенных людей пришли какие-то юнцы, возраст которых не превышал двадцати пяти лет! Эти оболтусы сказали мне, что очень жалеют о том, что их почтенная фирма выпустила две мои первые книги, которые, на самом деле, очень вредны для общества, но больше они таких ошибок повторять уже не будут. Что же касается моей третьей книги с педагогическим содержанием, то они отвергают её с особенным гневом – их глубоко оскорбляет то, что я призываю перенимать опыт российских дореволюционных гимназий и немного советской школы, вместо единственно правильного американского опыта, на который сейчас только и следует делать ставку, ибо это и есть самое главное… И я вдруг понял, что над тем «генеральным директором», который когда-то приезжал ко мне домой из Москвы в мой Ростов-на-Дону и с жаром обсуждал со мною мои книжные замыслы, возвышался, на самом деле, кто-то ещё более генеральный, и этот более генеральный проживает по ту сторону Атлантического океана, а столица России находится пока что не в Москве, а в Вашингтоне…

 

= = =

 

Тогда я загрустил. Они везде: ходят среди нас, нераспознанные предатели и – гадят! Как японские диверсанты на острове Урупе в начале пятидесятых годов, как тот подлец-атаман, и как эти молодые американоиды… И на них нет управы! И что делать?

Я не политик, чтобы знать, что делать. Работаю над составлением этимологического словаря русского языка, используя методику Николая Дмитриевича Андреева (1920-1977) – это всё, чем я занимаюсь сейчас. Живу на крохотную пенсию, хотя изредка получаю от своих читателей какую-то денежную помощь. Лезть куда-то на трибуны или на телевизионные экраны, кого-то возглавлять и вести в бой – это мне совершенно не свойственно. И рад бы, но мне не дано! И вообще: я не самый любимый сын у Родины-матери, хотя спасибо ей уже и за то, что не изничтожила меня совсем.

 

= = =

 

И я, уносясь мечтами в своё далёкое детство, проведённое на Курильских островах, стал вспоминать всю свою жизнь со всеми её взлётами и падениями и как-то невзначай вернулся вдруг в своих мыслях к давно забытому роману для молодого поколения, который я когда-то назвал так, как того требовал сюжет: «Двенадцатая нимфа». Сейчас-то я переименовал этот текст, но тогда мне казалось правильным именно такое название.

Вернулся я к старому тексту, прочёл всё заново и понял: на многое я теперь уже смотрю совсем не так, как прежде, ибо повзрослел… Но что делать дальше с текстом и делать ли с ним вообще что-либо – этого я не представлял. Получалось так: я должен или выбросить его, или дать ему новую жизнь.

К началу 2022-го года я переработал обе свои лингвистические книги. Первую я назвал так, как и хотел с самого начала: «Язык древних индоевропейцев» (а вовсе не дурацких «ариев»!), а название второй сохранил прежним: «Тайные знаки Арийской цивилизации». А что? Арийцы же создали эту таинственную цивилизацию, стало быть, и цивилизация – Арийская! Первая книга – для узкого круга языковедов, а вторая – уже в жанре научно-популярной литературы. Мне всегда очень нравилась манера писания, которая была у Тура Хейердала. Жак-Ив Кусто тоже нравился, Те Ранги Хироа нравился, Владимир Клавдиевич Арсеньев и Дмитрий Афанасьевич Лухманов – тоже, и каждый по-своему, но Тур Хейердал – это тот интеллектуальный шок, который я получил ещё в школьные годы и который остался при мне на всю жизнь. Кстати, Тур Хейердал посещал когда-то Курильские острова и утверждал потом, что нашёл на них следы протополинезийцев, которые были здесь когда-то.

Мне очень хотелось и хочется, чтобы моя книга «Тайные знаки Арийской цивилизации» была понятна всем. Эту книгу я сильно увеличил в размере (почти вдвое) – по сравнению с первым бумажным изданием – и мощно переработал. Я пока не надеюсь на то, что обе книги выйдут в свет на бумаге в обозримом будущем, но в Интернете книги уже есть, и многие тысячи читателей уже ознакомились с ними. С помощью лингвистики и антропологии я подробно описал, почему в нашем мире произошёл раскол между Россией и Западом: ещё четыре или четыре с половиною тысячи лет назад этот раскол среди древних индоевропейцев-арийцев уже был свершившимся фактом, и это было то самое разделение индоевропейских (арийских) языков и народов, которое принято называть терминами КÉНТУМ и СА́ТЭМ. И вот после того раскола всё и пошло-поехало, но не сразу, а с медленным нарастанием драматизма.

И как только я всё это написал и опубликовал на своём сайте «РАБОТЫ ПО ЯЗЫКОЗНАНИЮ И ПЕДАГОГИКЕ», тут же и разразилась война между теми силами, о которых я вёл речь в своей книге: 24-го февраля 2022-го года Россия атаковала фашистскую Украину и лживый Англосаксонский мир. Конечно, все сейчас против нас – да и пусть! Вон евреи живут в состоянии всеобщей ненависти к ним – и ничего, привыкли уже, а мы чем хуже? Пора и нам привыкать. И потом же есть прекрасное древнеримское изречение: ПУСТЬ НЕНАВИДЯТ – ЛИШЬ БЫ БОЯЛИСЬ! Вот под этим девизом и надобно жить, а не сюсюкать со всеми!

И только я задумался о полузабытой «Двенадцатой нимфе», как один мой читатель очень удивил меня, сказав, что этот роман – лучшее из всего художественного, что я написал за всю мою жизнь.

Я с тем читателем и тогда не согласился, и сейчас не соглашаюсь, ибо мой роман с армейским сюжетом «Гауптвахта» ничем не хуже, да и мой роман об атомных подводниках «Железные люди» – ведь это своего рода морская эпопея! А уж моя фантастическая пьеса «Речка за моим окном» – она мне вообще нравится едва ли не больше всего остального. Речная эпопея! Но тот читатель настаивал на своём: мол, вы сами не поняли, какую важную вещь вы когда-то создали.

– Да что ж ты там усмотрел такого в этом моём фантастическом романе для юношества? – спросил я.

– У вас получился роман об индоевропейцах. Никто и никогда не писал об этом, а вы, Владимир Юрьевич, написали.

Я призадумался: возможно, он прав…

 

= = =

 

И вот теперь, когда я пишу новое предисловие к этой книге, на дворе – год 2022-й, идёт национально-освободительная война Русского народа против англосаксонских поработителей и их украинских холопов, и того гляди разразится Третья Мировая война, и я вдруг решил ещё раз вернуться к написанному мною когда-то сюжету.

Нашёл подходящее время для своих фантазий!

Возможно, всё завершится атомным пеплом, и тогда вся моя писанина не будет иметь уже никакого значения, но я допускаю и другое: наша древняя стычка с другими вариантами Индоевропейского мира – фактически с параллельным миром! – затянется на долгие годы или даже на века и на тысячелетия! Адскую Украину мы подчиним и вернём в состав России, мерзкий Запад будет посрамлён, но конфликт всё же останется, ибо условием существования Человечества является постоянная борьба между Добром и Злом. Убери эту борьбу – и всё погибнет. Япония и Украина не нужны совершенно точно, но лицемерные и подлые западные европейцы с северными американцами всё-таки для чего-то же нужны!

На почве, удобренной перегноем из западноевропейского и североамериканского дерьма, а не только на одних благих пожеланиях Русского народа, и произрастает ведь Арийская цивилизация – она же Греко-Римская, она же – цивилизация Белой расы. Вот ведь и Чарльз Дарвин, которого когда-нибудь причислят к лику святых, и Герберт Уэллс, который написал когда-то гениальную утопию «Люди как боги» – они родом из той самой части Западного Мира.

 

= = =

Скажи мне, что ты думаешь о принадлежности Курильских островов, и я тебе скажу, кто ты. Солженицын всегда казался мне – да и кажется! – великим сыном Русского народа. Но он призывал отдать Курилы японцам – дескать, это не наше. Я не считаю его после этого негодяем и предателем, но то, что он сошёл с ума и перестал соображать на какой-то стадии своего развития – это для меня несомненно.

Курильские острова – это такая же неотъемлемая часть России, как и Москва. И Москва, и Курилы – это величайшие символы России. Потеряем хотя бы один из этих двух символов, потеряем и Россию. А поскольку Россия – это единственный продолжатель Греко-Римской цивилизации, а шире – и Индоевропейской цивилизации, то эта потеря будет означать крах Белой расы и конец существования Человечества, ибо никакие японцы и китайцы, негры или англосаксы, индейцы или арабы не заменят тех людей, которые когда-то создали великую Арийскую цивилизацию и затем успешно продолжили её. Впрочем, обо всём этом у меня подробно сказано не в этой книге. Здесь же – некая философская сказка, написанная мною в подражание Вольтеру и с оглядкою на опыт Великого Тура Хейердала.

 

= = =

 

О своём сказочном романе скажу вот что: это фантастика, утопия.

Действие происходит на другой планете, которая находится где-то в другой – очень удалённой от нас! – галактике. Все сходства с земными реалиями случайны и объясняются просто: поскольку Вселенная бесконечна во времени и в пространстве, то в ней может иметь место бесчисленное количество различных цивилизаций, и некоторые из них будут до мельчайших деталей повторять всё то, что есть на нашей Земле, а некоторые будут иметь небольшие отличия – именно такой случай и описывается здесь.

К слову сказать, моего почтенного прадеда звали так: Спиридон Фёдорович Полуботок. Случайным образом, и герой моего романа имеет то же самое имя: Спиридон, а фамилий в том мире, который я описываю, нет ни у кого.

В романе есть и другие имена, совпадающие с земными именами, но не надо искать в этом какого-то скрытого смысла: Этот – Спиридон, а те Аякс или Лаэрт, ну и почему бы нет? Но имена богов и всевозможных мифологических существ в романе – с ними всё иначе. Они не являются простым набором звуков, а имеют смысл: они все взяты мною из раннеиндоевропейского языка, специалистом по которому я являюсь, и отражают мировоззрение ранних индоевропейцев и их среднеиндоевропейских продолжателей.

 

 

 

Глава вторая, в которой мы знакомимся со Спиридоном

Спиридон – так звали нашего героя. Это был мужчина довольно преклонного возраста, а именно пятидесяти семи лет. Он выглядел так: высокого роста, худой блондин с прямым, выставленным вперёд носом, под которым у него красовалась щетина светло-жёлтых усов. У него были строгие голубые глаза, которые выглядывали из-под светлых бровей и вместе с усами и носом создавали ему вид устрашающий и непреклонный. Чувство юмора, как мы увидим в дальнейшем, у него было, но он очень редко улыбался, а смеялся – ещё реже.

Надобно заметить, что наша история происходила на Дымном архипелаге, который являлся окраиною огромной Венетской империи, раскинувшейся на двух континентах той планеты. Дымными эти острова назывались не потому, что они были окутаны прямо таким уж настоящим дымом, а потому, что там было очень много вулканов. Большинство из них были потухшими, но из некоторых струился дымок, напоминая о том, что эти вулканы могут когда-нибудь начать извергать из себя огонь и страшное горячее расплавленное вещество – магму. Остров, на котором происходила наша история, назывался Лососевым, и на нём было четыре дымящихся вулкана при двадцати давно потухших…

Особенностью этой планеты является то, что люди на ней совершают поступки в основном те же самые, что и у нас, на Земле. Но иногда поступки и рассуждения у них бывают не совсем привычными для нас. К примеру, наш герой отличался этим свойством настолько сильно, что даже и на той планете, где он жил, многое из того, что он делал, казалось людям необъяснимым и нелогичным…

Откуда Спиридон взялся на Лососевом острове, никто из местных жителей толком не знал. Лишь через некоторое время им подсказали, что к ним переселился знаменитый в прошлом исследователь морских глубин – тот самый, который впервые опустился на батискафе собственного проекта на самую страшную морскую глубину, какая только существует на этой планете, а именно на самое дно Чёрной впадины. Глубина в этом месте составляет ровно двенадцать километров, и с тех пор, как молодой когда-то Спиридон совершил этот безумный подвиг в компании со своим ныне умершим другом Аяксом, никто больше так и не смог проделать то же самое.

Ещё бы! Тогда при погружении на дно стали происходить ужасные вещи с батискафом: какая-то непонятная сила неистово колотила чем-то тяжёлым по корпусу подводного корабля – кувалдою или в чем-то в этом роде. Раздавался душераздирающий скрежет чего-то металлического, что вступало в соприкосновение с корпусом.

Аякс был мужественным человеком и сказал совершенно хладнокровно:

– Спиридон, на нас напали! Приготовимся к смерти.

– Я готов, – спокойно ответил Спиридон. – Но, если корпус не выдержит и в него хлынет вода, то мы умрём в крохотную долю секунды и даже ничего не успеем почувствовать. Так что, не бойся.

– А я и не боюсь, – ответил Аякс. – Просто констатирую факт: – мы кого-то здесь потревожили, и потому на нас напали.

Спиридон сказал:

– Надо постараться сообразить, кто бы это мог быть. И что ему от нас нужно… Хотя бы перед смертью было бы неплохо понять это.

Они смотрели в единственный иллюминатор и пытались постичь хоть что-то. В свете прожекторов метались какие-то чёрные тени, но что это было – живое существо или какой-то механический объект – разобрать было невозможно.

Тогда же Аякс произнёс пророческие слова, которые запомнились Спиридону на всю жизнь:

– Если мы выживем и расскажем потом об этом людям, – нам никто не поверит.

Спиридон ответил с усмешкою:

– Какая разница, поверят или нет? Скажем спасибо и на том, что вырвались отсюда живыми.

Всё это время грохот и скрежет не прекращались ни на минуту. Иногда друзьям приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.

Когда они потом поднялись наверх, страшная картина открылась взору моряков, обступивших со всех сторон батискаф, поднятый на борт корабля: металлические конструкции, окружающие корпус, были изуродованы или порваны, словно бы их грызли зубами, а на корпусе были глубокие борозды, оставшиеся от воздействия какого-то очень прочного металлического предмета. Были взяты пробы этого металла. Это был какой-то совершенно неизвестный сплав…

Седина появилась в волосах обоих. На пресс-конференции Спиридон заявил:

– У меня такое впечатление, что в Мировом Океане есть другие хозяева, они не человеческого происхождения, и они совсем не рады нашему вторжению в их владения.

Аякс сказал тогда же:

– Совсем не факт, что на нас напало живое и разумное существо. Это мог быть какой-то механизм, запрограммированный на такие действия. Попросту говоря, робот…

Кто-то из журналистов спросил:

– Если это робот, то у него должны быть разумные хозяева. Кто они? Люди с нашей планеты или какие-то другие существа?

Аякс ответил:

– Я не допускаю и мысли, что наши обычные люди могли бы так глупо настроить свою машину. Да и не изобрели мы пока ещё такой техники.

Спиридон тогда же добавил:

– Очевидно, что мы не одни на этой планете. Какие-то разумные существа живут в океане, специально, чтобы не вступать в контакт с нами. Если их не тревожить, то и они нас не потревожат. Я бы не удивился, узнав, что у нас на планете есть и другие цивилизации, которые сумели отгородиться от нас каким-то способом. Вряд ли они сделали это из страха перед нами, хотя и такое возможно, скорее всего, они не хотят вмешиваться в наши жизненные процессы и дают нам возможность самим разобраться во всём.

Некоторые слушали сообщения Аякса и Спиридона серьёзно. Некоторые смеялись и высказывались примерно в таком духе:

– Такого не бывает, потому что такого не может быть!

– Высшее проявление разума на нашей планете – это мы, люди, и выдумки отдельно взятых шарлатанов не смогут поколебать нашу веру в могущество Человека!

 

= = =

 

Потом были попытки повторить подвиг Спиридона и Аякса, но все они кончались только трагически. В конце концов, люди махнули рукою на это дело. А злые языки стали даже поговаривать, что ни на какое дно Чёрной впадины Спиридон и Аякс не опускались вовсе, а вся техническая документация и киносъёмки, подтверждающие этот спуск, были ловко подделаны ими с целью введения в заблуждение общественного мнения.

Аякс очень переживал, когда читал в газетах про себя и про своего друга эти глупые домыслы. С горя стал пить и преждевременно умер… Что же касается Спиридона, то он оставался совершенно равнодушен к людской молве.

Когда к нему лезли журналисты мужского пола, он прогонял их грубо и бесцеремонно, но когда к нему стали подсылать молодых женщин и какая-нибудь очередная журналистка задавала ему вопрос, не стыдно ли ему смотреть людям в глаза после того, как он столь бессовестным образом ввёл их в заблуждение, он смотрел на неё своими небесно-голубыми глазами и отвечал ей ласковым и немного задумчивым голосом, исполненным лирики, романтики и любви:

– Милая барышня, а не катились бы вы к чёртовой матери, пока я вас не вышвырнул коленом под зад?

Все эти и другие подобные заявления Спиридона звучали потом с экранов телевидения и мелькали в газетах и в журналах. И создавали ему худую славу человека мрачного и неуживчивого. Но сам Спиридон по этому поводу нисколько не тужил. Если к нему приходили журналисты, настроенные доброжелательно, то он и говорил с ними нормально. А на вопрос, о чём он больше всего на свете жалеет, отвечал примерно так:

– О том, что мало поплавал по морям, а ещё – о преждевременной смерти моего лучшего друга Аякса. Я пытался отучить его от пьянства, но так и не сумел. И вот он умер, а ведь это, поверьте, был замечательный человек!

Пока Спиридон был молод, он участвовал в каких-то соревнованиях по нырянию без акваланга и даже на каком-то чемпионате мира получил золотую медаль, поскольку ни один человек в мире не умел задерживать дыхание на столько же времени, на сколько умел он; ни один человек в мире не мог погрузиться без акваланга на такую же глубину, как он, и остаться при этом в живых. Но потом этот вид спорта был исключён из программы олимпийских игр, и скоро все прежние рекорды были забыты людьми за ненадобностью.

Мог он погружаться в море и с аквалангом. Он и здесь побеждал в каких-то соревнованиях, но – кому это теперь было интересно?..

 

= = =

 

Был ещё один подвиг, который он совершил когда-то много лет тому назад: для того, чтобы доказать, что какие-то там древние племена могли переплыть океан на плотах, снабжённых парусом, он однажды в компании троих своих друзей (Аякса среди них уже не было, он к тому времени уже ушёл в беспробудное пьянство), построил себе такой плот, взяв за основу настенную роспись в каких-то древних храмах, изображавшую эти плоты, да и переплыл этот самый океан. Тогда все страшно удивились, общественное мнение было сильно взбудоражено, потому что были поколеблены некоторые основополагающие теории, которые доказывали, что такого не может быть, ибо древнему человеку было свойственно сидеть дома. Но в скором времени все успокоились после сенсационного выступления всемирно известного психиатра Ур-Дэфа. На специальной научной конференции тот громогласно заявил, что Спиридон и трое его друзей – это просто сумасшедшие, которые имели плохое детство, плохих родителей и которые выплеснули теперь наружу свою негативную энергию, в столь иррациональном поступке. Профессор Ур-Дэф после этого стал знаменит ещё больше, чем был до этого, а Спиридон и его друзья были окончательно забыты мудрым и справедливым Общественным Мнением.

И вот это самый Спиридон спустя много лет объявился на Дымных островах, на самой восточной окраине Великого континента. Чем он занимался всё это время, было не совсем понятно, но его появление здесь на какое-то время стало объектом внимания телевидения. И не только местного, но даже и мирового. Впрочем, после нескольких безуспешных попыток взять у него интервью, журналисты отстали от него, а он жил себе и жил потихоньку, не обращая ни на кого внимания.

Со всеми местными жителями он был в доброжелательных отношениях, со всеми здоровался и даже иногда беседовал с ними и что-то рассказывал им, но душу свою никому не открывал, и поэтому никто и не знал толком никаких подробностей его нынешней и прошлой жизни.

По его словам, он когда-то родился на этих самых островах, здесь провёл детство, затем долгое время отсутствовал, занимаясь морскими исследованиями, и вот под старость ему вдруг захотелось вернуться на родину.

Что он и сделал: вернулся. И не один, а с семьёю.

Спиридон купил себе старый каменный дом возле моря, отремонтировал его и стал там жить. Надобно заметить, что дом этот был совсем не простым. И очень даже! Он стоял на очень высоком крутом берегу у основания высокой башни, круглой в поперечнике, которая когда-то служила маяком. Башня была полосатая, потому что была выложена из красного гранита и белого базальта, а внутри неё была винтовая железная лестница. Позже этот маяк был признан ненужным, и его забросили, а новый маяк – намного более высокий и современный – возвели в совсем другом месте. Старый маяк и здание возле него долгие годы стояли пустынными, словно бы дожидаясь, чтобы их купили и нашли им достойное применение.

Что и было сделано нашим героем: он выкупил никому не нужную теперь башню вместе с домиком, стоявшим у подножья.

– Башня – это очень нужная вещь, – сказал тогда же Спиридон. – На её верхней площадке можно и чаю попить, и посмотреть на Океан, и помечтать… Я просто не представляю себе, как я до сих пор жил без такой башни!

К домику он приделал пристройку, а во дворе соорудил нечто вроде застеклённого павильона из стекла и бетона, в котором при желании тоже можно было жить, но, вместо этого, он разместил там какую-то научную лабораторию.

Местные жители поговаривали:

– Лаборатория – для чего бы ему это? Что тут можно изучать на нашем острове, когда всё и так давно уже изучено и описано!

– Может быть, он собирается заняться производством наркотиков?

Но им возражали:

– Вряд ли. Дом-то почти стеклянный, весь прозрачный.

Имя у нашего героя было только одно – Спиридон, а прозвищ было сразу три: его называли то Ихтиологом, то есть специалистом рыбам, то Аквалангистом, то Мореплавателем – в зависимости от того, каким он казался людям. Ежедневно он отправлялся на своём катере в сторону Остроконечных рифов, опускался в водолазном снаряжении на большую глубину и на виду у всех возвращался оттуда с добычею. Это были красивые раковины, морские звёзды, крабы и рыбы. Некоторых из добытых рыб он просто-напросто ел, часть улова, если он был большим, что случалось редко, продавал скупщикам, но самым ценным из своей добычи он всегда считал морские раковины. Его искусству находить раковины совершенно невероятной формы удивлялись многие. Иногда он находил такие необыкновенные экземпляры, каких до него не видывал ещё никто. Они были попросту неизвестны науке. Это же самое касалось и морских звёзд, рыб, кораллов, водорослей. Необыкновенная удачливость – вот что было главным качеством нашего героя.

Некоторые из находок он откладывал в свою коллекцию, каковая базировалась в стеклянном доме, а некоторые относил в Океанариум, который находился на этом же острове. Хозяин Океанариума – богач, покровительствующий наукам и искусствам, по прозвищу Меценат (его настоящее имя мы не будем предавать огласке), скупал у него самых дорогих и редких рыб, и это и служило для Спиридона источником дохода.

По крайней мере, такова была общепринятая версия.

 

= = =

 

Между тем, по острову ходили слухи, что за счёт продажи редких раковин и рыб господину Меценату – особенно прожить невозможно. Меценат, хотя и был очень богат, но отличался скупостью – это все знали. И, стало быть, Спиридон живёт за счёт каких-то других средств.

Каких – вот в чём вопрос.

В тот самый день, с которого начинается эта история, торговец рыбою господин Катилина, обсуждая в здешней таверне «Синий рубин» поведение и образ жизни загадочного ихтиолога, аквалангиста и мореплавателя в одном лице, выдал такие многозначительные слова:

– Вот вы говорите, Меценат щедро платит Спиридону? Прямо-таки отваливает ему кучу денег? Да ведь это же смешно, господа! Ничего и никогда он никому не отваливал. Меценат фантастически жаден, и он ничего и никогда не делает просто так.

– Это верно, – задумчиво подтвердил Рауль, капитан шхуны. – Все, кто работают на Мецената, жалуются на его невероятную скупость и только и мечтают о том, как бы перейти от него к другим работодателям или заказчикам. Это не тот человек, у которого можно что-то заработать. Страшно вспомнить: ведь когда-то и я на него вкалывал, и я рад, что наконец-таки вырвался от него и теперь у меня собственная шхуна, а то так бы и умер с голоду у него в рабстве.

– Да что тут думать, господа! – воскликнул Катилина. – Меценат к этому не имеет никакого отношения. Просто этот Спиридон приехал сюда с мешком денег. Вот он и живёт на эти деньги. А мешок-то, судя по всему, большой. Эх, мне бы такой!

На что хозяин крабового завода, господин Ксенон, резонно возразил ему хриплым голосом:

– Послушайте, Катилина, вы, хоть и взрослый человек, но, как всегда, порете очередную ерунду! Такого не бывает! Если у человека много денег, то он никогда не будет хранить их в мешке и выгребать их оттуда по мере надобности.

– Не цепляйтесь к словам, господин Ксенон! Мешок – это я выразился образно. Фигурально! Иносказательно!! Возможно, у него сундук с золотом. Или чемодан с сапфирами. Или горшок с брильянтами. Или счёт в банке.

Ксенон только пожал плечами:

– Да какая разница – сундук, мешок или счёт! Любой нормальный человек, у которого вдруг окажется много денег, непременно вложит эти деньги в какое-нибудь прибыльное предприятие: купит себе завод, фабрику, гостиницу, большой корабль по перевозке пассажиров или маленькую рыболовецкую шхуну – и будет получать от этого доход. Понимаете: до-ход! Что может быть святее и возвышеннее этого прекрасного слова! А Спиридон ничего этого не делает. Значит, у него нет никаких особенных денег.

Кто-то вспомнил, что когда-то, много лет назад этот человек спускался на каких-то батискафах в какие-то глубины и зачем-то переплывал на каких-то плотах какие-то там океаны.

Старик Патрокл даже добавил:

– Припоминаю, что он даже облетел однажды всю планету на воздушном шаре, но я уже не помню, он ли это был?

Все многозначительно переглянулись. Господин Альпиан – широколицый и весь из себя квадратный коротышка из местного банка – выразил общее мнение:

– Если ещё и такой факт имел место, то он просто сумасшедший.

Ксенон сказал:

– Припоминаю: про него как-то раз писал какой-то знаменитый психиатр, что у него было тяжёлое детство!

– Это много объясняет, – понимающе покачал головою господин Альпиан.

– Да речь совсем не об этом! – вернулся к прерванной теме Катилина. – Он постоянно откалывал какие-то номера, играл в героизм, но вы думаете, он на этом что-то заработал? Да ещё и так много?

Тут поднялся страшный спор по поводу того, откуда у этого Спиридона берутся деньги на вполне безбедную жизнь, и неизвестно, куда бы они завели в тот раз спорящих, если бы господин Катилина, которого в ходе препирательств обозвали тупицею, не затеял скандал по поводу того, что он не допустит, чтобы его так оскорбляли. Господин Панда заявил, что он глубоко убеждён в том, что Катилина именно таков и есть, и между ними тотчас же завязалась словесная перепалка, перешедшая в потасовку. Их полезли разнимать, и серьёзная драка с серьёзными последствиями была уже неминуема, как вдруг случилось нечто такое, что сразу же восстановило мир и тишину среди конфликтующих.

В таверну «Синий рубин» вошёл сам Спиридон.

– Привет всей компании! – весело и просто заявил он.

Все так и ахнули, увидев его.

– Эй, Адриан! – крикнул Спиридон хозяину таверны. – Дайте-ка мне чашечку зелёного чаю с жасмином, а всей честнóй компании – шампанского!

Говоря это, он поставил на пол возле стойки акваланг и сумку со снаряжением и вынул из кармана на глазах у обомлевшей публики тяжёлую сверкающую монету с изображением Венетского Императора и положил её на стойку.

В наступившей тишине только и слышно было, как кто-то тихо ахнул.

И тут следует сделать некое пояснение. На планете, о которой здесь рассказывается, была такая денежная система: за десять медных монет там давали одну бронзовую. За десять бронзовых – одну серебряную монету. За десять серебряных давали одну золотую. А за десять золотых – одну, сделанную из драгоценного сплава трёх лёгких платиновых металлов – рутения, палладия и родия. А за десять рутениево-палладиево-родиевых монет давали монету весом в сто граммов – монету, сотворённую из сверхдрагоценного сплава платины, иридия и рения. Такие монеты назывались тяжёлыми, и только на них чеканилось изображение Венетского императора. И таким образом, одна-единственная монета из этого сплава означала очень солидную сумму денег, которую мог иметь только весьма богатый человек. Кошелёк же, в котором помещалось несколько десятков таких монет, получался таким увесистым, что его лишь с очень большим трудом можно было удержать в сильных мужских руках и уж точно, что ни в каком кармане такую глыбу носить было невозможно.

Хозяин таверны господин Адриан повертел в обеих руках сверкающую монету. Её колоссальная тяжесть убеждала в том, что это не подделка.

Адриан сказал:

– Даже если я раздам каждому из присутствующих по бутылке самого дорогого шампанского, какое у меня только есть в погребе, то и тогда у меня не найдётся денег, чтобы дать вам сдачи, господин Спиридон. Может быть, у вас отыщутся деньги помельче – какое-нибудь золото или серебро?

– Увы, это всё, что у меня есть, – ответил Спиридон.

– Но что же мне тогда делать? – беспомощно развёл руками хозяин таверны.

Спиридон усмехнулся и сказал:

– А вы запишите всё на мой счёт и, когда я в следующий раз приду к вам в таверну и что-нибудь закажу, то вы мне дадите это из того расчёта, что я уже внёс вам ранее некую сумму денег.

– Ну, да, конечно! Заходите ко мне ещё и ещё! – согласился Адриан. – На эти деньги я смогу вас по-королевски кормить и поить очень долго – целый год или больше… Итак, всем по бокалу шампанского, а вам чашечку зелёного чаю, не так ли?

– С жасмином, – уточнил Спиридон. – И не по бокалу, а по два – тем, кто захочет. А больше не надо – алкоголь в слишком больших количествах вреден для человека.

– Может быть, и вы тоже возьмёте себе шампанского, ну хотя бы в небольшом количестве? – осторожно спросил хозяин таверны.

– Нет-нет. Мой любимый напиток – чай. А спиртного я не пью никогда – таково моё жизненное правило. Я ведь бывший – да и нынешний! – спортсмен, а настоящие спортсмены – народ не пьющий.

Господин Ксенон, услышав это, почтительно спросил:

– А позвольте спросить, сударь, в каком виде спорта вы специализируетесь?

– Только в двух, – ответил Спиридон. – В нырянии с аквалангом и в нырянии без оного. Считается, что это две разных спортивных дисциплины. Тридцать лет тому назад я даже стал однажды чемпионом мира по нырянию без акваланга, и у меня до сих пор сохранилась от тех времён золотая медаль. Впрочем, сейчас этот вид спорта уже давно забыт…

Говоря это, он пил свой зелёный чай.

С жасмином.

Все многозначительно переглядывались. Никто вроде не припоминал такого вида спорта, и у всех на лицах читался один и тот же вопрос: а не врёт ли? Но кто-то, почёсывая затылок и прищуривая один глаз, всё же вспоминал нечто подобное… Старик Патрокл даже сказал:

– Что-то вроде бы как припоминаю…

Вся компания уже давным-давно примирилась. Катилина чокнулся бокалом с Пандою, а тот смущённо пробормотал какое-то извинение. Все почувствовали какую-то необъяснимую радость от появления этого человека. Господин Рауль осмелился спросить у Спиридона, хорош ли был нынешний улов, на что тот ответил:

– Улова пока ещё не было никакого. Я только сейчас собираюсь в море.

Никто не знал, что на это сказать, потому что Спиридон редко с кем из островитян вступал в непринуждённые разговоры и уж тем более поддерживал дружеские отношения. Все только пили прекрасное шампанское и многозначительно переглядывались между собою.

– Господин Адриан! – негромко сказал Спиридон, ибо от одного только его голоса в зале наступала полная тишина. – Я плохо разбираюсь в этих делах, но что считается приличным приложением к шампанскому? Шоколад? Мармелад? Фрукты? Мороженое? Что-то ещё? Раздайте то, что считаете нужным, всем присутствующим за мой счёт.

Адриан тотчас же кинулся выполнять этот заказ.

А Катилина наклонился к своим давним недругам Ксенону и Панде и прошептал:

– Это просто невероятно! Такое впечатление, будто он стоял под дверью, пока мы тут спорили, и подслушивал наш разговор, а теперь пытается задобрить нас.

Ксенон помрачнел при этих словах и прошептал:

– А ведь и точно!

Но Панда многозначительно покрутил пальцем у своего виска, прозрачно намекая на то, что оба они олухи. И тихо-тихо проговорил:

– Делать ему больше нечего, как только подслушивать нашу пустую болтовню.

А Спиридон спокойно допил свой зелёный чай (с жасмином!), встал и, вежливо раскланявшись со всеми, вышел.

В окна таверны было видно, как он направился в сторону причала по ступенькам вниз – туда, где стоял его катер – один из самых быстроходных среди всех таких катеров на острове и не самый дешёвый.

А Катилина снова впал в плохое настроение.

– Вот так, – грустно сказал он. – Тут вкалываешь как проклятый: закупаешь по дешёвке у рыбаков эту проклятущую рыбу, продаёшь её чуть подороже… И всё это – чтобы только обеспечить жизнь себе и семье, а некоторые поступают гораздо проще: они просто уже имеют деньги, и живут себе в своё удовольствие.

– А ты бы не завидовал! – буркнул ему Эдгар по прозвищу Острый Меч. – К завистливым счастье никогда не приходит.

– Я не завидую, – пробурчал Катилина. – Он хороший человек – это сразу видно. Я просто удивляюсь: как-то всё с ним необычно происходит. Не так, как со всеми.

Старик Патрокл сказал:

– Да и о каком удовольствии ты толкуешь? Спускаться каждый день на дно морское? Хорошенькое удовольствие! Я за всю жизнь один-единственный раз опускался с аквалангом на дно и страху натерпелся такого, когда на нас напали акулы, что поклялся с тех пор никогда больше туда не лазить. Надо будет, морская пучина сама возьмёт тебя, а добровольно напрашиваться к ней в гости – благодарю покорно!

– Это верно, – согласился Ксенон.

Внимание всех присутствующих переключилось на хозяина таверны, господина Адриана. Ксенон крикнул ему:

– Адриан, скажи мне на милость, где ты будешь хранить такую монету? Для неё нужен специальный сейф – так я понимаю.

Адриан, который задумчиво вертел в своих руках монету, сделанную из сплава не только колоссальной тяжести, но и такой же прочности, сказал:

– Да на что она мне нужна, чтобы я держал её у себя? Я отнесу её в банк к старику Меценату и положу на свой счёт. Ведь это – сто золотых или тысяча серебряных монет, а это – настоящие деньги!

На том, как будто, и закончился сей эпизод, и к нему можно сделать только одно пояснение: Меценат был не только покровителем науки и искусства, но ещё и крупным банкиром. Деньги он делал на всём, что угодно, и мы позже расскажем об этом подробнее, в том числе он делал их и на своём Морском музее. Его океанариум лишь внешне выглядел как царство науки, на самом же деле, и это учреждение было доходным предприятием: тысячи туристов приезжали сюда с континента только для того только, чтобы посмотреть на это чудо – гигантские аквариумы, сделанные из особо прочного стекла, в которых плавали всевозможные рыбы, черепахи, акулы, тюлени и прочая морская живность. Входной билет стоил довольно дорого – семь серебряных монет, но и туристы приезжали богатые, денег у них было много, и они отваливали свои серебряники, не задумываясь.

Но это был лишь один эпизод, который характеризовал нашего героя. На самом деле мы ещё не всё рассказали про него.

 

 

Экскурсия

– Соблюдайте тишину и не балуйтесь! – строгим голосом объявила учительница своим детям.

– Но почему? Они же нас не увидят и не услышат?

– Всё равно! Вы попали в Другое Пространство и поэтому должны вести себя прилично. Вы не у себя дома.

Дети разбрелись по большой каменистой площадке, которую с одной стороны ограничивала высокая отвесная скала, а с другой – стена высоких деревьев, за которыми угадывался обрыв. Некоторое время с интересом осматривались по сторонам. Потом, повинуясь приказу учительницы, они прошли вдоль скалы и гуськом пробрались в каком-то узком скалистом коридоре и вышли на другую площадку, с высоты которой открывался вид на синюю гладь океана и на маленький городок с домами совершенно невероятной архитектуры. Дома были как бы рассыпаны вдоль берега, но не возле самой воды, а непременно на высоте – на холмах или на склонах близлежащих гор.

Учительница пояснила:

– Сейчас этот океан спокоен, но иногда в нём возникают моретрясения, и тогда волны огромной высоты захлёстывают берег. Поэтому люди здесь и живут непременно высоко над морем.

– Наверно, им здесь очень плохо живётся, – предположил кто-то из детей.

– Ничего подобного! – возразила учительница. – На всей этой планете остров Лососевый, куда мы с вами сейчас попали, – это одно из самых спокойных и счастливых мест. Здесь живут самые добрые и самые спокойные люди этого мира. Поэтому-то нашим детям только это и можно показывать. Остальные места, в которых живут люди этого мира, – как правило, выглядят очень мрачно, и они бы вас огорчили… А сейчас осторожно спускаемся к берегу и не балуемся. Если увидим здешних людей – бояться их не надо. Они нас не видят и не слышат, но вести себя надо очень осторожно…

Дети шли вслед за учительницею, с интересом оглядываясь по сторонам, а здешняя Планета продолжала жить по своим законам, ничего не подозревая о существовании Другого Мира, с которым по отдельным каналам была возможна связь. Впрочем, в Этом Мире всегда находились отдельные люди, которые догадывались или даже твёрдо знали о существовании чего-то параллельного.

О существовании планеты, всегда находящейся строго по ту сторону Солнца, люди в этом мире знали уже довольно давно, но о том, что между двумя планетами возможна какая-либо связь, кроме банального космического перелёта, практически никто не знал. Это была информация, спрятанная за семью печатями для подавляющего большинства населения этой планеты. Только несколько десятков человек всерьёз понимало, что такая связь возможна. И только единицам эта связь была доступна в реальности, а не в воображении…

Об одном из таких людей мы сейчас и расскажем. Он имел доступ к такой связи.

 

 

 

Глава третья. Смерть жены, отъезд сына. Женитьба

Наша история по-настоящему начинается не с эпизода в таверне, а с того, что задолго до этого у Спиридона заболела и умерла любимая жена, которая состояла с ним в законном браке ровно тридцать три года. Это страшное событие не подкосило Спиридона, и со стороны он выглядел всё таким же, каким и был прежде. Лишь в день смерти жены и на следующий день, когда состоялись похороны, он не опускался с аквалангом на дно моря и не занимался систематизацией своей коллекции редких морских раковин. Сразу же после похорон он вернулся к привычному образу жизни.

В скором времени, после того как Спиридон овдовел, его старший сын Иксиан женился и переехал к своей молодой жене на другой остров.

Так вот и получилось, что Спиридон остался в своём доме вдвоём с дочерью Эоною, которая и вела всё его хозяйство, нисколько не интересуясь ни занятиями отца, ни его коллекциями, ни морем, ни науками. Отец и дочь любили друг друга, но общались крайне мало – у каждого были свои интересы и встречались они только за обеденным столом, да и то не всегда. Очень часто Спиридон готовил себе сам и ел на скорую руку у себя в лаборатории. Или, уезжая на коне куда-то в поход по горам, там же и разогревал себе на костре какие-нибудь консервы или просто пил чай, закусывая хлебом. Эона говорила ему, что так питаться невозможно, но ничего не могла поделать с отцом. Тот и без того был замкнутым человеком, а после смерти жены всё больше и больше погружался в себя.

Ко всем его увлечениям прибавилось ещё одно: он тщательно отремонтировал прохудившуюся винтовую лестницу внутри башни и теперь без опасений за свою жизнь поднимался по ночам на вершину башни, где он установил телескоп и наблюдал оттуда за ночными светилами.

Однажды Эона спросила отца:

– И что ты там всё высматриваешь и высматриваешь? Может быть, ты надеешься увидеть там мамину душу? Но, если мама после смерти улетела куда-то к звёздам, то вряд ли ты её там увидишь – ведь это так далеко!

Сама она ни разу не заглядывала в телескоп, потому что ей это было скучно, но смутные представления об устройстве Мироздания всё же имела.

Отец ответил ей тогда:

– Причём здесь мама? Просто смотрю на эти планеты, на эти звёзды, пытаюсь понять, как устроена наша галактика, вглядываюсь в те галактики, что по соседству и в те, которые совсем далеки от нас.

– Ну и зачем это тебе?

– Пытаюсь понять, что там – у них? А попутно и думаю о чём-то своём.

Эона только рукою махнула:

– У кого там «у них»? Ты думаешь, там ещё кто-то есть, кроме нас?

– Надеюсь.

– А может быть, ты теперь разлюбишь море и будешь увлекаться только звёздами? – спросила Эона.

– Ну, уж нет! Я никогда не разлюблю море. Самые главные тайны Вселенной кроются не в огненных звёздах, а в воде. Вода хранит информацию о том, как создавалась Вселенная, как зарождалась жизнь на нашей планете, кто её посещал и вообще, вода – это мыслящее вещество. Вот только нам пока не дано читать эти мысли.

– И ты всё-таки хочешь прочесть их? – с упрёком спросила Эона.

– Я просто и в самом деле могу некоторые из этих мыслей читать, – ответил Спиридон, но дочь не обратила внимания на эти его слова и принялась, по своему обыкновению, заниматься хозяйством.

 

= = =

 

Для того, чтобы объяснить, чем была для Спиридона покойная жена, нам бы пришлось рассказать отдельную историю, не менее драматичную, чем эта. Поэтому самое правильное, что мы можем сделать, это опустить тему его покойной жены. Скажем только, что Спиридон находил утешение в усиленной работе и всеми силами старался сделать так, чтобы вместе с работою к нему приходила и усталость.

С неожиданною яростью он вдруг стал штурмовать кратеры потухших вулканов, которых на одном только этом острове было целых двадцать штук. Большинство из этих кратеров были наполнены водою, то есть это были просто-напросто озёра, высоко поднятые над землёю. Озёра эти были круглыми и имели диаметр, доходящий порою до двадцати километров. Часто вода в них была тёплая, потому что понятие «потухший вулкан» – это нечто условное и спорное. Если он такой уж потухший, то тогда откуда же берётся тот жар, который подогревает воду в вулканических озёрах? В полном одиночестве Спиридон поднимался на вершины таких вулканов и там плавал в резиновой лодке по этим озёрам, да ещё и нырял с аквалангом, что-то упорно отыскивая на дне этих водоёмов.

Ему предлагали помощь. На острове всегда можно было найти добровольцев, которые бы полезли за ним в огонь и в воду, но он всякий раз отказывался.

– После смерти жены мне часто хочется побыть одному, – говорил он.

– Но ведь это очень тяжело и опасно то, что вы делаете, – возражали ему.

Спиридон отмалчивался.

Впрочем, по мере того как он выходил из кризиса, он всё чаще и чаще стал вспоминать, что на свете существует много хороших и интересных людей, а не только одно его горе. Его манили к себе те озёра на острове, которые были расположены в кратерах вулканов. Посреди некоторых из таких озёр возвышался новый вулкан, на вершине которого находилось ещё одно озеро. Одинокому альпинисту нечего было и думать о том, чтобы попасть туда. Тут нужна была или группа альпинистов, или вертолёт, с которого можно было бы высадиться на вершину двухэтажного вулкана и потом ждать, когда тебя оттуда заберут. Поняв, что один он бессилен, Спиридон тут же собрал себе боевой отряд альпинистов, с которым и осуществил штурм двух таких вулканов. Он и там плавал в резиновой лодке и нырял в водолазном облачении на дно этих каменных чаш.

Когда он спускался с гор в обычную городскую жизнь, то некоторые из островитян подкалывали его ехидными вопросами:

– Что-нибудь интересное обнаружили на дне двухэтажного озера? Останки погибшей цивилизации или новые виды животных?

Спиридон хмуро отмалчивался, потому что там и в самом деле ничего хорошего, ради чего стоило нырять и рисковать жизнью, не было. Но его просто завораживал сам процесс. А те, кто отправлялся в такие походы вместе с ним, заражались его энтузиазмом и каждое слово знаменитого путешественника ловили на лету, пытаясь постичь его тайный смысл.

Однажды, сидя у костра высоко в горах у подножья очередного вулкана, он сказал своим молодым помощникам:

– Как-то всё странно устроено в этом мире. Одни считают меня шарлатаном от науки, проходимцем, авантюристом и разрушителем природы, другие же бросаются в противоположную крайность и приписывают мне такое знание жизни, какого у меня на самом деле нет.

Поднялся шум, и кто-то попытался разумно объяснить поведение журналистов, которые готовы на всём делать сенсацию; кто-то стал с жаром возражать, давая совсем иное объяснение с точки зрения битвы различных научных направлений. Но от Спиридона не ускользнуло то, что студент из Брабанта по имени Агнаман скептически помотал головою и многозначительно переглянулся со своим другом Лорном. Брабантцы были единственными на планете обладателями жёлто-коричневых волос при тёмно-синих глазах, а кроме того, они были необыкновенно упёрты, скрытны и упрямы в достижении своей цели и этими признаками резко отличались от всех остальных людей.

Спиридон спросил их:

– Я сказал что-то не то?

Агнаман ответил:

– У нас своё мнение. Можно мы промолчим?

– Нельзя, – сказал Спиридон. – Бросьте свои брабантские штучки и говорите.

Агнаман замялся, но Лорн подтолкнул его локтем в бок и сказал своему другу:

– Если ты не скажешь, то скажу я.

– Мне всё равно, кто из вас скажет, – возразил Спиридон. – Говорите же кто-нибудь!

Агнаман сказал – смущаясь, но твёрдо:

– Мы с Лорном считаем – и не мы одни! – сверкнув своими тёмно-синими глазами, он оглянулся на окружающих, – что вы на самом деле знаете, какую-то одну очень важную тайну, но никому о ней не говорите.

– Какая чепуха! – отмахнулся Спиридон.

Брабантец тут же сник и продолжал уже совсем другим голосом – растерянным и удивлённым.

– Отсюда и раздражение представителей прессы. Их злит это. Вы не идёте ни на какие уступки, а им бы так хотелось сделать из вас или гения, или злодея. Ведь правильно я говорю, ребята?

Все в ответ зашумели. Оказывается, скрытные брабантцы всего лишь озвучили то, что было на уме у всех остальных.

Спиридон послушал этих молодых людей, да так ничего им и не ответил. Самым скрытным был всё-таки он.

На острове был единственный потухший вулкан, на котором было не одно озеро, и даже не два, а целых три. Выглядело это так: посреди нижнего озера возвышался кратер нового вулкана, на вершине которого было второе озеро. А посреди второго озера возвышался ещё один вулкан, на вершине которого было третье по счёту озеро. Это было довольно редкое явление – на всей планете оно встречалось лишь на Дымных островах и нигде больше.

Разумеется, Спиридон и туда забрался. На заоблачной высоте спустился со своим отрядом в каменную чашу и, поплавав по поверхности озера, нырнул в тёплую воду, насыщенную пузырьками не очень приятно пахнущих газов.

Несмотря на пузыри, вода была чистая и довольно прозрачная. Спиридон тщательно осматривал стенки кратера и всё чего-то искал и искал. Помощники, ожидавшие его на поверхности, спрашивали его потом: ну, что там было, как там?

– Пустая вода, не заполненная ничем, – с грустью отвечал Спиридона.

Тогда же всё тот же Агнаман спросил его:

– А чем бы вы хотели, чтобы она была заполнена?

– Информацией, – односложно ответил Спиридон и так и не пояснил, что он имеет в виду под этим словом, хотя студенты долго потом не оставляли его в покое.

 

= = =

 

Время шло, и вот тогда и случилось то самое, о чём уже говорилось выше: совершенно неожиданно для всех Спиридон женился. Съездил на материк и после месячного отсутствия явился на свой остров уже не один, а с женою.

Как это у него получилось – он этого никому не объяснял, но понятно и так: предварительная переписка и последующая встреча. Ничего необычного.

Это была красивая светловолосая женщина роста более высокого, чем наш герой, которая по возрасту годилась ему в дочери. Звали её Виринея, и была она не одна – с нею был её сын по имени Платон от её первого неудачного брака. Виринее было тридцать пять лет, а сыну – двенадцать. Кое-кто поговаривал: «Она тебе не пара! Намного моложе, да ещё и выше тебя ростом!», но Спиридон только отмахивался от этих разговоров и так себе жил и жил… Очень скоро молодая мачеха подружилась с дочерью Спиридона, а сам Спиридон подружился с мальчиком.

Время было летнее и, кроме прогулок – теперь уже семейных! – Спиридон планировал и другое мероприятие: к началу осени нужно было пристроить мальчика в какую-то школу. Либо не пристраивать вовсе, а обучать его на дому – Спиридон допускал и такое развитие событий, но считал его нежелательным.

 

 

 

Глава четвёртая. Выезд на разведку. Утомлённые яхтами и морем

До начала нового учебного года времени ещё было довольно много, но вопрос о том, в какой школе должен будет учиться мальчик, вставал уже сейчас. Спиридон долго перебирал разные варианты и, наконец, остановился на одном: в средней части острова, в труднодоступном районе, существовала, как он узнал, некая школа закрытого типа. То обстоятельство, что школа располагалась вдали от городской суеты и на лоне природы, наводило на предположения о том, что это нечто необычное и хорошее. Во всяком случае – заслуживающее внимания. Спиридон узнал, что с начала учебного года туда будут отправляться рейсовые вертолёты, но пока регулярной связи с этим таинственным учебным заведением не было, и он решил добраться туда самостоятельно и тихо: сесть на своего коня и часа за два доехать на нём к этому таинственному объекту. Там нужно будет осмотреться, приглядеться и, если внешний вид школы не будет вызывать никаких сомнений, то войти туда и поговорить об условиях приёма в это учебное заведение.

Он так и сделал: сел на своего скакуна по кличке Экиль и отправился вглубь острова.

 

= = =

 

Некоторое время он ехал по хорошей шоссейной дороге, но потом ему пришлось свернуть на дорогу грунтовую, а ещё позже – и вовсе оказаться в местности, где были только тропинки, а не настоящие дороги, а иногда и того не было. «Это ж надо – куда их занесло!» – думал он. Ехать было довольно трудно; утешало только то, что все Дымные острова, кроме одного самого северного, были длинными и узкими, и пересечь их от одного побережья к другому было, как правило, не так уж трудно.

Путь нашего героя пролегал через отроги Срединного хребта, который тянется от одного конца острова к другому, занимая все двести шестнадцать километров его длины. Но в одном месте хребет как бы расплющивается и как бы вдавливается в землю, и как раз на этом же самом участке остров больше всего расползается по сторонам, и ширина его достигает аж пятидесяти километров. На деле это означает, что здесь можно жить таким образом, что до ближайшего моря или океана будет километров двадцать-двадцать пять, а ежели ты живёшь в долине, то наблюдателю и вовсе будет казаться, что он сухопутный житель и находится центре континента.

Спиридон ехал и, посмеиваясь, думал: «Если люди решили забраться в такую даль, то должно быть, за этим стоит какая-то необыкновенная идея – надеюсь, хорошая. Хотя непонятно: зачем нужно с таким усердием отдаляться от морского побережья? Немного даже странновато…»

 

= = =

 

Разумеется, наш герой знал, что на просторах огромной Венетской империи существовала практика создания так называемых посёлков элитарного типа – пэтов, так их обычно называли. К этому явлению отношение у разных людей было разным, но Спиридон отнюдь не осуждал эти самые пэты, а считал, что всякий имеет право жить так, как ему хочется: кому-то нравится жить среди небоскрёбов, а кому-то и на лоне природы.

Между тем, в этих пэтах селились – часто, но не всегда! – те люди, которые считали себя, по каким-то признакам, выше, чем всё остальное человечество. Как правило, это были самые богатые люди или люди, облечённые большою государственною властью (очень часто оба эти понятия совпадали), которые жили как бы на два фронта: то в своём мегаполисе, то в таком вот элитарном селении, расположенном где-то на природе, порою за многие тысячи километров от мегаполиса. Но случалось и так, что и простые смертные основывали свои посёлки элитарного типа. Это были люди, считающие, что надо бежать от цивилизации как можно дальше и как можно глубже, и остров Лососевый как раз и представлялся им таким убежищем. Иногда доходило до смешного: поблизости друг от друга располагались два пэта, в одном из которых томились от вечного праздника жизни зажравшиеся представители высших каст, а в другом трудились на своих фермах, не покладая рук люди, выразившие протест обществу вот в такой причудливой форме. Впрочем, на лоне природы эти различия считались таким пустяком, что на них, как правило, не обращали внимания, и каждый жил сам по себе.

 

= = =

 

В скором времени, съезжая с высокой сопки в долину, Спиридон увидел перед собою большой участок земли, огороженный высоким и крепким каменным забором, за которым располагались жилые и общественные постройки причудливой архитектуры. С высоты сопки Спиридон увидел и вполне естественную для пэта вертолётную площадку со стоящими на ней вертолётами разной величины.

– Ну, что ж, неплохо, – пробормотал наш герой. – Очень даже неплохо.

Когда он подъехал ближе, то увидел, что над главными воротами громоздится огромный рекламный щит, на котором светящиеся среди бела дня буквы возвещали:

Общеобразовательная элитарная школа, закрытого типа

УТОМЛЁННЫЕ МОРЕМ.

Спиридон усмехнулся. Он не был мрачным человеком и очень даже ценил чужой юмор, да и сам мог пошутить. Шутка на плакате ему показалась многообещающею.

– Я так понимаю, здесь у них не скучно, – пробормотал он.

Было непонятно, однако, кому адресовалась эта огромная надпись, потому что вокруг была только горная местность, покрытая лесом и без каких бы то ни было следов жилья и людей, но шутка – она на то и шутка, а настоящие шутки иной раз бывают такими, что не каждый способен понять их по достоинству.

Вышедший к нему охранник сообщил, что это частное владение элитарного характера – чвэх, и посторонние сюда не допускаются, на что Спиридон ответил, что он как раз не посторонний, а желал бы устроить в этот чвэх своего ребёнка для чего ему нужно встретиться с директором.

Охранник страшно удивился и, смерив Спиридона с головы до ног оценивающим взглядом, спросил:

– А вы хотя бы имеете представление о том, люди какого уровня обучают своих детей в этом учебном заведении? Ведь это всё-таки чвэх!

– Имею, – весело ответил Спиридон. – Чвэх или не чвэх, но я как раз к этому уровню и принадлежу.

– Но тогда почему вы прибыли сюда не на вертолёте или не на вездеходе, как все приличные люди, а на лошади?

Спиридон ответил с достоинством:

– У меня конь, а не лошадь. И мой Экиль стоит дороже некоторых ваших шикарных вертолётов и вездеходов.

Охранник спорить не стал и ответил:

– Ну, что ж, если вы говорите правду насчёт ценности вашего скакуна, то это, возможно, меняет дело. Пройдёмте за мною, – пригласил он, и Спиридон проследовал за ним на территорию чвэха – в кабинет предварительного ознакомления.

– Идентифицируйтесь, пожалуйста, – попросил охранник.

Никаких документов, удостоверяющих личность, в описываемые времена уже практически не было на этой планете, и Спиридону было достаточно положить свои ладони на распознаватель пальцев, а лицо подставить под устройство, распознающее лица.

Тотчас же на экране возникли все личные сведения о Спиридоне, занесённые в Общемировую Базу Данных: несколько портретов, краткие сведения о личности, биографические данные и сведения о положении в обществе.

– А вы и в самом деле из наших, – с некоторым удивлением проговорил охранник. – Я доложу о вашем визите директору школы господину Рмоку, и вы побеседуете с ним.

Привязав коня к дереву уже на территории чвэха, Спиридон двинулся в сторону того дома, на который ему указал охранник. Детей в этом чвэхе не было – по случаю летних каникул, и лишь несколько служащих занимались облагораживанием территории: подметали дорожки, поливали цветочные клумбы и ухаживали за животными в их вольерах.

Спиридон остался совершенно равнодушен ко всей этой роскоши и спокойно подошёл к двухэтажному домику, построенному в виде крепости – с башенками и с бойницами и с вывескою на входе: ДИРЕКТОР.

Поднялся на лифте на второй этаж, вошёл в кабинет.

Поздоровавшись и представившись, Спиридон сразу же спросил:

– А почему – крепость?

Благообразный директор по имени Рмок учтиво пояснил:

– Согласно нашей педагогической концепции, это элемент игры. Дети любят игру! Кабинет директора – это твердыня, в которую, однако, можно войти, если проявить вежливость. А сам директор – это небожитель, при виде которого у всякого ученика должен возникать трепет в душе! Но этот же самый небожитель гоняет с ними в футбол, играет роли в школьном театре и поёт в школьной художественной самодеятельности песни собственного сочинения, потому как у нас директор непременно должен сочетать в себе следующие свойства: администратора, массовика-затейника, художника, композитора, тренера и поэта-песенника! А я все эти качества сочетаю в себе, в противном случае я бы эту высокооплачиваемую должность не смог занять.

– Круто, – проговорил Спиридон. – Но почему: «Утомлённые морем»?

– У родителей всех наших детей непременно есть яхты. И иногда все эти бесконечные плавания по морям-океанам надоедают. Надоедает пляж, надоедает бесцельное лежание в гамаках и в шезлонгах под неумолчный шум морских волн, и тогда хочется хорошего, сухопутного счастья – с бегом наперегонки, с конными поездками по окрестным лесам, с уроками в школьных кабинетах… Такова наша концепция.

Спиридон ничего не ответил на это. Перед ним стоял толстенький человек со сверкающею лысиною и со счастливою улыбкою на устах, и было ясно, что всё, что он говорит, это не значит ровным счётом ничего. За этим человеком простирается некая гигантская Невидимая Сила, а он всего лишь выполняет её волю.

Не дождавшись ответа, директор спросил:

– Вы, стало быть, хотите определить своего ребёнка к нам в школу, я правильно понимаю?

– Правильно. Хотел бы.

– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь!

Спиридон уселся бы и без приглашения, но был так поражён увиденным, что не сразу пришёл в себя. И проницательный директор сразу же заметил: его гость пребывает под сильным впечатлением от чего-то, и директора это приятно удивляло.

– Если у вас к нам серьёзный интерес, а не праздное любопытство, то, в таком случае, позвольте мне ещё раз ознакомиться с вашими данными, – ласково проворковал он.

– Позволяю, – ответил Спиридон. – Охранник вам ведь уже переслал мои данные или мне снова нужно пройти идентификацию?

– Уже переслал.

Директор нажатием кнопки включил экран на стене, где тотчас же высветились описания личности Спиридона, занесённые во Всемирную Базу Данных.

Знакомясь с этими сведениями, директор, потирая руки, посмеивался, приговаривая то и дело: «Очаровательно, очаровательно!», «Это ж надо!», но когда он дошёл до того места, где сообщалось, что Спиридон ведёт антиобщественный образ жизни то, он просто расхохотался от удовольствия и сказал:

– Ну, что же! Вы – наш человек. Решительно наш! По всем признакам, вы принадлежите к касте шутов, эстрадных артистов и публичных деятелей.

Спиридон искренне удивился:

– Даже и не знал, что такая каста существует.

– Перед лицом закона её, конечно же, как бы и нету, но объективно-то она есть, и это невозможно отрицать! Все знаменитые шуты и эстрадные деятели, как известно, делятся на две категории: на певцов и на говорунов. Говоруны, в свою очередь, подразделяются на весёлых и на задумчивых. По существующей классификации, вы относитесь к категории экстравагантных задумчивых говорунов с неизвестными источниками доходов, а это вполне подпадает под наши требования о степени элитарности наших родителей. В целях защиты от посторонних проникновений, мы ввели у себя очень высокую плату за обучение. Но человек, принадлежащий к высшей касте нашего общества, всегда найдёт, чем оплатить обучение своего ребёнка в нашей школе. Не так ли?

– Если понадобится, я найду нужные деньги, – сказал Спиридон.

– Я рад, что вы поняли меня! – обрадовался толстячок. – Но вам-то как раз и искать ничего не надо! Поскольку степень вашей значительности стоит на отметке «антигерой высочайшего уровня», то любое ваше слово, высказанное в средствах массовой информации, всегда будет стоить очень больших денег. Я предлагаю вам такую форму оплаты: хотя бы один раз в полгода выступайте по имперскому телевидению с рассказами о нашей школе. Можете хвалить её, а можете ругать – это не имеет значения, ведь главное – это просто упоминать о нашем существовании. И после этого мы с вас никакой денежной платы брать не будем.

– А проклинать вас можно?

Директор расхохотался.

– Ну, разумеется! Всё то, что подвергается проклятиям, как раз и кажется людям наиболее достойным. Проклятия – это лучшая реклама.

– Да, конечно, – согласился Спиридон. – Но если вы нуждаетесь в рекламе, то зачем же в таком случае прячетесь в такой глуши? Ну и расположились бы где-нибудь на виду у всех.

– А это для таинственности! – господин Рмок опять рассмеялся и, по-свойски подмигнув Спиридону, сказал: – Ведь мы с вами понимаем, что чем таинственнее, тем дороже. Таинственность – она денег стоит! Хочешь продавать товар подороже, сделай его таинственным! А наш товар – образовательные услуги, а он у нас и без того высочайшего качества!

– Охотно верю, – ответил Спиридон.

– И кстати, одно уж к одному: у вас кто – мальчик или девочка?

– Мальчик, двенадцати лет.

– Отлично! Ну а теперь, если у вас есть желание, давайте осмотрим жилые и учебные помещения.

– Желание есть, – ответил Спиридон. – Я с интересом осмотрю, что у вас тут.

 

= = =

 

Описание того, что увидел наш герой в элитарной школе «Утомлённые морем», мы пропустим. Если коротко, то это были бытовые удобства, недоступные не только обычному жителю этой планеты, но даже и весьма зажиточному. К этому времени Спиридон уже оправился от первоначального шока и, взяв себя в руки, держался до такой степени невозмутимо, что было совершенно невозможно понять, нравится ли ему это всё или не нравится. Впрочем, ему трудно было сдерживаться, когда он увидел здешнюю конюшню: она была отделана мрамором. Но и манеж, в котором здешних деток обучали верховой езде, не уступал по своей грандиозности конюшне – и тут опять нужно было сдерживаться.

Господин Рмок пояснил:

– Сами понимаете: будущие вершители судеб Венетской империи должны не просто остро чувствовать свою исключительность, а купаться в этом чувстве так же, как купаются в море. И это ещё одна из причин того, почему мы называемся «Утомлённые морем». У нас своё море – море любви к нам самим!

Жизненный принцип Спиридона был таким: по возможности ни с кем не спорить и, по возможности, не выдавать своих истинных чувств. Далеко не всегда у него это получалось, и он иногда срывался на негодование или на выражение собственного восхищения, но всё же старался придерживаться именно такого поведения. Под конец экскурсии он поблагодарил за оказанный приём, сказал, что посоветуется дома со своею супругою, а тогда и даст окончательный ответ. Директор хохотнул:

– Я не сомневаюсь, что вы примете наше предложение!

На что Спиридон вежливо кивнул и, попрощавшись, двинулся по аллее высоких деревьев в сторону выхода из элитарно-комфортабельной зоны. Он шёл и думал о том, как здесь всё необыкновенно красиво и разумно, и так уж ли нужен такой комфорт… Увидав своего коня на прежнем месте, он ещё раз удивился: Экиль, хотя и стоял привязанным всё к тому же дереву, но угощался при этом прекрасным ячменём, который кто-то заботливо подогнал на специальной тележке.

– Ого! – только и проронил Спиридон.

А улыбающийся охранник пояснил:

– У нас всё делается для удобства клиентов высшей категории.

Спиридон ещё раз удивился: этот парень уже откуда-то узнал, что я – дорогой клиент! Стало быть, директор уже успел оповестить его.

 

= = =

 

Выезжая за ворота чвэха «Утомлённые морем», наш герой думал: «Определять сюда нашего Платона я просто не имею права. Если бы определил, то это было бы равнозначно убийству ребёнка». По поводу своего пасынка Спиридон придерживался такого правила: если он сын моей жены, то я несу перед ним все те же обязательства, как если бы он был моим родным сыном. Я обязан заботиться о его будущем. А то, с чем я только что ознакомился, представляется невообразимо уродливым.

 

= = =

 

Вернувшись домой, Спиридон долгое время молчал. Сказывалась усталость от длительной верховой езды, но самое главное: настроение почему-то было до такой степени испорченным, что не хотелось даже и думать ни о каких погружениях в море и ни о каких сокровищах затонувших кораблей.

Придя в себя, рассказал супруге о том, что увидел и услышал. Виринея спросила:

– Но ведь на острове есть и другие школы, не так ли?

– Есть. И одна из них расположена намного ближе, чем эти дурацкие «Утомлённые морем». Завтра же съезжу туда на машине.

– Может быть, вместе и съездим?

– Не стоит. Там работает мой старый знакомый, и я хочу поговорить с ним по душам.

– Если старый знакомый, то почему же ты с самого начала не поехал к нему?

Спиридон только плечами пожал.

 

 

 

Глава пятая. Мимолётная вылазка: Горячий источник

Ехать было недалеко, и уже через пять километров, на подступах к посёлку Горячий Источник Спиридон и увидел то самое, что и хотел: элитарное поселение, в котором размещалась ещё одна школа закрытого типа.

Это были деревянные строения, окружённые по периметру высоким деревянным забором.

Спиридон рассмеялся своему наблюдению: там – каменный забор, а здесь – деревянный, но оба забора – высокие!

 

= = =

 

Вопрос о том, как пройти внутрь, здесь точно так же стал предметом строгого обсуждения. Спиридон идентифицировался, о нём было доложено, и только после этого ему разрешили передвигаться по территории посёлка элитарного типа. Но на этом сходство и заканчивалось: тот пэт и этот не имели между собою больше ничего общего.

Первое, что сразу же бросилось в глаза: наличие детей, несмотря на летние каникулы. И эти дети были только мальчиками.

Второе: ученики были одеты в единую военную форму.

Вышедший к нему навстречу высокий и стройный человек в военной форме по имени Ансмак сразу же узнал Спиридона и, поздоровавшись с ним, сказал:

– Вот я и предстал перед тобою в новом виде. Ныне я директор школы «Сыны Отечества».

Спиридон удивился:

– Ну и ну! Не ждал я от тебя такого преображения!

 

= = =

 

Уже в кабинете Спиридон рассказал о своей проблеме:

– Женился после смерти жены…

– Взял на попечение её сына от первого брака…

– Считаю себя обязанным дать хорошее образование пасынку…

– Уже побывал в элитарной школе «Утомлённые морем», но не в восторге от увиденного там…

Ансмак усмехнулся:

– Нашёл куда обращаться! Ведь это банда негодяев!

– Да я ж откуда знал?

– Тебе надо было сразу же обращаться ко мне – ведь мы же столько лет уже знакомы!

– Да я про тебя и не знал поначалу… И потом: у нас ведь с тобою были кое-какие разногласия.

– Были, – согласился Ансмак. – У меня с тех пор некоторые взгляды изменились, а некоторые – остались прежними. Давай я расскажу тебе, с каким багажом жизненных представлений я теперь живу.

– Давай!

И Ансмак стал рассказывать: учредил особую школу – «Сыны Отечества». В школе – военная дисциплина, и учатся в ней только мальчики. Обучение происходит круглый год, а понятие «каникулы» здесь отсутствует.

Спиридон спросил:

– И в чём смысл?

– В подготовке к войне. Надеюсь, её никогда не будет, но для того, чтобы её не было, нужно постоянно готовиться к ней.

– И как вы готовитесь – учитесь стрелять и рыть окопы?

– И это – тоже! – с жаром воскликнул Ансмак. – Но главное – не это. Главное – дисциплина!

– Палочная? – подсказал Спиридон.

– Никаких палок! Только сознательная деятельность! Главное у нас – это то, что мальчики оторваны от семьи. Никаких папочек и мамочек, дедушек и бабушек! Только командиры! Дети делятся на отряды по каким-то признакам: спортивные отряды, военные отряды, математические отряды, литературные отряды, туристические отряды, отряды труда, отряды весёлых игр… и многие другие. В каждом отряде назначается свой командир, которому все должны беспрекословно подчиняться. Командир – всегда царь и бог в своём отряде, и все перед ним трепещут. Прикажет лечь на землю и ползти по ней через лужи грязь, и ты обязан выполнять этот приказ, а скажет отдыхать – и ты будешь отдыхать. Но когда этот же самый командир оказывается в отряде с другим назначением, там над ним возвышается уже другой командир и, если ты раньше был командиром, то при смене деятельности ты становишься подчинённым. Тебе, бывшему командиру, что прикажут, то ты и будешь делать.

Спиридон задумался, а потом вдруг высказался:

– То есть в одном отряде меня командир заставлял ползать по земле, а в другом отряде я становлюсь командиром, и этого прежнего командира гоняю в отместку – как только захочу и свожу с ним счёты? Так, что ли?

Ансмак неожиданно легко согласился со Спиридоном:

– Именно так всё и было у нас, со всеми ужасами, которые сопутствовали этому! Но – лишь на первых порах! На каком-то этапе развития каждый мальчик начинает понимать: сегодня я командую, а завтра мною командует кто-то другой, и нужно просто смириться с этим. И после этого наступает взаимное уважение, и никто ни с кем уже больше не сводит никаких счетов. Вот в чём смысл!

– Это ты сам придумал такую систему?

– Сам! И я горжусь этим изобретением!

– И это и впрямь работает? – недоверчиво спросил Спиридон.

– Ещё как работает! Это самый лучший человеческий механизм, какой когда-либо был создан. Приводи своего мальчишку, и мы сделаем из него отважного сына Отечества и вообще – достойного человека!

Спиридон задумчиво покачал головою:

– Не хотел бы я своему пасынку такой участи. Он – хороший мальчик, добрый, наивный, любознательный, а я его отправлю сюда, в казарменную жизнь. И за что ему такое наказание?

Ансмак возразил:

– А ежели нагрянет война, и твой мальчик окажется неподготовленным к ней, ты думаешь ему тогда будет легче?

Спиридон сказал:

– Я думаю, нужно и в самом деле готовиться к войне, она возможна, потому что нашу планету раздирают слишком уж большие противоречия, но, с другой стороны: нельзя ребёнка лишать детства! Пусть вырастет сначала, а потом уже и готовится. И потом: зачем такая закрытость? Ведь это у вас опять получается обыкновенная элитарщина!

– Да, элитарщина! А ты как хотел? Мы – элита!..

Спиридон возразил:

– Этак любой дурак заявит о себе, что я, мол, элита, и что с того?

– И ты совершенно прав: так скажет самонадеянный дурак! Но мы-то – не дураки! Ты пойми: мы хотим создать новую цивилизацию. Вспомни, что ты сам же говорил на одной своей пресс-конференции? Вот погоди-ка…

Ансмак повозился немного и вскоре вывел на огромный экран, который занимал всю стену в кабинете, выступление Спиридона десятилетней давности.

На экране Спиридон говорил на своей пресс-конференции:

– Я бы не удивился, если бы узнал, что у нас на планете есть и другие цивилизации, которые сумели отгородиться от нас каким-то способом. Мы не видим их, но они где-то рядом, и они оказывают на нас своё воздействие!

Ансмак выключил изображение.

– Заметь: это твои слова, а не мои!

– Я и сейчас не отказываюсь от них. И у меня даже есть подозрение, что на нашем острове обитают нераспознанно эти существа, прикидываясь такими же, как мы. Но ведь ещё и не понятно, чего ждать от них – хорошего или плохого. А если плохого, то – как противостоять им. Ведь не с помощью же обычного оружия!

– А я возражу тебе так, – сказал Ансмак. – Мы – а это я и мои единомышленники – мы как раз и есть другая цивилизация! И как раз на этой самой планете. Но мы не инопланетяне, а люди. Просто мы лучше всех остальных людей, потому и держимся в строгой изоляции. В случае войны мы будем спасать не только всю Венетскую империю, но и новую форму разумной жизни – нашу новую цивилизацию!

Спиридон поморщился:

– Я имел в виду совсем не то же самое, что ты. Кто трогал наш батискаф, когда я с моим другом Аяксом опускался на дно Чёрной впадины? Я не думаю, что это был ты сам или твои люди.

– Нет, конечно! Это были не мы! – рассмеялся Ансмак.

– Но кому-то же помешал наш батискаф. Кто это был?

– А это был ещё кто-то, – отмахнулся Ансмак. – Мало ли цивилизаций во Вселенной? У нас – своя цивилизация, а у кого-то там другая. Они увидели ваш батискаф, не поняли, что это такое и стали злиться – вот и всё!

Спиридон сказал честно и просто:

– То, что ты затеял, вызывает сомнения.

– Но почему?

– У меня отличная память, и я помню, как ты был когда-то знаменитым прорицателем и имел на этом поприще бешеный успех. Почему ты перестал прорицать? Бизнес оказался невыгодным?

Ансмак сказал:

– Я всё понимаю, это было нечестно. У меня всегда были и есть некоторые способности, но делать на этом деньги – нельзя. Впрочем, я думаю, что я искупил свои прежние грехи тем, что на добытые деньги основал новую школу. Я веду теперь честный образ жизни и всего себя отдаю детям и нашей стране…

 

= = =

 

Уже когда Спиридон развернул свою машину и поехал назад, он сообразил, что так и не посетил главную достопримечательность этого места – горячий источник, бьющий из скалы. В большой каменной чаше, которую за миллионы лет выбила горячая вода в граните, можно было купаться даже зимою. «Надо же! Такое хорошее место и испоганили каким-то дурацким начинанием! – подумал Спиридон. – Быть сынами Отечества – это очень даже правильно. И к войне готовиться надо – это тоже верно… Но что-то здесь не то… Впрочем, разберусь как-нибудь потом».

 

= = =

 

Вернувшись домой, Спиридон рассказ своей супруге о том, что и в этом случае его постигло разочарование. Опять не то!

– На нашем острове не так много школ, чтобы можно было перебирать их по их качествам и по их свойствам. Эти две мы отвергли, переправлять мальчика на другие острова или даже на материк, чтобы он учился там – это безумие. Нормальное развитие ребёнка может быть только в семье, а не в детском приюте – пусть даже и очень престижном.

– И к какому же решению мы придём? – спросила Виринея.

– Я взял на себя ответственность за твоего сына, и теперь он для меня как родной. Что-нибудь да придумаем. В крайнем случае, я создам свою собственную школу.

– Да чем тебе простая школа н нравится? – наши соседские дети учатся в простой школе и – ничего, родители не жалуются.

– Простая школа, может быть, и хороша, – проговорил Спиридон, – но всегда хочется лучшего. Я вспоминаю свою собственную школу, в которой я когда-то учился – ведь ничего хорошего!

 

 

 

Глава шестая, в которой рассказывается о том, как к нашему герою пришли незваные гости

К Спиридону вскоре после этого – как кажется, без всякой связи с его педагогическими заботами! – заявились в гости незнакомые люди. Они прикатили на дорогой машине марки «Элегантный круиз», и их было четверо. Один из них остался возле машины, словно бы для того, чтобы сторожить её от возможного в любую минуту захвата. Он многозначительно и многообещающе прохаживался вокруг машины и зорко озирался по сторонам. А трое других, прошли во двор через открытую решётчатую калитку и, встретив там хозяина, вполне вежливо поздоровались с ним.

Спиридон кивком головы ответил на их приветствие и спросил, что им надо, а те сказали, что хотели бы обстоятельно побеседовать с ним.

Спиридон не сразу решился впустить их в дом и некоторое время молча и не очень-то вежливо рассматривал их с ног до головы. Он сразу определил, что один из вошедших – главный, а двое здоровяков с застывшими лицами – подручные. Роль четвёртого, оставшегося у машины, была не совсем ясна. Все четверо были одеты в дорогие клетчатые костюмы, но сомнений в том, кто они такие, у Спиридона не было ни малейших. Это были арлеты – представители народа, который с древних времён печально прославился коварством и жестокостью. Арлетские племена в своё время хорошо прогулялись по просторам Ганимедского континента, оставляя после своих передвижений развалины и трупы.

 

= = =

 

Первое, что они сделали, появившись на новых землях: истребили или поработили племена могущественных когда-то гельдов. Потом дошла очередь до венетских племён, и те отбивались как могли и в большинстве своём спаслись, но часть венетов всё же попала в арлетское рабство.

Могущественная Южная империя поначалу ожесточённо сопротивлялась пришельцам, но потом рухнула под тяжестью арлетского нашествия. На руинах Южной империи арлеты заявили, что они создадут нечто намного более могущественное, чем было у южан, но у них так потом ничего и не получилось.

Сами же арлеты страдали от своего нескончаемого безумия. В нескончаемых боях многие из них погибали целыми племенами, княжествами и даже королевствами, но потом, спустя тысячу лет, они вроде бы как повзрослели, остепенились и на отвоёванных землях основали новые государства с одним общим для всех них свойством: агрессивность, помноженная на доселе невиданное лицемерие.

И нет ничего удивительного в том, что пламя Великой войны, в которую полегли десятки миллионов человек по всей планете, было разожжено именно этими самыми арлетами…

 

= = =

 

Спиридон всегда опасался арлетов и потому сразу напрягся и, стараясь ничем не выдавать своих опасений, тотчас же выставил где-то внутри своего сознания нужную защиту. Он впустил к себе в дом гостей, уселся, не приглашая их сесть и стал бесцеремонно смотреть на них.

– Чем могу быть полезен? – спросил он, не вставая со своего вращающегося кресла, а только чуть повернувшись в сторону вошедших.

– Позвольте представиться, – сказал главный. – Меня зовут Скандлан, профессор Скандлан, преподаватель университета в городе Сюгамбрии. А это Кехт и Форк – мои аспиранты. Мы приехали сюда из Авдации специально, чтобы посетить вашу лабораторию и Океанариум господина Мецената.

Он говорил на хорошем венетском языке, практически без ошибок, но акцент всё равно чувствовался, и он изобличал в нём человека арлетской национальности.

Спиридон прокрутился в своём кресле, на какое-то время застыл перед гостями, показывая свой затылок и свою спину. Но затем всё же изволил повернуться к ним лицом.

– Что ж, очень рад, – ответил Спиридон с совершенно равнодушным лицом. – Если вы приплыли сюда с противоположного берега Спокойного океана только ради этого, то для меня это большая честь.

– Мы прилетели на самолёте, – уточнил Скандлан.

– И это – тем более! – честь для меня.

– Мы бы хотели посмотреть на кое-что из того, что у вас тут есть, и кое-что приобрести для нашего университета и для городских музеев. Сюгамбрия будет рада поступлениям новых сокровищ.

Спиридон на секунду заколебался. Подумал: «А не погнать ли их прочь? Сейчас они начнут, по своему обыкновению, воздействовать на меня какими-то своими тайными способами (а они умеют делать это), и мне придётся обороняться… Не проще ли выгнать их сразу?»

Скандлан прервал его размышления:

– Не гоните нас. Я обещаю вам, что мы не будем нарушать вашего внутреннего спокойствия, мы просто сделаем вам некоторые деловые предложения.

Спиридон подумал: «Он читает мои мысли, что ли?» И усилием воли перешёл на новый уровень защиты своего сознания. Спокойно проговорил:

– Ну что ж, если вам так уж хочется, гнать не буду. Пойдёмте!

Он не верил ни единому слову этого Скандлана и не сомневался в том, что этот мнимый профессор – мошенник, но чисто внешне сохранял относительную вежливость: встал со своего кресла и повёл гостей смотреть свои владения. Дело происходило в том новом стеклянном здании, которое стояло во дворе его дома и в котором Спиридон и занимался своими морскими научными исследованиями.

– Одно из моих увлечений, – сказал Спиридон, – раковины причудливых форм. – Мне, удивительным образом, везёт: я постоянно нахожу что-нибудь необычное. Некоторые из моих находок – уникальны. Вот эта рогатая раковина – единственная в мире. Такой нет ни у кого, кроме меня. И вот эта ветвистая – тоже. Разумеется, они не продаются.

Скандлан повертел в руках обе раковины. Они и в самом деле производили впечатление чего-то совершенно невероятного.

– А это не подделка? – с изумлением спросил он.

– Нет. И как такое можно подделать?

– Как? Да взять да и слепить из чего-нибудь… Да и мало ли сейчас материалов изобретено!

– Нет, здесь всё натуральное. Кое-что из своих находок я продаю господину Меценату – у него огромная коллекция, но кое-что оставляю и себе.

Спиридон внимательно поглядел на своих гостей, облачённых в клетчатые костюмы. Кехт и Форк держались почтительно и молчали, и все разговоры вёл только Скандлан. Вот он и сказал:

– Да, слух о Меценате достиг и Авдации. Говорят, он тут у вас скупает всё подряд: картины, ценности, археологические находки…

– А вы бы с него и начали свой визит на наш остров, – предложил Спиридон.

– Мы так и поступили. Мы уже побывали у него в музее и в Океанариуме, – ответил Скандлан, вежливо улыбаясь.

– И что же вас больше всего поразило? Акулы? Гигантские крабы? Коллекция жемчуга?

– И это тоже, – уклончиво ответил Скандлан.

– Но что-то же поразило вас более всего – так я понял?

– Да, – односложно ответил Скандлан. – Всё там у него очень интересно, но то, что у вас, для нас намного важнее.

– Видимо, потому, что Меценат ничего не продаёт, а только покупает, – предположил Спиридон. – А у меня вы надеетесь что-то купить. Так ведь?

– Возможно, – согласился Скандлан и тут же перевёл разговор на другую тему.

 

= = =

 

Закончив просмотр коллекции раковин, гости перешли в другой зал.

– А вот это моя коллекция морских коньков, – сказал Спиридон, показывая на банки с заспиртованными морскими коньками разных цветов. – В здешних водах мне удалось выявить семнадцать разновидностей этой удивительной рыбки.

Гость по имени Кехт осторожно взял в руки одну из банок, повертел её и робко спросил:

– Если это существо с головою лошади и в самом деле рыба, то её, наверное, можно есть?

– Я пробовал, – сказал Спиридон.

– Вкусная?

– Морские коньки почти несъедобны, хотя и очень питательны. Их можно есть только в случае очень уж большого голода, но зато они содержат в себе очень ценное вещество, которое можно было бы использовать в медицинских целях.

Скандлан спросил:

– То есть из морских коньков можно делать что-то приносящее доход?

– Можно, – ответил Спиридон. – Но это сложное производство, а оно требует больших капиталовложений. – Тот, кто бы им занялся, мог бы заработать очень большие деньги. Но пока ещё такого человека почему-то не нашлось.

Кехт и Форк многозначительно переглянулись. Скандлан как-то странно улыбнулся.

– Я что-то не так сказал? – удивился Спиридон.

– Всё так, – утешил его Скандлан. – Просто мои ребята подумали, что вы такой богатый из-за того, что тайно производите что-то из этих самых морских коньков.

«И он знает, о чём они подумали!» – мысленно отметил Спиридон. А вслух рассмеялся и сказал:

– Ах, вот вы о чём! Нет, ребята, это не так. Я ничего не произвожу – ни тайно, ни явно. Как видите, моя лаборатория – прозрачное здание. На ночь я всегда включаю здесь свет, и со стороны видно всё, что может произойти внутри этого помещения. Ну, например, вторжение посторонних людей с целью ограбления.

Скандлан сказал задумчиво:

– Если вы на ночь оставляете свет в этом доме, то со стороны моря это, наверное, выглядит, как один большой светильник. Должно быть, это очень красиво.

– Красиво, – согласился Спиридон. – Я и на башне Старого Маяка тоже включаю одну-единственную лампочку и тоже для красоты. Пусть светит. Может быть, кому-то мой свет пригодится и укажет верный путь. Или даже спасёт от заблуждений… Ну, а, если бы я здесь что-то производил, то об этом бы уже все знали. Что же касается, морских коньков, то я их только коллекционирую. Некоторые редкие экземпляры я продаю живьём Меценату – он их содержит в своём Океанариуме. Я могу и вам их продать, сколько вы захотите, но вы должны сделать мне заказ: сколько, каких, когда и по какой цене, вот тогда и поговорим.

Скандлан как-то странно ухмыльнулся и спросил:

– Мы непременно сделаем вам такой заказ, господин Спиридон, но не сегодня. Сейчас мы пока только присматриваемся.

– Смотрите на здоровье.

Но Скандлан не унимался и гнул куда-то в сторону от первоначально заявленной темы:

– Вот вы ничего не производите, но купили себе дом, построили эту лабораторию… Вы же не станете утверждать, что живёте за счёт продажи морских коньков Меценату?

– Нет, конечно, – рассмеялся Спиридон. – Я вам вообще ничего не собираюсь рассказывать о том, как и за счёт чего я живу. И вы ведь, по вашим же собственным словам, не за этим же сюда пришли, чтобы выяснять какие-то подробности моей жизни, а за чем-то другим. Ведь так же? – он пристально посмотрел на Скандлана.

– Да, конечно, – после некоторой паузы вынужден был согласиться тот.

А Спиридон уже начал злиться:

– Я ведь не обязан отсчитываться перед вами, да и вы ведь пришли ко мне не с целью допроса или вымогательства, а с целью просмотра моей коллекции, разве не так?

Спиридону всё больше и больше не нравилось происходящее. Он прикрыл глаза и вдруг, неожиданно для себя, представил себе следующее продолжение начавшейся непонятной беседы:

 

= = =

 

В ответ на его слова: «Я вам вообще ничего не собираюсь рассказывать о том, как и за счёт чего я живу» последовал зловещий ответ молчавшего до этого Форка:

– А зря. Сказать всё-таки придётся.

Скандлан оглянулся на него и бросил небрежно:

– Форк, вечно ты суёшься не в своё дело, тупица.

Вмешался Кехт:

– Босс, опять ты сердишься! Ну, что он такого сказал?

– Заткнитесь оба, придурки! – посоветовал им Скандлан. – Я вам слова не давал! Ваше время ещё придёт!

– Уже пришло, – хихикнул Форк и выронил стеклянную банку с заспиртованным редчайшим экземпляром рыбы-зебры.

– Ой, извините, – сказал он, изображая растерянную улыбку.

– Извинить не могу, – ответил Спиридон, – мне придётся тебя за это убить.

– Ой, ещё раз извините, – смущённо пробормотал Форк, разбивая вторую банку.

– Пока хватит, – скомандовал Скандлан.

Кехт в это время одним лёгким движением руки смёл на пол какие-то колбочки и пробирки.

– Я же сказал: хватит! – рявкнул Скандлан.

Оба здоровяка изобразили притворный испуг. На какое-то время застыли в полной неподвижности.

– Хорошо, мы подождём, – сказал, наконец, Кехт. – Хотя работы здесь, конечно, много, правда, Форк?

– Да, – согласился Форк, деловито оглядываясь по сторонам. – Если даже не поджигать, а только перебить всё стеклянное и хрупкое, то осколки ему потом придётся вывозить на самосвале.

Скандлан сказал:

– Эти мои идиоты совершенно не умеют вести себя в приличном месте. Вы должны их простить – сказывается плохое воспитание и неправильное школьное образование. – Он воздел глаза к потолку и с горечью проговорил: – У нас, в Авдации, очень плохие школы, в которых любая глупость школьников не пресекается, а даже поощряется. Даже если школьник будет совершенно слабоумным, то и тогда он будет считаться у нас «священно одарённым ребёнком» – вот отсюда и все наши проблемы.

– Оно и видно, – сказал Спиридон, – эти двое – явно из таких священно одарённых.

– Босс, он хамит, – сказал Форк и тотчас же запустил табуреткою в стеклянную стену лаборатории.

К их изумлению, табуретка отлетела в сторону, не оставив на стекле даже царапины.

Спиридон сказал: спокойно

– Бывают и такие стёкла.

Скандлан проговорил совершенно невозмутимым голосом:

– Ребята, он не хамит, а говорит суровую правду о ваших умственных способностях. А такие стёкла и в самом деле бывают. Между прочим, они стоят уйму денег и по карману только очень богатым людям… Как видите, мы не зря сюда пришли.

– Не зря, – сказала Спиридон. – Сейчас я покажу вам один фокус. Эй, Кехт, придурок, ну-ка глянь на меня!

Кехт с изумлением посмотрел на Спиридона, но, встретившись с ним взглядом, тут же пошатнулся, затем медленно осел на пол, а затем и того больше – одним решительным движением растянулся на нём.

– А теперь ты, Форк! Посмотри-ка на меня!

Форк ещё не понял в чём дело, и следующим был он.

– Что вы с ними сделали?! – закричал Скандлан.

– Если меня слишком сильно разозлить, то я могу убить одним взглядом или даже усилием мысли.

– Вы убили их?

– Конечно! Не любоваться же мне на их дерзкое поведение. Если не хотите быть третьим трупом, зовите своего помощника и выносите этих двоих.

Скандлан смутился.

– Я сам, пробормотал он, беря под мышки мёртвого Форка и выволакивая его. – Впрочем, не поможете ли мне вынести второго?

– Я к такой гадости не притрагиваюсь, – небрежно отмахнулся Спиридон. – Зовите своего помощника. Скажете, что они по неосмотрительности разбили ампулу с ядовитым веществом и попробовали её содержимое на вкус, хотя я их и предупреждал не делать этого.

– Да, да, конечно, – пробормотал Скандлан и побежал звать своего помощника.

 

= = =

 

Спиридон открыл глаза. Наваждение прошло.

Все предметы были целыми, и перед ним стояли три мирных человека – Скандлан и двое его молчаливых и явно туповатых подручных – Форк и Кехт. Шикарные клетчатые костюмы придавали им благообразный вид, но по-настоящему умным выглядел лишь Скандлан, те двое были похожи на малоподвижные манекены.

– Я вам вообще ничего не собираюсь рассказывать о том, как и за счёт чего я живу, – смеясь проговорил Спиридон. – Я ведь не обязан отчитываться перед вами, да и вы ведь пришли ко мне не с целью допроса или вымогательства, а с целью просмотра моей коллекции, разве не так?

– Именно так, – подтвердил Скандлан. Двое клетчатых манекенов только почтительно кивнули в знак согласия. – Да мы и не собираемся вам задавать такие вопросы. Извините, если мы сказали что-то лишнее.

– Вы будете спрашивать меня только об ихтиологии?

– Не только. Мы – люди науки, и нас интересуют все её тайны. Скажите, пожалуйста, что вам известно по поводу сокровищ эйнов?

– Только то же самое, что и всем, – ответил Спиридон. – Об этом много писалось. Телевиденье то и дело рассказывает о раскопках и необыкновенных находках, а я знаю то же, что и все остальные.

Скандлан возразил:

– Простите меня за мою настойчивость, но Дымные острова – это ведь бывшая эйнская земля, и здесь наверняка что-то осталось от их пребывания.

– Все шедевры эйнской архитектуры – дворцы с колоннами, крепостные сооружения и башни, сводчатые мосты, ступенчатые амфитеатры для театральных зрелищ, аллеи статуй… Всего этого нет на Дымных островах. Древняя Эйнская империя находилась по соседству – на территории современной Нифонии. А на наших островах эйны бывали очень редко. Они привыкли к тёплому климату, и в их понимании, здешние субтропики – это уже слишком холодно.

Скандлана как будто удовлетворил такой ответ. И всё же он сказал:

– Но у нас есть данные, что эйны под конец своего существования нигде, кроме Дымных островов, не жили.

– Да, – согласился Спиридон. – Это случилось после полного крушения Эйнии. Жалкие остатки разгромленной армии перебрались на эти земли со своими семьями. Некоторое время они здесь жили, но потом, по неизвестной причине, вымерли.

– Про них говорят так: они не вымерли, а неожиданно исчезли, – сказал Скандлан.

Спиридон ответил:

– Кто что хочет, тот то и говорит. Если люди были, а потом они вдруг исчезли, то как это можно назвать? Я употребляю выражение «вымерли».

– Вы думаете, это была эпидемия?

Спиридон ответил уклончиво:

– Разные есть версии на этот счёт, а я особенно не задумывался над этим. Моё дело – море. Рыбы, водоросли, моллюски и прочее.

Скандлан как-то странно улыбнулся и произнёс многозначительную фразу:

– Прочее – это затонувшие корабли с сокровищами древних эйнов, да?

Спиридон сказал:

– Вы нарушаете своё же обещание.

– Простите, ради бога! Но эти упорные слухи об эпидемии… Есть мнение, что само прикосновение к тем вещам, которые они оставили после себя, опасно для жизни и здоровья. Но лишь в том случае, если эти вещи извлечены из земли. Если же они взяты из воды, то они очищаются…

– Какая ерунда! – изумился Спиридон. – Я бы спокойно взял в руки любой предмет, оставленный эйнами, независимо от того, лежал ли он до этого в воде или в земле… Впрочем, я думаю, что показал вам всё, что мог. Все остальные чудеса моря – это не у меня. Это в Океанариуме и в музее местного покровителя наук и искусств господина Мецената.

Скандлан сказал:

– А знаете, в чём была ваша ошибка?

Спиридон ответил:

– Ошибка? Я не понимаю: о чём вы?

– Вам не следовало так демонстративно сорить деньгами. Слух о том, что какой-то человек постоянно ныряет в море, и после этого у него появляется очень много денег, быстро вышел за пределы вашего острова.

– Ну, вышел, – согласился Спиридон. – И что дальше?

– Ваше счастье, что я и мои ребята – люди миролюбивые. Мы не собираемся отбирать, грабить и вымогать. Мы просто хотим подключиться к тому же источнику дохода, что и вы. Сокровища, если они в большом количестве лежат на дне морском, не могут слишком долго принадлежать одному человеку. Рано или поздно об этих богатствах узнают другие, и им захочется получить то же, что и вы получаете.

– Я вам не мешаю. Узнавайте.

Скандлан сказал:

– Рано или поздно к вам могут прийти простые грабители и потребовать от вас не часть добычи, а вообще – всё. Всё полностью. И вовсе не обязательно это должны быть какие-то головорезы. Это может быть очень приличный и чистенький господин, который вообразил себе такое устройство мира: всё, что сейчас находится в распоряжении честных людей, принадлежит им временно и рано или поздно должно стать моим. Самостоятельно вы не сможете защититься от таких людей. Я же предлагаю вам простое решение этой проблемы: Я и мои ребята обеспечивают вам должную охрану и неприкосновенность. А вы делитесь с нами своими секретами. Уверяю вас: это было бы взаимовыгодное сотрудничество. Мы понимаем, что море полно тайн, и так просто, с наскока проникнуть в них – это не реально. Поэтому мы и не надеемся с лёгкостью постичь все эти секреты. Вы поможете нам, а мы поможем вам.

Спиридон сказал:

– Ну, что ж, я был очень рад побеседовать с вами. Я подумаю над вашим предложением. А море, а точнее Океан, – для меня такая же точно таинственная стихия, как и для вас. Общаться с Океаном нужно очень осторожно, и если потерять бдительность, то будет плохо.

Скандлан сказал задумчиво:

– Золото эйнов нужно искать где-то поблизости, на дне моря – это для меня вполне очевидно. Возможно, это какой-то опустившийся после сильного землетрясения участок суши, а может быть, это затонувший корабль, который перевозил когда-то на большую землю добытые где-то сокровища эйнов – я пока не знаю. Но, если вы нам не поможете, то мы рано или поздно узнаем это сами, и тогда уже не ждите, что мы с вами будем делиться найденным.

– А я и не подумаю ждать, – ответил Спиридон.

Всё это время они шли по направлению к калитке. Уже на самом выходе Спиридон сказал:

– Эйны были таинственным народом. Они не похожи на всех остальных людей на нашей планете: многого в их культуре учёные не смогли объяснить и по сей день. Откуда у них были такие знания, до которых мы и сейчас ещё не доросли? Остаётся предположить лишь одно из двух: у них была покровителем какая-то неведомая внеземная цивилизация, или же они общались с какими-то потусторонними силами.

Скандлан удивлённо посмотрел на Спиридона:

– Это вы мне к чему говорите? В виде лекции?

– В виде наставления, – невозмутимо ответил Спиридон. – Но я ещё не всё сказал. Я не знаю, какую из этих двух сил мы должны назвать на самом деле. Но знаю совершенно точно одно: эта сила действует прямо сейчас. Все те, кто изучает культуру погибшей эйнской цивилизации, подпадают под воздействие этой силы – злое или доброе. Те же, кто трогает руками вещи, созданные эйнами, и в особенности их сокровища, и имеют при этом нечистые намерения, попросту рискуют жизнью. Это не последствия эпидемии и не микробы. Просто эйнские сокровища не всем даются в руки.

Они уже вышли из калитки. Скандлан знаком руки отдал приказание всем троим своим подчинённым сесть в машину. Но сам не садился. Спросил насмешливо:

– Вы хотите сказать, что, если я и мои ребята займутся поиском сокровищ, то нас могут ожидать неприятности?

– Ваша жизнь окажется в смертельной опасности, если вы займётесь этим делом. Скорее всего, вы погибнете при первом же соприкосновении с сокровищами. Такие случаи уже были.

Скандлан вздрогнул при этих словах и молча сел в машину. Высунувшись из окошка, сказал:

– Странно получается: я вас предупреждаю о возможной для вас опасности, а вы – меня. Мы что же – обмениваемся угрозами? Поверьте: я человек миролюбивый.

– Я тоже, – ответил Спиридон.

Скандлан почему-то не торопился уезжать. Было такое впечатление, что он хочет что-то сказать, но не решается. Спиридон подбодрил его:

– Я так понимаю, вы что-то ещё хотите спросить у меня?

– А это правда, что вы способны одним взглядом убить человека?

Спиридон внутренне усмехнулся. Этот арлет всё-таки обладал способностью подслушивать чужие мысли. Врать насчёт своих невероятных способностей Спиридону не хотелось, но и признаваться в отсутствии таковых тоже было бы неразумно.

Он только похлопал машину по крыше и проговорил:

– Я ничего не смыслю в машинах, но, по-моему, «Элегантный круиз» – это очень дорогая марка. Вы, видимо, богатые люди, не так ли?

Скандлан насторожённо смотрел на него со своего сиденья снизу вверх. Хмуро ответил:

– Да уж не бедные! Моё почтение, господин Спиридон!

Шикарная машина мягко тронулась с места и поехала на не слишком большой скорости по шоссейной дороге, витиевато спускавшейся к морскому берегу. Двигаться слишком быстро здесь было опасно – дом Спиридона стоял на высоком обрывистом берегу. Сто лет тому назад строителей маяка меньше всего заботила проблема подъездных путей. Маяк должен был стоять, по их замыслу, на высоком и открытом месте на берегу моря, а то, что здесь кто-то захочет не просто приткнуться, а обосноваться со всеми удобствами, – такого им и в голову не приходило. Место это считалось не очень подходящим для житья, именно по той причине, что дорога от дома тянулась вдоль пропасти. Ездить здесь нужно было очень осторожно – заросли бамбука и редкие деревья не спасли бы машину от падения при слишком резком рывке.

Вскоре странные гости медленно исчезли за поворотом.

Спиридон задумчиво посмотрел на открывавшуюся перед ним морскую панораму. Вдали, возле самого горизонта вытянулась чёрная цепочка Остроконечных рифов. Рыболовецкая шхуна осторожно пробиралась через единственно возможный в этой цепочке безопасный проход. Спиридон пробормотал самому себе:

– Арлеты! Интересно, увижу ли я этих самоуверенных глупцов ещё раз или уже нет? А по мне, пусть бы себе жили и жили – они ведь мне ничего плохого не сделали, чтобы я им желал зла.

Он повернулся и пошёл назад. Спиридон подумал: «Я всегда мечтал вот так обитать – возле моря и непременно на острове. И вот мечта сбылась… Но вечно отыскивается что-нибудь такое, что мешает тебе тихо и беззаботно жить – то умерла жена, то потом стали появляться какие-то непонятные гости вроде этих… И ведь это не первые и, должно быть, не последние!.. И чего мне от них ждать – даже и не представляю…»

Когда он вернулся в лабораторию, там уже была Виринея – его молодая жена.

– Кто были эти гости? – спросила она. – Я их видела только издалека, и они мне не очень понравились. Какие-то напыщенные, чересчур торжественные.

Спиридон сказал:

– Не обращай внимания. Многие приезжают к нам на острова в поисках экзотики и приключений. Вот и эти тоже.

– Пойдём обедать, – сказала жена.

– Пойдём, – согласился муж.

 

 

 

Экскурсия

– Дети, отойдите в сторону! – скомандовала учительница. – Едет машина!

Дети боязливо посторонились, давая проехать чему-то железно-стеклянному и непонятному.

Поскольку они видели всё это и раньше, но только на картинках, то удивление их не было слишком уж большим.

– Но почему они не ездят на лошадях? – спросил один мальчик. – Ведь это же веселее, чем ездить в таких железных домиках на колёсах.

Учительница ответила:

– Нужно любить лошадь, и о ней нужно очень хорошо заботиться. А с железом – проще. Кроме того, в больших городах лошадь невозможна: там нужны большие скорости – люди ведь там всё время спешат…

Вереница детей спускалась по дороге к морю. Кто-то предложил:

– А давайте всё-таки войдём в город!

– Нам туда нельзя, – сказала учительница. – Совет Старейшин запретил нам туда ходить, потому что там очень опасно. Ещё немного погуляем и вернёмся назад.

 

 

 

Глава седьмая. Ещё один случай

У Спиридона были все основания проявлять подозрительность и недовольство по поводу прихода заокеанских визитёров. Гости из других стран уже приходили к нему и не один раз. И далеко не всегда с добрыми намерениями, хотя и приятные визиты тоже бывали.

Был случай, когда к нему явилась однажды очень вежливая и очень респектабельная делегация нифонских учёных – так они сами себя назвали. Впрочем, Спиридон у них никаких документов не проверял, и они вполне могли быть кем-то другим.

По странному стечению обстоятельств, их тоже было четверо. Раскрыв решётчатую калитку, Спиридон смотрел на них своими ледяными глазами, изображая полное равнодушие, хотя в глубине души был очень поражён – это ведь были не обычные обитатели планеты, а нифонцы, считавшиеся, по общепринятой версии, самыми экзотическими людьми в мире. Спиридону всегда не нравилась вся эта выпирающая из них показная и напускная экзотичность, он считал, что это они просто-напросто валяют дурака. И вот он смотрел сейчас на этих людей, и на его лице не отражалось ни удивления, ни восторга, ни даже самой элементарной вежливости. Он только спросил у них, что им от него надо?

Самый старший из них назвал своё имя: Фунакосий, остальные трое склонили при этом имени головы в почтительном и благоговейном поклоне. Спиридон сразу понял, что Фунакосий – это у них настолько большая величина, что остальные трое уже особого значения не имеют. Скорее всего, они служили ему только свитою. Косвенным доказательством этому служили четыре автомобиля, на которых приехали эти четверо: на каждый автомобиль приходилось по одному водителю, оставшемуся сидеть за рулём, и по одному охраннику, вышедшему из машины и торжественно стоящему возле неё. Один из автомобилей был очень дорогим – нифонской марки «Цветущий персик», другие просто дорогими – марки «Лунный свет».

Фунакосий заявил, что он и его спутники – крупнейшие нифонские учёные-культуроведы и они просят принять их.

– Проходите, – сказал Спиридон и показал своим гостям на широкую каменистую тропинку, ведущую к его дому.

Гости поклонились в знак особой признательности за это приглашение и двинулись в путь.

Это была торжественная процессия из людей одетых в нифонские национальные костюмы и ведущих себя крайне своеобразно. От калитки до дома они шли гуськом (хотя можно было спокойно передвигаться и по двое) и, видимо, по старшинству. Точно так же они и входили в дом… Но, прежде чем они окончательно войдут туда, мы их мысленно задержим в неподвижности и очень коротко расскажем о нифонцах, ибо это очень важно для всей нашей истории.

 

= = =

 

Это были единственные люди на всей планете, у которых по непонятной причине волосы были ярко-красного цвета. Цвет глаз у них был зелёный, и это тоже сильно выделяло их на фоне других людей. Поскольку на этой планете у всех людей цвет кожи и черты лица были примерно одинаковы, то очень просто было принять обличье настоящего нифонца. Для этого нужно было перекрасить волосы, надеть нужные линзы на глаза и, освоив их манеру вести себя, а также их язык, перевоплотиться в них полностью. Что многие и делали, потому что это считалось очень модным.

Две вещи нифонцы делали постоянно: кланялись и улыбались. Иногда смеялись. Спиридон знал, однако: согласно национальному обычаю нифонцев, смех означает у них не радость, а, как правило, согласие, иногда – что-то другое. Улыбка – это вежливость и ничего больше. Категорий «радость» и «веселье» у этого народа не было вообще. Они всегда были очень серьёзны и очень рациональны. Никаких эмоций – только ритуал. Все их поступки и поведение подчинялись заведённым правилам, и никакие отступления от этих норм нифонцу не позволялись. Они одинаково хорошо владели обеими руками и писали свои иероглифы то с помощью левой руки, то с помощью правой – в зависимости от дня недели и некоторых других важных обстоятельств. В языке у них не было падежей, предлогов, союзов и личных местоимений; числительные у них, как кажется, были, но для предметов разной формы была своя система числительных: для круглых предметов одна система, для продолговатых другая, для плавающих по воде – третья… Всего – тридцать три системы с разными числительными! У них не было различия на единственное и на множественное число, а глаголы у них не менялись по временам – они всего этого не изобрели, но зато у них было несколько ступеней вежливости: одинарная вежливость, двойная, тройная, дополнительная, возвышающая и многократная. Существовала сложная система обычаев, согласно которой эти разные ступени и формы вежливости применялись при обращении к людям. Это же самое касалось и системы почтительных поклонов и обычаев того, как надо сидеть, принимать пищу (и какую!), пить чай и вести беседу.

Но сдвинем с места застывшие фигуры и продолжим рассказ о том, как они входили-входили в дом и наконец-таки вошли.

В ответ на предложение хозяина сесть – гости вежливо поклонились, достали свои собственные коврики, расстелили их на полу и, сняв обувь, уселись на них, скрестив ноги, а руки положив на колени.

Спиридон, прекрасно понимая, что допускает некое глумление, сказал, что он хотел бы чем-нибудь накормить и напоить своих гостей, но для этого им бы пришлось сесть за обычный стол и есть из обычной посуды, на что они наклонили вперёд свои ярко-красные головы, поблагодарили, прижав левую руку к сердцу, а правую ко лбу и ответили, что есть не хотят, ибо пришли сюда по очень важному делу, касающемуся развития мировой науки.

На самом деле, на протяжении всей встречи говорил лишь один человек, а другие лишь кивали, улыбались и иногда дружно смеялись – всё это – почтительно и синхронно, словно бы они заранее отрепетировали все свои действия.

Возможно, нифонский ритуал требовал и от Спиридона, чтобы и он уселся таким же образом, но он не сделал этого. Сел в обыкновенное кресло и спросил гостей, глядя на них сверху вниз:

– Итак, чем я могу быть вам полезен?

Фунакосий сказал:

– Мы представители финансового отдела местного нифонского консульства.

Спиридону нужно было сказать: «Очень рад» или «Весьма польщён», но он, вместо этого, ответил:

– А я почему-то подумал, что вы учёные. Мне, видимо, послышалось.

Все четверо вежливо улыбнулись. Фунакосий сказал:

– В нашей стране наука не существует в отрыве от бизнеса. Мы представляем и науку, и бизнес.

– Допустим, что так. Ну и что из этого следует?

Все четверо дружно рассмеялись. Фунакосий уклончиво проговорил:

– Из этого следует очень многое.

– А нельзя ли поточнее?

Фунакосий воздел руки к небу и сказал:

– Один наш знаменитый нифонский поэт и мудрец высказался как-то раз по этому поводу таким образом:

Путник, идущий с друзьями хорошими верным путём

Твёрдою поступью, скоро достигнет избранной цели.

Но для начала они посетят священную рощу,

Слушая пение птиц на ветвях.

С этими словами Фунакосий молча склонил голову, видимо, в знак уважения к памяти великого поэта. Остальные нифонцы дружно сделали то же самое.

Спиридон усмехнулся.

– Я не являюсь поклонником вашей поэзии. Ваш способ туманного выражения мыслей мне непонятен и скажу более того – неприятен. Вот объясните мне так, чтобы я понял: что общего между тремя арбузами и тремя вёслами?

Фунакосий ответил:

– С нашей точки зрения – ничего. Ибо арбузы круглые, а вёсла продолговатые – как можно их сравнивать?

– Но ведь и тех, и этих по три! – задиристо возразил Спиридон.

– Это на вашем языке – по три, а на нашем всё не так. Но мы прекрасно понимаем, что у вас принято заблуждаться по поводу счёта предметов разной формы, и мы научились перестраивать наше мышление на ваш лад. Как говорил один наш поэт…

Спиридон поморщился:

– Говорите прямо, зачем пришли?

Фунакосий ответил:

– Одним из достоинств нашего народа является то, что он может изъясняться и прямо, и косвенно. Мы способны со всеми людьми найти общий язык. Ведь именно по этой причине почти все деньги мира и хранятся в наших банках, а не в ваших. Нам доверяют.

Спиридон сказал:

– Я как раз не из тех, кто вам доверяет.

Все четверо нифонцев дружно рассмеялись в ответ.

Спиридон сохранил непроницаемое лицо и сказал:

– Впрочем, говорите, я вас слушаю.

Фунакосий склонил голову в почтительном поклоне и, улыбаясь, сказал:

– На нашей священной земле когда-то жил варварский народ, истреблённый нашими доблестными воинами много веков тому назад. Как говорил другой наш великий поэт:

Воин, убивший презренного варвара, будет в почёте.

Воин, разрушивший варварский храм, достоин награды вдвойне.

Воин, поправший могилу врага, втройне будет чести достоин.

Воин Нифонии знает в лицо врага своего.

– Какая чушь! – пробурчал Спиридон, и в ответ все четверо молча склонили головы, видимо, желая этим сказать: мы приняли к сведению твоё мнение, но от комментариев воздержимся.

Фунакосий продолжил:

– К сожалению, могилы эйнов и по сей день оскверняют нашу землю, и, как только мы их находим, мы их тут же уничтожаем.

При этих словах он поклонился в знак особой признательности к тем, кто это делает, а трое других нифонцев дружно рассмеялись.

– Вы уничтожаете их могилы? – удивился Спиридон. – Но ведь они уже давно умерли и не могут больше причинить вам вред!

– Мы очень надеемся на это, – сказал Фунакосий.

Спиридон спросил, насторожившись:

– На что вы надеетесь? На то, что они умерли или на то, что они не смогут причинить вам вред? У вас есть сомнения на этот счёт?

– В нашей жизни всегда найдётся место сомнению, – уклончиво ответил Фунакосий.

Все четверо нифонцев в ответ рассмеялись, а Фунакосий продолжил:

– Но даже, если они и в самом деле исчезли, то и самая память об этих примитивных варварах вредит нашему народу. Всё, что мы находим при раскопках, – это скорбные артефакты, прикосновение к которым весьма пагубно отражается на благополучии нашей нации.

– И что же вы придумали, чтобы эту беду устранить? – спросил Спиридон.

– Вся Нифония покрыта древними храмами вымершего варварского народа. Повсюду на нашей земле мы видим остатки их крепостных стен, их дворцы с колоннами, их древние стадионы, их статуи богов. Но с другой стороны: в нашем процветающем государстве выросли самые высокие в мире небоскрёбы, у нас работают самые мощные в мире заводы, и они производят самые лучшие и самые дешёвые в мире товары, и мы не можем смотреть равнодушно на то, как эти памятники ушедшей дикости напоминают нашим людям о том, что можно было бы жить как-то иначе. Не так, как мы живём.

– И что же вы придумали, чтобы искоренить эту дикость окончательно?

– Долгое время мы занимались тем, что очищали нашу землю от этой скверны. Мы сносили эти сооружения, но нас стали ругать за это. И тогда мы стали окружать эти сооружения высокими заборами, выставлять охрану и не допускать туда людей, для того чтобы пагубное воздействие мерзкой цивилизации, ушедшей в прошлое, не перекинулось на нашу современную нацию. Но потом мы поняли, что неприятностей от этого становится ещё больше. Запретный плод сладок, и многие рядовые нифонцы потянулись к истории исчезнувшего племени. Стали поговаривать о том, что, оказывается, многими своими обычаями современное человечество обязано именно этому вымершему народу. Именно они, эти люди, впервые придумали некоторые виды искусства, они изобрели международные спортивные состязания и буквенную письменность, которую наш народ так и не принял; они придумали некоторые науки: например, математику и философию… Мы, нифонцы, никогда не были фанатиками. Для нас самое главное – это практическая выгода. Мы поняли: тот факт, что эйны жили когда-то на нашей земле, можно превратить в прибыль. В нескончаемый источник дохода! И тогда мы стали превращать остатки этой древней цивилизации в развлекательные центры. У нас появились мультики для детей, в которых эйны изображались, как смешные человечки. Им не жилось спокойно на месте, и они вечно что-то придумывали. И всем теперь понятно, что вымершие дикари – это просто забава. Шутка. Аттракцион. И это сейчас официальная политика нашего государства.

Все четверо дружно рассмеялись.

– Как странно, – сказал Спиридон. – Ваши предки пришли на Эйнскую землю со стороны, вы не смогли поработить эйнов и в качестве рабов ввозили к себе людей других национальностей. А эйнов вы уничтожили за их непокорность! Вы построили на месте прекрасной Эйнии свои мерзкие небоскрёбы, заводы и железные дороги, вы живёте на чужой земле, и у вас нет никакого раскаяния по поводу того, что вы сделали?

Все четверо дружно рассмеялись. Отсмеявшись положенное по ритуалу время, они замолчали, а Фунакосий, по праву старшинства, сказал:

– Мы никогда и ни в чём не раскаиваемся. Наш народ тем-то и отличается от всех остальных народов, что именно мы являемся избранниками и любимцами божьими. Поэтому всё, что бы мы ни сделали, может быть только правильным. Любое возражение против нашей воли – ошибочно, потому что это возражение против воли бога. И именно по этой причине мы и правим всем миром.

Спиридон усмехнулся и презрительно бросил:

– Ничем вы не правите, кроме собственного воображения. Вы придёте и уйдёте, а память об исчезнувшей эйнской цивилизации будет жить среди Человечества, пока оно будет существовать. Говорите прямо, зачем явились ко мне! Мне надоели ваши хождения вокруг да около!

Всё четверо некоторое время неопределённо улыбались одними губами, наклонив головы вперёд и глядя на негостеприимного хозяина исподлобья. При этой улыбке их мелкие зубы были оскалены; Спиридон понял, что у нифонцев это тоже какой-то условный знак… Наконец, Фунакосий нахмурил свои ярко-красные брови и сказал глухим голосом:

– Мы можем и прямо. Мы умеем по-всякому.

Спиридон понял, что его гость едва сдерживает ярость.

– Я восхищён вашими свойствами, – сказал Спиридон и в ответ удостоился поклона гостей.

 

= = =

 

Фунакосий сказал:

– Нам известно, что вы считаетесь знаменитым мореплавателем. Но нам известно и другое: на самом деле – вы самый успешный из всех ныне существующих искателей сокровищ. Есть мнение, что вы контактёр очень высокого класса.

– Контактёр – это что такое? – изумился Спиридон. – Вроде как киноактёр, да?

Все четверо рассмеялись. Фунакосий сказал, улыбаясь не только губами, но и впервые за всё время и своими ярко-зелёными глазами. Спиридон понял, что он, видимо, сказал что-то очень смешное с точки зрения гостей.

– Это слово из вашего языка, – пояснил Фунакосий. – Оно означает человека, который умеет вступать в контакт с другими мирами.

– Но я никогда не вступал в контакты с другими мирами! – удивился Спиридон. – И не очень-то и уверен в том, что они существуют вообще.

Все четверо опять рассмеялись, а Фунакосий сказал вкрадчивым голосом:

– С вашего позволения, у нас на этом счёт совсем другие сведения: вы – контактёр.

Спиридон решил не спорить и поэтому сказал:

– Может быть, вы и правы. Вам виднее.

Фунакосий склонил голову в почтительном поклоне и продолжил:

– По нашим данным, в течение ряда лет вы жили тем, что по заданию отдельных сыщиков, сыскных агентств, различных частных или государственных организаций, а также отдельных состоятельных людей вы искали всевозможные пропавшие ценности. И это и есть ваш главный талант: вы необъяснимым образом знаете, где закопаны сокровища или где спрятан важный документ. И если вам заплатить, то вы отнесётесь к этому как к простой работе и прекрасно выполните её.

Спиридон спокойно возразил:

– У вас не точные данные. Я лишь изредка занимался такою работою и никогда не выполнял преступных заказов. Я делал только то, что может принести пользу людям. Или, по крайне мере, не принесёт им вреда.

Все четверо склонились в почтительном поклоне. Фунакосий сказал:

– Это именно то самое, что вызывает наше самое неподдельное восхищение.

Спиридон небрежно бросил:

– Вам бы только деньги зарабатывать. У вас, кроме этого, нет никаких других идеалов.

Все четверо сидящих молча склонили головы, и Фунакосий, по праву старшинства, высказал общее мнение:

– В нашем народе живёт такая традиция: человек должен уметь делать какую-то одну-единственную, но очень важную операцию. Человеку нельзя знать слишком много разных вещей, иначе этот человек возомнит себя самым умным, а мы этого не любим. Поэтому каждый нифонец должен делать хорошо только одну операцию. Неважно, какую именно, но одну. Но делать её он должен хорошо. Очень хорошо! Например, писать стихи о снегопаде, или рисовать пейзажи с изображением бамбуковых зарослей, или затачивать ножи, или ткать кружевные воротнички. Каждый год у нас происходят соревнования на лучшего мастера по всем этим видам искусства. И лучший получает награду. Мы убеждены: если бы на нашей планете происходили соревнования за звание лучшего контактёра, то вы бы заняли на нём первое место.

Все четверо дружно рассмеялись.

Спиридон сказал:

– Итак, я, по вашему мнению, лучший контактёр, и вы пришли сделать мне деловое предложение по отысканию каких-то очередных сокровищ?

Все четверо заулыбались.

– Вы ошиблись, почтеннейший, – сказал Фунакосий. – Мы пришли к вам совсем по другому делу.

– По какому же?

– В окрестных водах лежат несметные сокровища вымерших эйнов. Грабители в старые времена пытались вывести из нашей страны эти сокровища. Как мы видим, почти все их попытки не увенчивались успехом. Почти все корабли утонули, и это не может быть случайным: наши боги противятся тому, чтобы сокровища, которые, по справедливости, должны принадлежать нифонскому народу, были вывезены куда-то в другие страны.

– Я даже не хочу спорить с вами, – сказал Спиридон. – Это сокровища не ваши. – Исчезнувшая цивилизация со всем, что от неё осталось, принадлежит теперь всему человечеству. Пусть люди знают, что были такие люди под названием эйны и что они были очень искусными художниками и мастерами. Пусть любуются и пусть очищаются от современной скверны. А вы хотите это захватить себе – так я понимаю?

– Вы неправильно понимаете, – сказал Фунакосий, и все четверо дружно при этом рассмеялись. – У нас совсем другие к вам предложения. И они совершено разные, на все случаи жизни. Если вы откажетесь от одного, то мы вам сможем предложить совершенно другой вариант; если вы от кажетесь от другого, то мы предложим вам третий. И так далее. Мы неистощимы на выдумку.

– Слушаю, – сказал Спиридон.

– Как вы находите сокровища – нам это не интересно. Возможно, вам помогают боги, и нам не следует соваться в эти дела, возможно, вы экстрасенс или просто очень внимательный человек, но мы бы хотели купить у вас эту вашу способность.

– Вы хотите, чтобы я добывал для вас золотые сокровища, оставшиеся с затонувших кораблей?

– Можно и так. Наши музеи нуждаются в пополнении своих коллекций. Мы будем платить вам очень хорошие деньги. Гораздо бóльшие, чем вам платит местный покровитель науки и искусства богач Меценат – мы прекрасно осведомлены и об этом.

– Богач Меценат – гражданин моей страны, и те немногочисленные золотые сокровища, которые я нашёл в море и продал для его музея, хранятся на территории нашей страны, и я не хотел бы, чтобы они уплывали от нас.

Фунакосий сказал:

– Вы же сами говорите, что для вас привлекательна идея служения всему человечеству. А всё человечество – это мы, Нифония. Мы его возглавляем по причине нашей богоизбранности.

– Это всё ваши пустые фантазии, – пробурчал Спиридон. – Я уже сказал вам: вы возглавляете только собственное воображение.

Все четверо молча склонились в ответ, словно бы в чём-то соглашаясь со Спиридоном, хотя он вполне допускал, что они имели в виду и что-то совсем другое.

– Этого предложения я от вас не принял, – сказал Спиридон. – Что у вас ещё?

– Возможно, вы знаете какое-то заклятие, какую-то мистическую технологию, с помощью которой вы общаетесь с другими мирами. Откройте нам эти тайны, и мы вам очень щедро заплатим.

– Я не владею никакими технологиями, – сказал Спиридон. – Что у вас ещё?

– Мы не верим вам, что вы не владеете никакими мистическими тайнами, – сказал Фунакосий. – По нашим данным, это не так. Но мы можем и не вмешиваться в это. А что, если так: мы организуем туристические экскурсии для очень богатых туристов. А вас попросим быть экскурсоводом, под руководством которого подводные туристы будут опускаться на дно морское?

– И что мы там должны будем делать?

– Вы будете показывать им затонувшие корабли и отыскивать вместе с ними сокровища, которые вы сможете по своему усмотрению брать себе или продавать туристам в качестве сувениров. Это будут очень дорогие экскурсии, и они будут приносить вам бешеный доход…

 

= = =

 

Они тогда так ни до чего и не договорились, и Спиридон, выпроводив гостей, облегчённо вдохнул.

– Как же они мне надоели! – прошептал он тогда.

В самом деле: ему не о чем было особо беспокоиться. У него было всё в порядке с рынком сбыта добытых сокровищ, и хотелось только жить спокойно, заниматься любимыми делами и не думать ни о чём слишком трудном для сознания.

Для этих целей он и принял над собою покровительство Мецената.

 

 

 

Глава восьмая, в которой рассказывается о господине Меценате и его свойствах

Меценат был из числа богатейших людей на той планете и входил, по одним сведениям, в первую десятку таких богачей, по другим – в первую пятёрку, по третьим – в первую тройку. Ему принадлежали серебряные и золотые рудники, заводы по производству легковых автомобилей и бытовой техники, целый флот рыболовецких, торговых и пассажирских судов, портовые сооружения, крабовые заводы, элеваторы, гостиницы, железные дороги и ещё много чего другого.

Меценат при всём своём колоссальном богатстве и большой известности во многом оставался таинственным персонажем современной истории. Общественность мало, что знала о его семье – о его жене, о его потомстве. Известно было только, что у него трое сыновей, девятеро внуков и двадцать семь правнуков, которые почти все страдали различными недугами по причине того, что их отцы все до одного были алкоголиками или наркоманами. Странным образом, род Мецената приходил в упадок. Самым умным и самым здоровым был он сам; его дети были намного хуже – в том числе и в нравственном отношении; внуки ещё хуже (это было отребье), а правнуки почти не оставляли никаких сомнений в том, что его род прекращает своё существование именно на них.

Меценат был очень стар, и многих интересовал вопрос о том, кому же все его богатства достанутся после его смерти. Это волновало не только дотошных репортёров, но и простых людей, работавших на него: а что, если после смерти главного хозяина это всё будет пущено по ветру? Что, если заводы и фабрики закроются и люди останутся без работы? Как поведут себя новые наследники, о самом существовании которых было мало что известно? Личность Мецената обладала одним свойством – это была такая громада, что рядом с нею всё остальное казалось маленьким и незаметным.

 

= = =

 

Почему Меценат выбрал местом своего обитания Дымные острова, отстоящие от континента на тысячу километров, это было тоже понятно не до конца. Известно было только то, что он терпеть не мог огромных городов и общепринятых курортных мест. Это было совершенно нетипично для людей его круга, и в этом смысле он был среди них единственным и неповторимым. Он любил дикую природу и какое-никакое уединение. Таких мест было много и на континенте. Но так уж получилось, что Дымные острова с их относительно мягким климатом и безлюдными горными долинами – это и было тем самым, что его больше всего на свете прельщало.

Меценат был уже очень стар, часто думал о смерти и о своей посмертной известности, и ему казалось, что именно здесь переход от жизни к смерти и вечной славе среди людей планеты будет особенно удачным и безболезненным. Огромные вершины потухших и действующих вулканов вздымались над облаками; на дне глубоких ущелий грохотали горные реки; со страшным рёвом со скал обрушивались водопады; дремучие тёмные леса и высокогорные озёра словно бы охраняли тайны, спрятанные в них… Всё это выглядело и устрашающе, и величественно. Далеко не все люди на свете были такими уж пламенными почитателями здешних красот. Но Меценату здесь, на Дымных островах, очень нравилось. Так же точно, впрочем, как и нашему герою – Спиридону…

Больше всего на свете Меценат любил золото, рений и все металлы платиновой группы, кроме осмия, который, как известно, страшно ядовит, а при окислении ещё и омерзительно воняет. А как следствие – он любил и все те блага, которые вытекают из обладания большим количеством этих прекрасных драгоценных металлов. Он и посмертную славу хотел себе купить за эти же металлы. Но мы сейчас на этой теме останавливаться не будем – ещё успеем к ней вернуться. И не раз.

А боялся он больше всего на свете снайперов, поэтому его огромный кабинет (скорее величественный зал) был лишён окон. Огромные экраны во всю стену показывали ему то, что происходило во внешнем мире. Но за экранами были толстые железобетонные стены, способные выдержать удар артиллерийского снаряда крупного калибра. Ему говорили, что существуют особые пуленепробиваемые стёкла, что оконный стеклопакет может быть сделан из нескольких таких слоёв, но он остался непреклонен: толстые стены и ничего больше.

Хочешь дышать свежим воздухом, нюхать запахи цветов и хвойных деревьев – вот тебе специальные кондиционеры, которые тебя всем этим обеспечат.

Хочешь смотреть за происходящим снаружи, любоваться пейзажами (вовсе не обязательно теми, что рядом с твоим домом) – вот тебе экраны.

А хочешь слушать, как шумит океанский прибой, как щебечут птички, как шелестят листья деревьев и о чём говорят люди, – вот тебе нужная аппаратура ещё и для этих целей.

Включай то, что тебе надо, на пульте и пользуйся, а не надо – выключай.

Спиридон никогда не видел собственными глазами, как оборудованы его спальня или столовая, но не сомневался в том, что и там – то же самое.

На открытый воздух или на улицы города Меценат выходил очень редко, и каждый такой его выход приравнивался к невероятному событию и освещался в средствах массовой информации как сенсация.

 

 

 

Глава девятая. Выяснение отношений

На следующий день Спиридон явился на приём к Меценату. Охрана знала его в лицо и пропускала без предъявления документов, без досмотра и даже без вопросов.

Спиридону завидовали. Считалось, что это честь, доступная лишь редчайшим счастливцам. Этой чести домогались многие. Люди приезжали из далёких стран и умоляли пресс-секретаря Мецената об аудиенции. Считалось, что Меценат – покровитель искусств и молодых дарований. Это мнение не было лишено оснований, ибо Меценат выплачивал стипендии особо талантливым студентам, выдавал денежные премии за научные открытия, финансировал музеи, университеты, библиотеки, больницы. Было, правда, и такое мнение: вся его благотворительность – грошовая, она несопоставима с его гигантскими доходами. Зато она же приносит ему реальную прибыль и делает его ещё богаче. Во-первых, она облегчает ему тяжкое бремя налогов; во-вторых, благотворительность создаёт ему привлекательный образ, после чего именно с ним заключают выгодные для него сделки… Но – немногие думали так. Большинство считало его благодетелем.

Вот по этой-то причине, попасть на приём к Меценату было очень трудно. Известно было, однако, что он принимал иногда людей безо всякого повода – по каким-то необъяснимым причинам. Это подстёгивало многих визитёров, некоторые из которых дожидались своей очереди по нескольку месяцев. Обычным было и такое явление: по какой-то непонятной причине, Меценат, продержав человека в напряжении полгода, подавая ему надежду на приём, вдруг категорически заявлял (через свою охрану, не сам же!), что он этого человека не примет никогда в жизни. Никаких объяснений при этом не давалось. Потрясённый и морально раздавленный человек убирался восвояси – иногда за многие тысячи километров от Дымных островов. Странным образом, такие поступки Мецената только прибавляли ему популярности. Некоторые люди считали его прорицателем, святым, ну а святому можно простить всё – у него ведь особый взгляд на вещи, не такой, как у простых смертных людей.

 

= = =

 

У Спиридона же на счёт Мецената было своё мнение. Он считал, что Меценат мошенник и грабитель, но только очень богатый, а он, Спиридон, всего лишь работает на него. И работа эта – тяжёлая и не всегда приятная. Мошенник, имея Большие Деньги, хочет приблизить себя к Большому Искусству и делает это таким образом, чтобы отблеск от сияющих великих свершений, которые делали другие люди, падал и на него.

Когда Спиридон вошёл в кабинет и дверь бесшумно задвинулась за ним, он увидел Мецената в его неизменном величественном кресле, скорее напоминающем трон.

Люди на этой планете не имели практически никаких расовых отличий: с нашей земной точи зрения, это были обыкновенные белые люди – с голубыми глазами и светлыми волосами. Но в редчайших случаях цвет волос и цвет глаз могли иметь какие-то отличия от общепринятой нормы. Так вот: как раз у Мецената были синие волосы и чёрные глаза – это было исключительно редкое явление. Лишь отдельные люди, независимо от национальности, рождались с такими признаками. Как правило, они рождались от обыкновенных родителей, и это их свойство по наследству не передавалось. В семействе Мецената было не совсем так: некоторые из его потомков всё же имели этот необыкновенный признак.

Синеволосый и черноглазый владелец несметных богатств пил горячий шоколадный напиток из золотой чашки, которую он время от времени ставил на столь же золотое блюдце, каковое блюдце стояло на маленьком резном столике из драгоценного пурпурного дерева. На ковре у его ног копошились пятеро его правнуков – мальчики и девочки, которые все обладали одним-единственным свойством: у них были какие-то ужасные изъяны или в лицах, или в фигурах. Один мальчик был невообразимо толстым – с раздувшимися в стороны щеками и выпученными как будто от удивления глазами; другой мальчик имел такие слабые ноги, что не мог ходить и только ползал, издавая звуки, похожие на кошачьи. Три девочки были отвратительны каждая по-своему: одна из них была явно умственно неполноценна, а две других поражали уродством. И всё же это были дети в возрасте от двух лет до шести. Они копошились на полу со своими игрушками, плакали и иногда издавали звуки, похожие на смех. Меценат смотрел на них с грустью и с любовью.

Спиридону и раньше доводилось видеть не только этих, но и других правнуков великого прорицателя: ненормальными были, как кажется, все. Или почти все: лишь один мальчик производил впечатление относительно нормального, хотя и у него были изъяны. По словам Мецената, он был единственным среди всех его потомков, кто имел волосы синего цвета – столь редко встречающиеся на планете. Впрочем, Спиридон видел его мельком лишь несколько раз и то – не более одной минуты общего времени.

По просьбе Мецената, Спиридон никогда не рассказывал об этом никому на свете. Он всегда глубоко переживал зрелище этих детей, впереди у которых была безрадостная жизнь, и всегда испытывал чувство облегчения, когда нянечки, приставленные к ним, уводили их куда-то.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – радостно приветствовал Меценат дорогого гостя. – Простите, что не могу встать вам навстречу, но ноги у меня всё ещё побаливают после недавней операции… Да вы присаживайтесь!

Это было совершенно излишнее предупреждение. Спиридон в гостях у Мецената всегда усаживался сам, не дожидаясь приглашения. Кстати, у него была ещё одна дурная привычка: он никогда не спрашивал у Мецената о его здоровье.

– Как видите, общаюсь со своим потомством, – Меценат грустно улыбнулся при этих словах. – Люблю я их всех – вы даже не представляете как! Впрочем, они нам сейчас только помешают.

Он нажал какую-то кнопочку, и тотчас же появившиеся нянечки стали выводить или выносить детей. Не все могли самостоятельно передвигаться или понимать человеческую речь. Поднялся шум, кто-то заплакал, кто-то закричал. Спиридон внутренне содрогнулся от гадливости, но внешне ничем не выдал своих чувств. Наконец наступила долгожданная тишина.

Меценат отхлебнул из своей золотой чашки и спросил, вежливо улыбаясь:

– Не желаете ли шоколадного напитка?

Спиридон был равнодушен к шоколаду, но знал о совершенно чудовищной жадности богатея и поэтому ответил на этот вежливый и чисто формальный вопрос не так, как ожидал вопрошающий:

– Конечно, хочу. Я очень люблю шоколадный напиток.

Меценат с мужеством отважного воина перенёс этот удар по своему бюджету, взял в руки микрофон и отдал нужное распоряжение. Тотчас же появилась молодая и красивая служанка, которая принесла на подносе ещё одну порцию шоколадного напитка и тут же бесшумно удалилась.

Они выпили в полном молчании горячий шоколад и лишь когда пустые золотые чашки были поставлены на золотые блюдца, у них начался разговор.

– Я полагаю, – начал Меценат, – вы что-то принесли мне снова? И это какой-то очень маленький предмет. Настолько маленький, что он поместился у вас где-нибудь в нагрудном кармане. Так?

– У меня ничего нет при себе, – сказал Спиридон. – Я пришёл по другому делу.

– Драгоценный камень? – спросил Меценат. – Да вы не бойтесь: о цене мы договоримся!

– Я же сказал: я пришёл по другому делу.

Меценат нахмурился. Его чёрные глаза сверкнули гневом. Заострённый на конце нос – заострился ещё больше.

– Я человек очень занятой, – сказал он тихо, – и у меня с вами может быть только одно дело: вы приносите мне то, что нашли в море, а я это покупаю. Если это добыча для моего океанариума, то я помещу её туда, если же это что-то из сокровищ затонувших кораблей, то я и это куплю у вас.

– Ни то, ни другое, – сказал Спиридон.

Едва сдерживая ярость, Меценат сказал:

– Если же вы пришли ко мне, чтобы рассказывать что-то о своей личной жизни, то совершенно напрасно… Ваша молодая и красивая жена – это совсем не то, что меня интересует.

Спиридон бесцеремонно оборвал его:

– Я повторяю: я пришёл к вам по совершенно другому делу, и я хочу, чтобы вы меня выслушали.

– Странно, – пробормотал Меценат. – Я полагал, что вы всё ещё заинтересованы в нашем сотрудничестве и будете приносить в мой музей всё новые и новые сокровища и получать за это вознаграждение, позволяющее вам безбедно жить… Я оплачиваю ваш труд тяжёлыми монетами – ведь это что-то да значит?

– И я их не могу разменять, и все на меня смотрят как на грабителя банка, когда я вынимаю из кармана ваши монеты!

– Зато какой эффект! Все думают, что вы очень богатый человек и завидуют вашему богатству.

– Это вам, быть может, доставляет удовольствие, когда кто-то завидует вам, а я совсем иначе смотрю на жизнь. Это у вас нет ничего важнее денег и славы, которую вы за эти деньги себе покупаете. А для меня не богатство главное.

При этих его словах Меценат закрыл глаза и тихо застонал. Некоторое время в нём происходила борьба чувств. Это были нескончаемые переходы от ненависти к подобострастию.

– Я всё понимаю! Вы мастер своего дела! – вскричал он, лживо улыбаясь. – Вы и никто другой! Каким образом вы вступили в такой контакт с Океаном, я понятия не имею. Иногда мне кажется, что он живой и мыслящий, и вы с ним общаетесь на ты, как со своим близким другом или родственником! Конечно, такого быть не может, и это просто мои старческие болезненные фантазии. Океан – это всего лишь вода. Очень много воды! Это волны, течения, подводные скалы, это всякие живые существа, населяющие его…

– И те золотые сокровища, которые по каким-то причинам оказались у него на дне, – насмешливо добавил Спиридон. – А золото – это то, что вы любите больше всего на свете.

– Да, люблю! – закричал Меценат. – И не только золото, но ещё и рений, и платину, и иридий, из сплава которых рождаются самые дорогие на свете монеты! Это моя единственная страсть, и вы не должны смеяться надо мною, ведь это – святое!

– Да я и не смеюсь вовсе, – возразил ему Спиридон.

– Ну, тогда жалеете меня, как бедного-несчастного психа, который свихнулся на одной-единственной идее.

– Я вас вовсе не жалею. Зачем мне вас жалеть? У вас есть целый штат сотрудников, которые только то и делают, что жалеют вас, ублажают, удовлетворяют каждую прихоть. Я просто отношусь к вам рационально. Я достаю вам со дна Океана золотые изделия исчезнувшей Эйнской цивилизации. Иногда поставляю редких рыб для вашего океанариума. А вы мне платите за это деньги. Если бы я мог продать всё это другому покупателю, я бы это сделал, причём совсем за другую цену. Но ближайший такой же океанариум находится отсюда очень далеко, а вывести золото с острова – очень трудно. Работает таможенная служба, а договариваться с ними – у меня нет для этого ни сил, ни желания. Вот только поэтому я и терплю вас в своей жизни. Мой идеал – жизнь на море и в тишине. Благодаря сотрудничеству с вами я могу хоть немного приблизиться к желаемому. Вот и всё.

– Так вот и давайте сотрудничать! – закричал он. – А не темнить! Мне не нужно никаких ваших семейных проблем! У меня своих полно! У нас должны быть только деловые отношения! А если вам не подходят мои условия, то я найму на эту же работу кого-нибудь другого.

– Не смешите, – сказал Спиридон. – Я ничего не собирался вам рассказывать о своих семейных проблемах, и никого вы не наймёте. Или я, или никто.

Меценат застонал. Посмотрел на Спиридона своими огромными чёрными глазами, полными ненависти и боли.

– Ну, почему не я или мои люди? Почему мои сыновья и внуки не могут делать то же самое, что и вы? Почему вы?! – он опять застонал. – Я же вижу, что у вас есть контакт с Океаном, которого нет ни у кого больше, и это причиняет мне невыносимые страдания! А ведь настоящий друг Океана – именно я, а не вы! Посмотрите, какой океанариум я у себя воздвиг! Где вы такое ещё увидите!

Он замолчал, медленно приходя в себя. Вытер шёлковым платком пот, выступивший на лбу. Тихо продолжил:

– За что вам такая честь – вот, что мне непонятно. Почему не мне? Ведь даже прекрасная молодая женщина полюбила почему-то вас, а не меня! А ведь я тоже достоин любви прекрасной женщины! И даже не «я тоже», а именно я! Я один! – он снова перешёл на крик, но, сдержавшись, тихо продолжил: – Так почему же всё самое лучшее достаётся вам, а не моим детям, внукам, правнукам? Ведь это мы избранники Судьбы, мы, а не вы?

– Да с чего вы взяли, что избранники именно вы? Нифонцы мне говорили про самих себя то же самое.

– Нифонцы – ничтожные шуты и кривляки! Никогда не упоминайте при мне об этих проходимцах!

– Да я и не хотел. Просто к слову пришлось.

– Если мы, синеволосые и черноглазые, так богаты, то Судьба любит именно нас! Так почему же вам выпала такая честь: вы делаете то, чего мы не можем?

– Не знаю, – равнодушно ответил Спиридон. – Впрочем, я вернусь к тому, ради чего я к вам пришёл.

– Не надо! – закричал Меценат. – Я ничего не хочу знать и слышать!

Спиридон невозмутимо продолжал:

– Меня давно мучает вопрос о том, куда вы деваете то золото, которое я вам приношу? В вашем музее изящных искусств я видел лишь небольшую часть добытых мною сокровищ. А где всё остальное?

Меценат улыбнулся.

– Ах, вот вы о чём… – сказал он, облегчённо переводя дух, – я думал, что вы сейчас что-нибудь скажете о своей молодой и прекрасной жене, которая столь несправедливо досталась вам… Мой дорогой, ну, зачем же я должен открыто признаваться в том, что я храню у себя так много золота? Моему богатству и так все завидуют, а если я покажу истинные размеры своей коллекции, то тогда завистников станет ещё больше. То, что вы добываете золото в нейтральных водах – в этом нет ничего противозаконного. И то, что я покупаю его у вас – тоже вполне естественно. Но зачем же выставлять это напоказ? Вы ведь почему-то никому не говорите о том, что наделены особым даром доставать морские сокровища. А почему бы вам не рассказать об этом всему свету?

– Я просто не хотел бы привлекать к себе внимания со стороны преступного мира.

– Ну, вот и я – точно так же, – успокоил его Меценат.

– Кого вы можете бояться, если на вас работает целый штат охраны? Вас лично и ваш музей они охраняют днём и ночью!

– А всё равно страшно, – сказал Меценат. – На свете всегда найдутся люди, ещё более богатые и могущественные, чем я. Вот им-то и может приглянуться моё золото. А вот теперь вы мне ответьте на один прямо и честно поставленный вопрос!

– Я вас слушаю.

– Почему вы так медленно достаёте эти сокровища? Ну, допустим, там где-то на дне лежит затонувший корабль и вы, чтобы никому не выдавать тайны его расположения, вынуждены спускаться к нему в одиночку. Вам никто не помогает, вам трудно и хлопотно, ну и всё такое прочее… Я всё понимаю: бизнес есть бизнес, и незачем вовлекать в него других людей, а иначе – прощай коммерческая тайна, ибо конкуренты разворуют всё. Но ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос: почему вы после каждого погружения возвращаетесь только с одним предметом? Ну, и взяли бы с собою два-три. Погрузились бы несколько раз и взяли бы десять или двадцать. Вам эти золотые изделия выдают на дне морском из специального окошка по одному в сутки? По разнарядке, по лимиту?

Спиридон усмехнулся.

– Я прекрасно знаю или догадываюсь, где, что и сколько там всего лежит. Там ещё очень много золотых предметов. Они лежат в разных помещениях затонувшего корабля – в каютах и трюмах. И даже в машинном отделении. Об умерших нельзя говорить плохо, но такое впечатление, что весь экипаж состоял из одних прохвостов. Матросы всех рангов хватали золото, которое принадлежало их хозяевам, и прятали у себя в каютах – под матрасами, в личных вещах, запихивали его в подушки, дверцы, под пол… Кочегары тоже воровали золото у своих хозяев и закапывали его в уголь. Это я ещё к углю по-настоящему не прикасался.

– Так в чём же дело? Прикоснитесь к углю! Пройдитесь по всем этим каютам и наберите с собою столько золота, сколько унесёте! А я вам за всё за это заплачу!

– Жадность – это то, чего не любит Океан. Я не хочу выглядеть перед ним хапугою. И вам не советую.

Меценат спросил мрачно:

– Вы думаете, он всё видит и всё знает? Но ведь это невероятно!

Спиридон ответил:

– То, что я продаю вам, должно быть в музее, под стеклом, на виду у людей, а вы это где-то прячете. Зачем? Это несправедливо, и Океан вас за это накажет!

– Опять вы за старое! Вы говорите об этом вашем дурацком Океане так, как будто он живой! Но я его таковым не признаю́ и не собираюсь отсчитываться перед ним в своих поступках. Я плевал на него! Я храню своё золото там, где хочу, и ваш Океан мне не указ!

Спиридон сказал:

– Я повторяю: я бы не чувствовал себя нарушителем закона, если бы видел всё добытое мною в музее – пусть даже и в частном, а не в государственном – какая разница? Люди бы приходили и смотрели на то, какие сокровища оставила нам вымершая ныне цивилизация эйнов, и я был бы счастлив от этого.

Меценат усмехнулся:

– И чего вы так печётесь о людях? Вы думаете, они вам спасибо за это скажут? И вообще: ну, кто такие люди? Людишки! Есть отдельные выдающиеся личности – я или, допустим, вы. Вот это и есть самое важное, а понятие «люди» – это что-то очень растяжимое. Не расстраивайте меня так больше. Люди – это то, от чего мне делается тошно.

Спиридон не стал больше углубляться в этот вопрос. Распрощался и ушёл.

 

 

 

Глава десятая. Просьба Виринеи и обещание Спиридона

На следующий день Спиридон, как обычно, собрал своё снаряжение и уже хотел было отправиться в своё обычное плавание, как вдруг его остановила Виринея.

– Я давно хотела тебя попросить, – сказала она, – чтобы ты взял когда-нибудь меня и Платона с собою. Мы ведь ещё ни разу не выходили с тобою в море.

Спиридон с сомнением покачал головою:

– Сегодня на море погода какая-то неопределённая. Не поймёшь, чего от неё и ждать. А отправляюсь я к Остроконечным рифам, – он показал рукою вдаль, в сторону горизонта, – туда, где под водою покоится кладбище затонувших кораблей. – Как видишь, это довольно далеко отсюда. Если мы попадём в шторм, то нам всем не поздоровится.

– Но, если есть такая опасность, то почему же тогда ты сам отправляешься туда?

– Потому что я не боюсь и потому что мне можно.

– А почему ты не боишься и почему тебе можно?

Спиридон уклончиво перевёл всё на шутку:

– Океан любит меня и никогда меня не обидит. Я с ним дружу. А он со мною.

– Ты говоришь так, как будто он живой.

– Меня всё время в этом упрекают – в том, что я так говорю о нём, – сказал Спиридон. – Скажу тебе по секрету: живой и есть. Он всё понимает.

Виринея рассмеялась:

– Тебе бы всё только шутить.

– Я не шучу.

– Вот и я не шучу и говорю серьёзно. А коли всё так и обстоит, как ты сказал, то тогда твой Океан и меня с Платоном не должен обидеть! Мы – твои друзья, а ты – друг Океана, а друзья моего друга – мои друзья, Океан так должен рассудить.

Спиридон с сомнением покачал головою:

– Кто его знает, что у него на уме и как он рассудит.

Виринея вздохнула:

– Мы с Платоном жили в самой середине континента и видели море очень редко, и нам так хочется посмотреть, какое оно, когда плывёшь по нему, а не смотришь с берега. Возьми нас сегодня с собою. Если Океан к тебе хорошо относится, то он и к нам тоже должен относиться так же.

Спиридон покачал головою:

– Запомни, – сказал он. – Океан никому и ничего не должен. Это мы ему кругом должны. Жизнь на нашей планете зародилась миллиарды лет тому назад именно из Океана, и все мы его дети. И в его власти сделать с нами всё, что он пожелает.

Виринея сказала:

– Платону скоро идти в школу, а я так хотела, чтобы он под конец лета попутешествовал хоть немного. Всё равно как – по воде, или по здешним горам. Здесь вокруг такие красивые пейзажи, а мы до сих пор по-настоящему никуда ещё не выбирались.

Спиридон почувствовал угрызения совести. Он посмотрел, как его приёмный сын гоняет на велосипеде по круговой тропинке, выложенной из камня вокруг маяка и его пристройки. Сказал:

– Бедняга! Как белка в колесе. С морским путешествием мы непременно что-нибудь придумаем. Давайте, сегодня вечером, если на море будет спокойно, я покатаюсь с вами вдоль берега. А на большое расстояние – к рифам или ещё куда-нибудь – мы отправимся в другой раз.

Виринея согласилась, но на всякий случай спросила:

– А в другой раз – это когда примерно?

– Если не сможем в августе, то и не страшно: осень у нас тёплая, ещё успеем.

На том и порешили. Спиридон отправился в сторону причала, неся, как обычно, всё своё снаряжение на себе.

 

 

 

Глава одиннадцатая, в которой мы прерываем повествование и рассказываем о приключениях двух мальчиков

Прогулка срывалась из-за медленно надвигающейся непогоды, но у матери Платона на самом деле не было оснований говорить, что её сын ещё ни разу не делал вылазок на местную природу. Одна такая вылазка у него, оказывается, уже была, вот только взрослые имели об этом случае лишь самое смутное представление, полагая, что это была лишь небольшая прогулка где-то возле дома. О ней бы и не стоило вовсе упоминать, но к нашей истории этот маленький эпизод всё-таки имеет отношение.

Поблизости от владений Спиридона стоял дом бывшего моряка Рэма. Рэм был в прошлом капитаном большого парусного учебного корабля, и так получилось, что в век так называемых высоких технологий он умудрился проплавать по всем морям и океанам только и только на парусных кораблях. В мореходном училище, где он раньше преподавал, он вёл дисциплину под названием «парусное судовождение». Всегда ведь считалось, что настоящим моряком можно стать только после того, как научишься плавать на кораблях старинного образца. Вот он и готовил настоящих моряков: сначала читал им курс лекций, а потом выходил с ними в море. Жил Рэм в те времена далеко отсюда – на континенте в большом приморском городе на западе Венетской империи под названием Танаис, но потом вышел на пенсию и переселился на Дымные острова. Купил себе дом и зажил в нём со своим семейством.

Среднего из его детей звали Биант. Именно он для нас и важен сейчас. Это был мальчик двенадцати лет, который мечтал повторить подвиг своего отца и тоже стать капитаном или штурманом корабля – не обязательно парусного. В принципе, он согласился бы и на любой другой вид деятельности, в котором требуются риск, отвага, молниеносные решения, но ещё не определился в этом вопросе, хотя и думал над ним очень много – он вообще был изобретательным человеком. Одно время он под влиянием своей старшей сестры Ютурны даже хотел стать космонавтом, но потом разочаровался в этом виде деятельности, потому что космические исследования, как он узнал, были, по решению Всепланетного Совета, приостановлены, и вылеты в космос допускались лишь в очень редких случаях – опять же – по специальному постановлению Совета.

Ютурна, высокая девушка с командирскими замашками, говорила:

– А я всё-таки стану космонавтом и полечу в космос. К тому времени люди одумаются и отменят существующие нынче запреты.

– А если не отменят – тогда что? – возражал Биант.

– А я всё-таки буду надеяться на лучшее! – твердила в ответ сестра. – Полёты в космос будут всё-таки возобновлены, ведь это так нужно людям!

Биант бурчал:

– Хорошенькое удовольствие! Я буду учиться на космонавта, а Всепланетный Совет возьмёт, да и запретит полёты в космос вовсе. Или заставит меня ждать целых десять лет. Нет, уж, я лучше чем-нибудь другим займусь.

Вот он и думал всё время: чем бы таким заняться? Старшая сестра у него тоже была изобретательна, но они часто не ладили: всё время спорили, ссорились, а иногда даже и дрались. И вообще, Бианту было дома не очень интересно: Ютурне было уже целых шестнадцать лет, и она выглядела как настоящая взрослая девица, а младшему братишке было наоборот совсем мало – всего только пять лет.

Но с некоторых пор по соседству объявился мальчик Платон. Биант с лёгкостью подружился с Платоном, который теперь жил совсем рядом вместе с матерью в доме Спиридона. Оба мальчика были одного возраста и с наступлением нового учебного года могли оказаться в одной школе и даже в одном классе. Биант знал, что Спиридон хотел устроить пасынка в какую-то школу и очень обрадовался, узнав, что у него ничего не получилось. Он тогда сказал так:

– Дядя Спиридон! Пусть Платон идёт в нашу школу. Класс у нас не очень дружный, и мне самому неприятно, что все мы в нём какие-то чужие друг другу, но вот придёт Платон, мы с ним будем держаться вместе, и это будет так здорово!

Спиридон смотрел на соседского мальчика вполне одобрительно, а с его отцом он так даже и пребывал в добрых отношениях. Тогда же он сказал (но как-то не очень решительно):

– Возможно, я так и сделаю.

А тут Биант добавил ещё и такую мысль:

– Я самый сильный в нашем классе. Если кто полезет к Платону, я любому надаю. Пусть он идёт к нам.

Ростом и физическою силою Биант несколько превосходил Платона. Кроме того, Биант был почти что местным, а Платон пришлым; Биант знал всё о жизни на острове – так ему казалось! – а Платон ничего, поэтому-то и верховенство во всех играх принадлежало именно ему – Бианту. Биант не был ни командиром, ни диктатором, но зато лучше приезжего Платона разбирался в здешней природе и знал все тропинки на окрестных холмах. И, кроме того, он, как уже говорилось, отличался изобретательностью и смекалкою.

Обычно они встречались на нейтральной территории, и окружающая местность очень способствовала таким встречам: она была холмистая, местами скалистая, и её покрывала обильная растительность. Выйдя из дома, можно было в течение пяти минут ходьбы оказаться в совсем другом мире, наиграться вдоволь, а затем как ни в чём не бывало вернуться домой с ощущением того, что ты побывал в далёком и интересном походе.

Обычно такие походы были непродолжительными и ограничивались поиском лесных фруктовых деревьев – тутовых и фиговых, а также всяких ягодных мест. Ежевику они вообще не считали за ягоду – постоянно цепляется за одежду, больно царапается, да ещё и не всегда бывает такая уж вкусная. Зато малину, чернику, землянику они очень любили. Но за всем этим надо было лезть туда, где редко бывают люди. Такие места здесь были в изобилии. Взрослые – народ очень ленивый, и они, если когда и отправлялись на поиски ягод, то шли только туда, где это не требовало особых усилий. Дети же любили препятствия: могли и на скалы залезть, и по крутому склону подняться, цепляясь за стволы свисающих деревьев. И вообще: ступить туда, где ещё никогда не ступала нога человека, это всегда было мечтою всех мальчишек.

 

= = =

 

И вот однажды Биант сказал Платону:

– Я давно хотел показать тебе одно интересное местечко, но только ты должен обещать мне, что будешь молчать, хорошо?

– Ладно, – согласился Платон. – А что там за местечко и почему нужно будет молчать?

– Мне отец не разрешает туда ходить. Говорит, что там что-то неблагополучно. Когда мы с отцом ходили туда, я сам видел, как наш пёс Киф начинал визжать от страха и пятиться назад.

– Там живёт какой-то страшный зверь, да? А твой папа был с ружьём?

– Да никакого там страшного зверя нет и в помине. Там тишина полная и как бы пустота. Скалы и лес. А только нашему Кифу делается очень страшно.

– Кифу? Страшно? – удивился Платон. – Но ведь он же такой громадный, и ты же сам говорил мне, что он ничего не боится – ни волков, ни медведей.

– Вот и громадный, и не боится, а там скулит, как щенок. Он как будто бы что-то видит такое, чего мы не видим. Ему страшно, а нам нет – вот в чём всё дело.

– А что он видит? – удивился Платон.

– А это ты у него спроси.

– Да как же я у него спрошу, если он собака, а я человек?

– Вот то-то и оно. И не спросишь. Киф что-то знает или понимает, а нам рассказать не может. Какая жалость, что мы не понимаем собачьего языка!

– А он наш язык понимает? – спросил Платон.

– Понимает. Бывало, скажешь ему: принеси то, принеси это; или пойди туда, пойди сюда – всегда поймёт… Да ты же и сам всё видел.

– Ну, да. А что, если мы попросим его объяснить нам то, что он там видел? – предложил Платон. – Он же нас понимает, значит, он поймёт, о чём мы его попросим. И, может быть, он как-нибудь сумеет ответить нам, а?

Биант задумался.

– Идея-то хорошая, – сказал он, наконец, но дело-то в том, что это надо делать прямо на том самом месте, чтобы он понял, о чём мы его спрашиваем, а там ему становится страшно, и он просто дуреет от страха.

– А мы отведём его в сторону, туда, где ему будет не страшно, и хорошенько спросим, – предложил Платон.

Биант засомневался.

– Спросить-то мы спросим, и он поймёт, о чём мы его спрашиваем – это я точно знаю, да только как же он нам ответит-то?

– А ты за него не думай! Киф умный пёс, он, может быть, найдёт способ! – сказал Платон.

– Может быть, и найдёт. А может быть, и не найдёт, – с сомнением сказал Биант. – Но попробовать-то можно.

Они так и сделали: взяли с собою Кифа, взяли маленький мячик – вроде бы как идут играть – и пошли со двора. Отец Бианта увидел их из окна своей столярной мастерской и спросил:

– И далеко ли вы собрались, господа?

– А мы пойдём мячик покатаем, – сказал Биант. Врать он не умел и поэтому говорил чистую правду. – Мы будем его катать по земле, а Киф будет его находить и приносить его к нам обратно.

– А почему катать, а не кидать? – удивился отец.

– А это у нас игра такая, – ответил Биант. – Мы придумали новую игру.

Рэм сказал:

– Ну, что ж, хорошее дело. Идите, только ж смотрите: далеко не забирайтесь. Лес большой, можно и заблудиться. Да и со скалы сорваться можно.

– Как же мы можем заблудиться, если мы с Кифом? – удивился Биант. – Он же умный и всё понимает.

– Да и я ж тоже так думаю, – миролюбиво согласился Рэм.

Когда они вышли со двора, Платон спросил:

– А что это за игра такая, когда катают мячик? Ты правда придумал новую игру?

– Правда, правда, – ответил Биант. – Я ведь никогда не вру. – А игра эта очень простая, я тебе потом покажу. Научишься быстро.

Они отошли от дома в сторону, противоположную морю. Тропинки в этом месте не было вообще никакой. От поляны нужно было идти по горному склону, который постепенно переходил в наклонную скалу. Цепляясь за выступы каменных пластов, мальчики и их пёс поднимались всё выше и выше. Они ушли от своих домов совсем недалеко: и Старый Маяк с пристройкою, и дом Рэма были видны внизу как на ладони.

– Долго ещё идти? – спросил Платон, кряхтя.

– Не очень. А ты уже устал?

Платону было стыдно признаваться в этом, и он сказал:

– Да нет, совсем не устал.

– Обманывать – нехорошо, – сказал Биант. – Мне мой папа говорил, что обманщики долго не живут. Я же вижу, что ты устал. Потерпи, потом подъём будет намного легче.

И в самом деле: подъём скоро закончился, и они оказались на широкой и неровной каменистой площадке, которая словно бы служила основанием для другой скалы – высокой и неприступной. С площадки открывался красивый вид на океан, на городок, на окрестные горы и на холмы, поросшие лесом – местами тёмно-зелёным, а местами и светлым, в зависимости от растительности.

– Как здесь красиво! – воскликнул Биант. – Вот мы здесь и поиграем в мячик.

Платон удивился:

– Да как же мы поиграем в него? Ведь он у нас может покатиться вниз, если мы начнём его кидать друг другу, а там его даже и Киф не сможет отыскать. Смотри, какие там внизу заросли.

Биант сказал:

– А мы осторожно будем играть. Очень осторожно. А знаешь, зачем?

– Зачем?

– Чтобы не быть обманщиками. Я ведь обещал папе, что мы будем играть в мяч, вот мы и поиграем. А всего остального я ему не обещал.

– А разве так можно? – спросил Платон.

– Можно. И запомни: честный человек – это тот, кто сдерживает своё слово. А теперь давай катать мячик, но только так, чтобы он не скатился с обрыва. Ты же помнишь, что я сказал отцу, что мы будем катать мячик, а не кидать?

– Помню.

– Я знал, что говорил. Вот мы сейчас и покатаем наш мячик. А ты, Киф, следи за ним! – строго приказал Биант своему псу.

Тот в ответ вильнул хвостом и принялся наблюдать, как мальчики осторожно перекатывают свой мячик взад-вперёд, чтобы доказать самим себе, что они играют и чтобы не быть нечестными людьми.

– Да скучно же! Сколько можно его катать туда-сюда? – наконец пожаловался Платон.

– А нечестным человеком – быть не скучно?

– Не знаю, – сказал Платон. – Я не пробовал.

– Вот и терпи! Я пробовал однажды быть нечестным, – с трудом признался Биант. – Обманул однажды папу и маму.

– И как?

– Было потом очень скучно. Они так на меня обиделись, что не разговаривали со мною почти целую неделю. И сестра с младшим братишкою тоже обиделись, и тоже не разговаривали.

– И что потом было?

– Ну, я тогда поскучал-поскучал, да и попросил у них у всех прощенья. С тех пор решил больше никогда не обманывать.

– И поэтому мы сейчас катаем мячик?

– Да! Я же обещал папе. А потом только, когда мы хорошенько его покатаем, то есть сдержим слово, мы пойдём вон туда, – Биант указал рукою в сторону каких-то нагромождений скал и камней, которые виднелись вдали.

– А что там будет?

– Увидишь сам.

Они ещё некоторое время забавлялись игрою в честность, как вдруг случилось нечто непредвиденное: увлёкшись, Платон слишком сильно толкнул свой мячик, и он покатился под уклон в сторону обрыва.

– Киф, – закричал Биант, – хватай мячик!

К удивлению мальчиков, Киф, всегда такой исполнительный, лишь насторожённо следил глазами за мячиком и никуда не спешил.

– Он сейчас сорвётся! Киф! Хватай! – закричал Биант ещё громче.

Киф не шевельнулся, а мальчики вдруг увидели, что спешить было и не нужно вовсе. Мячик медленно подкатился к самому краю и там остановился без всякой видимой причины. Он покачивался, словно бы раздумывая, скатываться ему вниз или не надо.

– Сейчас сорвётся, – сказал Биант почему-то шёпотом. – Ветерок подует и сорвётся.

Он встал и осторожно, как будто боясь вспугнуть мячик, двинулся к нему, а мячик, поколебавшись, покатился назад.

Киф жалобно завыл и прижался к земле. Биант и Платон с изумлением и страхом смотрели на то, как их мячик самостоятельно катится вверх.

– Вот так дела! – воскликнул Биант, подбирая мячик. – А давай ещё попробуем. Он отошёл в сторону, подальше от обрыва и толкнул мячик так, чтобы тот покатился под уклон.

Повторилось то же самое.

Мальчики меняли места, и везде выясняли одно и то же: их мячик с лёгкостью катится вверх, иногда и так, что только успевай догонять, но катиться вниз он упорно не хочет. Движения его становятся замедленными, и он, в конце концов, останавливается.

Биант загрустил:

– Придётся во всём признаваться отцу, – сказал он. – И рассказывать о том, куда мы пошли. И мне от него влетит… Но должны же мы узнать в конце концов, как это всё можно объяснить.

– А папа твой сможет объяснить? – спросил Платон.

– Сможет, он у меня умный.

– А он будет тебя ругать за то, что мы ходили сюда?

– Будет… И ещё как. И мы ведь с тобою не ходили ещё на то место, которое я тебе хотел показать. Вот за него и будет. Пойдём! – сказал он и решительно двинулся в том направлении, которое указывал раньше.

Путь пролегал по всё той же каменистой площадке, которая в этом месте вела наших друзей прочь от моря. Справа возвышалась всё та же высокая и неприступная скала, а слева тянулись заросли кустарника, за которыми возвышались дубы и сосны. Дорога шла с небольшим уклоном вверх, и мальчики забавлялись тем, что кидали вперёд себя мячик и смотрели, как он начинал катиться всё быстрее и быстрее, словно бы прыгал под уклон, а не наоборот. Пёс отказывался участвовать в этой игре, и мальчикам приходилась самим догонять свой мячик… При этом поведение мячика им казалось смешным, а поведение Кифа их просто не интересовало.

В одном месте дорога сильно сужалась – её загромождала возникшая с левой стороны скала. Но пройти всё же можно было: между двумя скалами получалась довольно широкая щель, через которую можно было свободно пробраться.

– Как ты думаешь, откуда здесь взялась эта скала? – спросил Биант.

Платон ответил очень просто:

– Я думаю, что она просто была здесь всегда и ниоткуда не бралась.

– Так не бывает. Если ты видишь перед собою что-то, то это означает, что было время, когда его раньше не было, а потом только оно появилась – это мне так папа мой сказал. – Вот этих деревьев раньше не было, и нас раньше не было, и этого острова раньше не было…

– А Океан был?

– И Океана раньше не было. И даже нашей планеты. И даже самого солнца! И только потом это всё появилось.

– А что же было?

– Я тебе что – учёный, что ли? Не знаю. А вот про эту скалу я точно знаю, откуда она взялась.

– Откуда?

– Откуда знаю или откуда взялась – тебе что важно?

– Да и то, и то, – сказал Платон.

– Знаю от папы. Мы, когда с ним здесь были, он осмотрел её и сказал, что она сорвалась сверху – с вершины вот этой большой скалы во время сильного землетрясения. Сорвалась и лежит теперь у нас на пути.

– И давно это было?

– Не знаю тоже. Может быть, тысячу лет назад, а может, миллион.

Когда они вышли из щели, пространство снова расширилось, стало светлее, и идти дальше уже было легко. Они и шли.

Жалобный вой пса заставил их остановиться и оглянуться: Киф присел в отдалении и, жалобно завывая, не хотел идти дальше. Биант суровым окриком приказал ему подойти, и тот, преодолевая страх и нерешительность, кое-как подполз. Они двинулись дальше. Биант тащил пса за ошейник, а тот нерешительно плёлся за своим повелителем. Наконец пёс остановился совсем, и Биант стал с криками тащить его дальше. Пёс жалобно завыл и лёг на землю.

– Вот это оно самое и есть, – сказал, наконец, Биант, усаживаясь на землю рядом с Кифом. – Пришли.

Платон спросил шёпотом:

– Ты думаешь, он что-то видит такое, чего мы не видим?

– Думаю, да.

– Но ведь ничего же нет!

– Значит, что-то есть, только мы не знаем, – сказал Биант.

Он оставил собаку лежать на месте, взял за руку Платона, и они медленно стали продвигаться вперёд.

– Ты думаешь, надо идти дальше? – шёпотом спросил Платон.

– Да. Мне отец говорил, что настоящие мужчины ничего не должны бояться. А мы ведь с тобою настоящие мужчины, так же ведь?

– Так, – ответил Платон едва слышным голосом.

– И теперь смотри последнее, – торжественно проговорил Биант.

Он подвёл своего друга к тому месту в скале, где сверху свисали какие-то вьющиеся растения. Раздвинул их как занавес, и они увидели вход в пещеру.

– Смотри, как у них тут хитро сделано, – шёпотом сказал Биант. – Пройдёшь мимо и не заметишь. Скала – как одна сплошная стена, а в этом месте сверху свисают растения и прикрывают вход в пещеру. Это они специально так устроили, чтобы нам не видно было.

– Они – это кто? – удивился Платон.

– Не знаю, – шёпотом ответил Биант.

Собака тихо заскулила и поползла назад. Шерсть на ней встала дыбом…

– Пойдём отсюда! – прошептал Платон.

– Куда пойдём? Назад, что ли? А зачем тогда шли сюда? Мы же хотели узнать тайну, вот давай и попытаемся сделать это. Начнём, знаешь с чего?

– С чего?

– Сделаем так, как ты и хотел: отведём собаку в сторону и спросим у неё, что она там увидела.

Они так и сделали. Собака совсем не противилась тому, что её отводили. Некоторое время спустя она перестала дрожать от страха и немного успокоилась. Мальчики пожалели её, погладили, наговорили ласковых слов, а потом Биант и спросил:

– Скажи, Киф, что ты там увидел?

Киф ничего не ответил, лишь боязливо прижался к земле.

– Он не понимает, чего мы от него хотим, – сказал Платон.

– Всё он прекрасно понимает. Только сказать не может или не хочет.

Они несколько раз пытались добиться от собаки хотя бы какого-нибудь намёка, но так ничего и не смогли узнать от неё нового.

– В общем, так! – сказал Биант, вставая. – Идём снова смотреть на эту пещеру!

Киф при этих его словах жалобно завыл.

– Да не бойся ты! – сказал ему Биант. – Мы тебя с собою не возьмём. Нам нужны только смелые псы, а ты – трус! Вот и лежи здесь, дожидайся, когда мы вернёмся.

Киф тявкнул в ответ на эти слова и нехотя поплёлся вслед за мальчиками.

Возле пещеры он снова остановился и испуганно прижался к земле.

– Мы пойдём, а ты тут оставайся, – сказал ему Биант.

В ответ пёс только жалобно завыл.

Платон сказал:

– А надо ли идти? Может, там живёт медведь или волк?

– Все медведи переселены на Южный остров ещё лет пятьдесят тому назад и живут там в заповеднике, – сказал Биант. – А волков у нас перебили. Папа рассказывал, что он сам за ними охотился, и теперь на нашем острове их не осталось совсем. Пойдём, не бойся!

– Да я и не боюсь, с чего ты взял? – ответил Платон.

Они вошли в пещеру. Первая странность, которую они заметили: там дул ветер.

– Откуда здесь ветер? – спросил Платон почему-то шёпотом. – И запах – совсем не пещерный. Пахнет лесом и травою.

– Правда: пахнет. Идём посмотрим, что там дальше, – ответил ему Биант.

Пещера заворачивала направо, и мальчики ожидали увидеть впереди кромешную тьму, ибо туда уже не могли проникать лучи солнца.

– А ты раньше был здесь когда-нибудь? – спросил Платон.

– Нет, конечно. Пещеру я видел и раньше, когда ходил здесь с отцом, но он сказал тогда: если собака чего-то боится, то сюда заходить не стоит. И мы так и не входили сюда.

Стало совсем темно.

– Ничего здесь интересного нет, – сказал Платон. – А фонарика или спичек мы не взяли. Пойдём обратно.

– Это ты не взял, – сказал Биант, – а я взял, – он достал из кармана маленький фонарик и включилг его. – Его хватит ненадолго, но мы хоть немного посветим и посмотрим, что там дальше. И тут же вернёмся!

Вспыхнувший свет озарил своды пещеры.

– Пещера как пещера, – сказал Биант. – У нас на острове много таких. Кому-нибудь из местных жителей показать – никто не удивится.

– А ветер у вас во всех пещерах дует так же сильно? – спросил Платон.

– Вот разве что только ветер, а так – ничего особенного!

– Смотри, кто к нам пришёл! – закричал Платон.

Биант посветил фонариком. Их пёс боязливо пробирался к ним.

– Киф, Киф! – обрадовался Биант. – Какой ты молодец! А мы с Платоном уже решили, было, что ты у нас трус. Ну, иди сюда, иди!

Мальчики погладили пса и сразу почувствовали, что им стало легче на душе.

– Идёмте дальше! – скомандовал Биант.

Они миновали ещё один поворот и вдруг остановились в полном изумлении. Впереди было видно, что пещера заканчивается и за нею светит солнце и колышутся ветки деревьев.

– Так вот откуда дул ветер! – обрадовался Биант.

– А пещера-то совсем и не длинная, – сказал Платон.

– Это сквозная пещера! Дырка в скале! – закричал Биант. – А мы боялись! Пойдём глянем, что там.

Мальчики и их пёс вышли на солнечный свет.

– Странно, – сказал Биант. – Мы же шли совсем недолго. Я и не думал, что эта скала такая плоская. Мне казалось, что она очень широкая и тянется несколько километров вплоть до Срединного хребта.

Они вышли на поляну и оглянулись вокруг. Кругом громоздились горы, покрытые лесом – обычная картина для этого острова, но какое-то неуловимое отличие от того, к чему они привыкли, всё-таки было.

– Что-то здесь не то, – пробормотал Биант.

– А что?

– Ты чувствуешь? Пахнет не так, как у нас!

– Приятно пахнет, – сказал Платон. – Какими-то пахучими растениями. Травами, должно быть.

Они спустились по тропинке через какие-то заросли неизвестных им деревьев и вышли к реке.

– Смотри, какая широкая! – удивился Платон. – Да здесь, наверное, будет метров сто ширины!

Более рассудительный и здравомыслящий Биант сказал:

– Ну, сто не сто, а семьдесят, пожалуй, будет. – Подумав, он весомо добавил: – А то – как бы и не все восемьдесят. Тоже неплохо!

Через реку был перекинут каменный дугообразный мост. Друзья взошли на его горб и, глядя с его высоты на речку, залюбовались ею. Она текла в тёмном коридоре из высоченных деревьев с могучими стволами. Деревья с обоих берегов пытались сомкнуться между собою, но у них это не получалось из-за того, что ширина реки была всё-таки слишком велика. Птицы, похожие на уток, плавали по воде, рассекая её зеркальную гладь и оставляя на ней свои треугольные следы, а какие-то совсем другие птицы с длинными хвостами пели в ветвях деревьев убаюкивающими голосами.

– Как здесь здорово, – зачарованно прошептали оба мальчика.

Здесь же была и лодка, она лежала, вытянутая частично на песок. С двух концов у неё было два задранных вверх носа в форме конской головы, и тот из них, который свисал надо водою, смотрел на её зеркальную гладь словно бы в изумлении. Обе головы были очень искусно вырезаны, вместо глаз, у них были большие синие стекляшки, а их оскаленные зубы были сделаны из чего-то белого.

– Здорово-то как! – прошептал Платон.

– А ты чего шёпотом говоришь? – удивился Биант, хотя и сам задал свой вопрос шёпотом.

– Не знаю. Мне кажется, эти две конские головы живые, и они могут услышать нас.

– Ерунда какая! Они ж деревянные!

– А почему у них глаза синие? Я никогда не видел лошадей с синими глазами.

– Да это им вставили для красоты синие рубины – они встречаются у нас на островах.

– Я не пойму, – сказал Платон, – а в какую сторону течёт эта река?

– А вон смотри, – сказал Биант. – Видишь, из-под моста выплыла веточка?

– Вижу.

– Она ведь по течению плывёт. Значит, река уходит вон туда, а там – за поворот!

Река и в самом деле уходила куда-то вдаль и, поворачивая вправо от высокого скалистого берега, терялась в лесу.

– Ну и дела! – воскликнул Биант всё тем же шёпотом. – А ты ничего не примечаешь?

– Красиво – ты это имеешь в виду? – спросил Платон.

– Да нет же! Мне папа говорил, что в нашем полушарии у всех рек высоким бывает всегда только правый берег, а левый всегда бывает низким. А здесь всё получается наоборот! Левый берег высокий, а правый почти совсем плоский.

– Но тогда это означает, что мы ошиблись, и река течёт в другую сторону, – возразил Платон. – Только и всего!

– Ничего мы не ошиблись! Веточки и листики все плывут только туда. Значит, и река течёт туда же!

– Да может, это ветерок их туда направляет!

Биант покачал головою.

– Какой ветерок? Нет же никакого ветерка!

Они прошли по каменному мостику, ведущему через речку, и, миновав рощу всё тех же высоких и толстых деревьев, вдруг выяснили, что находятся на широкой открытой местности, которая была в свою очередь приподнята над другою местностью – та была ещё шире. И отсюда вид открывался до самого горизонта.

– Здорово! – сказал Биант. – Но только я не пойму, где же здесь море?

– Какое море? – не понял Платон.

– Море-то у нас с двух сторон. Остров длинный, но зато узкий… Немного пройдёшь – и сразу море. С одной стороны Спокойный океан, а с другой стороны Охотничье море.

Мальчики удивлённо озирались по сторонам.

– Никакого Охотничьего моря не видно, – пробормотал Биант. – Куда же оно делось?

– И растения, – заметил Платон. – Я таких у нас на острове ещё не видел.

– И растения – тоже, – подтвердил Биант. – И ещё вулканы.

– А что вулканы? Чем они тебе не нравятся? Вулканы как вулканы.

– Так у нас на острове-то всего лишь четыре вулкана, из которых идёт дым. Это у нас любому первокласснику известно: на Лососевом острове четыре действующих вулкана, а все остальные – потухшие. А здесь – посчитай сам!

– Пять или шесть, – сказал Платон. – Вон там две струйки дыма вместе. И не поймёшь, один это вулкан или два.

– Не нравится мне это, – сказал Биант.

– А мне всё-таки нравится, – задумчиво возразил Платон.

Но Биант стоял на своём:

– И ещё вон тот всадник, который скачет вон там – он тоже мне не нравится.

– Где всадник?

– Да вон там – скачет по дороге. Видишь?

– Вижу, – подтвердил Платон. – Он и одет как-то не по-нашему.

– Пойдём назад! – скомандовал Биант. – Пока он не увидел нас.

Они, все трое, повернули назад и вскоре были возле дугообразного моста. Ещё раз прошли по нему, невольно залюбовавшись видом на реку. И вверх, и вниз по течению она представляла собою один и тот же тенистый коридор из огромных деревьев, нависавших над нею. И всё так же убаюкивающее пение неизвестных им птиц гулко разносилось над водою и улетало куда-то ввысь.

– Здесь так хорошо, – сказал Платон. – Никогда бы не уходил отсюда.

– Идём, идём, – скомандовал Биант. – Не забывай, что нас ждут дома.

Они перешли мост и вскоре оказались возле своей пещеры.

Они вошли в неё и проделали весь обратный путь вплоть до оставленного ими места.

Они вышли наружу и облегчённо вздохнули, снова почувствовав родные запахи.

– Вот теперь мы почти что дома! – сказал Биант и облегчённо вздохнул. – А что? Мы ведь хорошо погуляли, а?

– Да, неплохо, – ответил Платон. – Хотя то, что осталось там, – это ведь тоже незабываемо.

Биант задумчиво сказал:

– А ты знаешь, мне кажется, что солнце там такое же точно, как у нас, хотя… Кто там что знает! Мне мой папа говорил, что каждая звёздочка на небе – это такое же солнце, как наше или даже больше.

Некоторое время они забавлялись мячиком, который, катясь под уклон, замедлял своё движение и останавливался, но потом им эта игра надоела, и они уж с мыслями о доме стали спускаться по скалистому склону. Уже спустившись, они вдруг додумались испытать свойства мячика на новом месте и лишний раз убедились в том, что чудес на свете не бывает: мячик скатывался под горку и не очень охотно вползал на возвышенности.

– Может быть, нам это почудилось? – сказал Биант. – Расскажу отцу, а он будет смеяться, да ещё и отругает за то, что я ушёл так далеко. Может, и не говорить?

Он присел на камень и прижал к себе подбежавшего к ним пса.

– Ну, вот и давай спросим, его о том, что там было, – сказал Платон.

Биант взял морду пса в свои руки, посмотрел ему прямо в глаза и спросил его:

– Ну, пёсик, объясни нам, что там было? Ты что-нибудь понял?

Киф жалобно завизжал и плотнее уткнулся мордою в грудь мальчика.

– Не хочет он говорить нам ничего, – сказал Биант. – Мне почему-то кажется, что он всё понимает, но говорить не желает… Хотя мог бы сделать нам какую-нибудь подсказку. А отцу я всё расскажу. Пусть поругает, зато объяснит что-нибудь, но только сначала посоветуюсь с Ютурною.

– О чём?

– Рассказывать или всё-таки не рассказывать. Она умная, что она скажет, вот то я и сделаю. И давай ещё так: если я не расскажу ничего своим родителям, то и ты своим ничего не рассказывай. А если расскажу, то я буду первым. Сначала я расскажу. А уже только потом – ты. Тебе так даже удобнее будет: ты узнаешь от меня, как мой отец отнёсся к этому нашему путешествию, и уже тогда будешь знать, чего тебе ждать от своих.

– Какой ты хитрый! – удивился Платон.

– Это ты ещё не знаешь мою сестру. Она ещё хитрее!

Затем он достал свой телефон и посмотрел на время:

– А ты знаешь, сколько времени мы с тобою гуляли? – спросил Биант. – Вот отгадай!

– Часа три или даже четыре? – предположил Платон.

– Всего час! – ответил Биант.

– Не может быть! – удивился Платон.

– Я и сам удивляюсь, но по часам получается так.

На поляне, разделявшей их усадьбы, они попрощались и пошли по домам.

 

= = =

 

Когда они встретились на следующий день и Платон спросил у Бианта про отца, Биант отвёл глаза и ответил очень сдержанно:

– Да я решил пока ничего не рассказывать. Куда спешить? Потом как-нибудь. Да и ты там у себя не рассказывай пока ничего, хорошо?

– Хорошо, – согласился Платон.

 

 

 

Экскурсия

Уже когда они проделали весь путь назад и вернулись в свой привычный мир, они увидели вдали нечто совершенно невероятное: двое мальчиков из того другого пространства шли как ни в чём не бывало по тропинке, ведущей от каменного моста в сторону селения.

– Смотрите, смотрите! – закричали дети. – Они проникли к нам! Но как у них это получилось?

Учительница не удивилась, пояснила своим детям:

– Обычно проход, ведущий в наш мир, для этих людей невидим. Но, если уж кто-то увидел его, а, тем более и не побоялся пройти к нам, то это люди, чем-то похожие на нас.

– И что теперь с ними здесь будет?

Учительница ответила:

– Такие случаи уже бывали и раньше. Эти два мальчика или сами вернутся, или кто-то из наших людей заметит их и вернёт назад.

Кто-то из детей возразил:

– Но мы же и заметили их! Давайте подойдём к ним и поговорим, ведь здесь они нас уже должны будут увидеть!

– У них другой язык, и они нас не поймут, – ответила учительница. – Давайте лучше пойдём другим путём, чтобы не столкнуться с ними и не напугать их.

И они свернули с дороги…

 

 

 

Глава двенадцатая, в которой появляются уже знакомые нам лица

И теперь самое время напомнить читателю о том, что история о непонятном приключении двух мальчиков прервала наш рассказ о том, как Спиридон собрался для своего очередного погружения в морские глубины. Вспомним: перед выходом его остановила Виринея и спросила насчёт его обещания устроить прогулку для неё и сына, а Спиридон сказал, что постарается сделать это, если позволит погода. И ушёл. И с этого места мы и продолжаем прерванную историю.

У причала его ожидали четверо: Скандлан и трое его помощников. Все были в соответствующем снаряжении – при водолазном снаряжении и при катере. Спиридон сразу всё понял, но сделал вид, что даже и не знает этих людей.

– Господин Спиридон, – сказал Скандлан. – Моё почтение!

Трое его спутников также почтительно поздоровались со Спиридоном. А тот лишь небрежно кивнул им и ответил:

– Надеюсь, вы собрались не в ту же самую сторону, куда и я?

– Мне жаль вас огорчать, – сказал Скандлан, очаровательно улыбаясь, – но мы – я, Кехт, Форк и Эльфин – собрались именно в ту самую сторону. Надеюсь, вы не будете против?

Спиридон усмехнулся.

– Я не против. Я же прекрасно понимаю: вы меня не послушаете, а Океан – общее достояние, и все имеют право перемещаться по его просторам так, как того захотят. Разумеется, не во вред другим людям.

– Именно так мы и хотели, – сказал, улыбаясь Скандлан. – Не во вред вам, а так даже вам и на пользу мы проследуем за вами. Если вы погрузитесь на глубину, то и мы сделаем то же самое. Погрузимся точно туда же. Вчера я постеснялся вам об этом сказать, но, да будет вам известно: мы все четверо – профессиональные высококлассные водолазы. Если вы на дне будете что-то искать, то и мы будем рядом с вами искать то же самое, что и вы. Может быть, и мы что-нибудь найдём. Что вы на это скажете?

Спиридон лишь плечами пожал.

– Ровным счётом ничего.

Скандлан сказал:

– Должен вам признаться, что я и мои ребята опасаемся, что у нас ничего не получится, если…

– У вас ничего не получится – это и так понятно, – прервал его Спиридон. – Поэтому-то я так и спокоен.

Скандлан продолжил начатую мысль:

– Позвольте мне всё-таки завершить свою мысль.

– Позволяю, – буркнул Спиридон.

– Спасибо. У нас ничего не получится только в том случае, если вы сейчас вернётесь домой – именно это я и хотел сказать. Мы опасаемся только этого. Без вас мы никуда не отправимся. Только вслед за вами! Мы боимся, что вы будете отсиживаться дома, чтобы мы не узнали о ваших заветных местах на морском дне. И вы будете делать это очень долго, но в один прекрасный день, когда вы решите, что мы утратили бдительность, вы не утерпите и всё же выйдете в море. И вот тут-то мы и возникнем, ибо мы будем дежурить поблизости от вас день и ночь. Мы будем сменять друг друга и ждать, ждать, ждать…

Спиридон усмехнулся и сказал:

– Отсиживаться дома я не буду. И ждать вам долго не придётся. Я отправляюсь по своим морским делам прямо сейчас.

– Ну, вот и отлично! – весело сказала Скандлан. – Правда, ребята?

Кехт, самый разговорчивый из них, сказал:

– Вы правильно всё поняли. Всё равно вы от нас никуда не уйдёте.

Форк, который был менее разговорчив, сказал:

– Куда вы, туда и мы.

И только третий, который был по имени Эльфин, мрачно промолчал.

Скандлан заявил:

– И так мы будем делать теперь каждый день.

– То есть я буду уходить в море, а вы будете следовать за мною?

– Именно так, – кивнул Скандлан. – Мы будем сменяться по очереди. У нас большой запас людей, и эти трое далеко не всё, что у меня есть. И, таким образом, каждая ваша экспедиция будет такая же ваша, как и наша… – Скандлан помолчал. Затем сказал примирительным тоном: – Может быть, с самого начала нам следовало бы заключить соглашение, подписать нужные бумаги, а затем уже и действовать – совместно, слаженно, успешно? Неправда ли – так лучше было бы? Видите, мы к вам – с чистым сердцем и с добрыми намерениями… И тогда мы могли бы учитывать ваши пожелания и выполнять их согласно подписанному контракту. Что вы на это скажете?

Спиридон отрицательно покачал головою:

– Я понимаю, что в ваших глазах я – жертва, которую вы собираетесь хладнокровно и по привычке ограбить. Вы, может быть, ожидаете, что я выну из кармана пистолет и начну стрелять в вас, ведь так же? Или вы в меня – при случае, конечно. Так вот: этого всего не будет. Поэтому я так и спокоен. Вы просто все погибнете – это я вам гарантирую.

– То есть вы нас всё-таки хотите убить? – улыбаясь, спросил Скандлан.

– Ни в коем случае. Беда придёт к вам сама, без всяких усилий с моей стороны. Следуйте за мною, сколько вам будет угодно, а я сейчас позвоню одному своему знакомому – это раз, и в полицию – это два, и сообщу о том, кто именно увязался следом за мною.

– Но мы вам ни в коем случае не угрожаем! – возразил Скандлан. – Не стоит выставлять дело таким образом, что мы нападаем на вас. И вообще: мы не желаем вам зла. Мы в этом просто не заинтересованы. Если с вами что-то случится и вы, допустим, погибнете, то вместе с вами погибнут и совершенно невероятные тайны… Наоборот: если кто-то на вас нападёт или только пожелает вам зла, вы нам только скажите – и мы тотчас же кинемся защищать вас, ибо это в наших же интересах. Хотя скандала и огласки мы не желаем тоже! Но, если уж мы вам так безразличны, то мы просто хотим следовать за вами, а в этом нет ничего противозаконного.

– Я же вам сказал: я ничего против этого и не имею. Но речь идёт не только о вашей безопасности. Если вы увяжетесь следом за мною, а потом погибнете, то подозрение может пасть на меня. А мне это совсем не нужно. Поэтому-то я и хочу предупредить кого следует.

Скандлан и его спутники насмешливо переглянулись. А Спиридон тем временем уже говорил по телефону с Меценатом.

– Господин Меценат, – сказал он. – Я прекрасно понимаю, что этих людей подослали ко мне вы… Не вы?.. Да бросьте! Я вам не верю… Вы плохой артист… Так вот, эти парни, скорее всего погибнут. Неужели вам их не жалко?

Спиридон выслушал что-то от Мецената, а затем, когда разговор закончился, сказал Скандлану:

– Ваш шеф ничего не понял…

– Но он не наш шеф – с чего вы взяли? – возразил Скандлан.

– Не надо! Мне всё уже ясно. Но имейте в виду: для него – что жизнь мухи, что человеческая жизнь – абсолютно одно и то же. Ваша гибель будет на его совести. А сейчас я позвоню в полицию и предупрежу… – Он снова взял телефон, ткнул пальцем в изображение Лаэрта и, дождавшись ответа, сказал:

– Господин Лаэрт? – это вас беспокоит Спиридон…

Спиридон сообщил ему всё, что хотел и притом, не стесняясь в выражениях, а затем уселся в свой быстроходный катер и, не оглядываясь, помчался в сторону Остроконечных рифов.

 

 

 

Глава тринадцатая. Подводные камни

Скандлан и его команда, ни слова не говоря, пустились в погоню за ним. Катер Спиридона был из числа самых дорогих и самых быстроходных на всём острове, но и их катер мчался на такой же скорости вровень с катером Спиридона, а иногда даже и сгоряча заскакивая вперёд. Впрочем, Спиридон так сразу и понял: уйти от них не удастся.

– Глупцы, – бормотал он. – Я ведь вам зла не желал…

 

= = =

 

Остроконечные рифы – так назывались эти каменистые зубья, торчащие из воды.

Волны с грохотом прорывались в узкие проходы между ними, и со стороны всё это выглядело довольно устрашающе. Удлинённые каменные зубья производили впечатление каких-то пик, высунутых из воды. Даже и в погожие дни корабли старались держаться подальше от этих мест. В старые времена здесь нашли своё последнее пристанище множество парусных кораблей, да и пароходов тоже. Их обломки были разбросаны на дне у подножья этих каменных зубьев.

Но даже и в тех местах, где между торчащими из воды скалами было большое расстояние и простиралась спокойная вода – и там нельзя было проходить большим кораблям! Подводные камни, не доходя до поверхности воды, прятались от человеческого взора на глубине в несколько метров и представляли угрозу ещё более страшную. И лишь один достаточно широкий проход был пригоден для прохождения кораблей. Это была полоса глубокой воды шириною в один километр и такой же точно глубины. Именно для указания на этот проход и был так важен маяк именно на этом отрезке побережья.

Спиридон снизил скорость своего катера до минимальной. Его преследователи сделали то же самое. Они были всего в нескольких метрах от него, но из-за шума волн, разбивающихся о скалы, приходилось кричать.

– Господа! – крикнул Спиридон. – Если вы решили следовать за мною, то имейте в виду: здесь очень много подводных камней. Будьте аккуратны, прошу вас, и идите в точности тем же самым курсом, что и я.

Не дожидаясь ответа, он повёл свой катер в широкий проход между двумя скалами. Остановился возле небольшого скалистого островка, причалил, зацепившись тросом за специально вбитый в скалу металлический крюк. Скандлан и его спутники сделали то же самое. Островок был плоским, но в той его части, которая была обращена в сторону открытого океана, он несколько приподнимался, образуя ступенчатый утёс.

– Здесь тихое место, – сказал Спиридон. – И я ныряю обычно отсюда. Хотя на всей полосе рифов есть и много других удобных мест. А я и оттуда иногда ныряю.

– Ну, мы со временем все эти места выучим, – сказал Скандлан.

Спиридон грустно покачал головою.

– Вряд ли у вас будет это самое время, господа, – сказал он. – Самое лучшее, что вы могли бы сейчас сделать, это отправиться на берег.

– У нас другое мнение насчёт того, что лучше, а что хуже, – сказал Скандлан. – Не слушайте его, ребята. Это он нас так психологически обрабатывает. – Обращаясь к Спиридону, он спросил: – Вы погружаться будете прямо сейчас?

– Конечно, а чего ждать? Я же сюда не на пикник приехал. Один из затонувших кораблей, наполненный сокровищами, находится именно здесь. Во время Большой войны в позапрошлом веке авдацианцы пытались вывезти из оккупированной Северной Нифонии сокровища эйнской культуры, но здесь их застигла внезапная буря, и их пароход разбился о здешние скалы. Весь экипаж погиб.

Скандлан сказал:

– Я слышал эту историю. Говорили, что пароход исчез бесследно. Его ведь долго искали в здешних водах, но ничего не нашли.

– И не найдут. Он очень хитро затонул, и только я один знаю, где он лежит.

– Но теперь-то и мы узнаем тоже, – сказал Скандлан.

– Я не жадный, – ответил Спиридон. – Узнавайте.

Надев водолазное снаряжение, он нырнул в воду. Скандлан, Кехт и Форк тотчас же последовали за ним. И только молчаливый Эльфин остался на берегу – видимо, чтобы сторожить катер.

 

 

 

Глава четырнадцатая. Затонувший пароход и другие события

Подводный пейзаж, который открылся взору нашего героя, был для него привычен. На этой подводной местности он ориентировался так же хорошо, как и на поверхности Лососевого острова или у себя в лаборатории. Пройдя сквозь густые заросли морских тюльпанов, Спиридон, к изумлению своих преследователей, свернул в какую-то узкую каменную щель и довольно долго пробирался сквозь неё. Щель представляла собою прямую линию; это было нечто вроде тоннеля, в конце которого бы виден свет. Пробираться было трудно, но для людей подготовленных здесь не было ничего непреодолимого.

Затем Спиридон на глазах у преследователей снова вышел на открытое пространство, которое разделяло две скалы, уходящих своими вершинами высоко вверх. На первый взгляд, это была подводная поляна, покрытая жёлтым песком. Никаких водорослей здесь не было и в помине – голые каменные стены и чистое дно, что выглядело довольно странно для этих вод, богатых живностью; лишь редкие стайки рыб прочерчивали это озарённое солнцем пространство…

Удар, который получили преследователи, был неожиданным и сильным. Это был страшный холод! Их первым побуждением было немедленно вернуться назад, но Скандлан сделал жест рукою: следуем дальше! И тройка преследователей двинулась вслед за удаляющимся Спиридоном.

Вода здесь была такая холодная, как будто это Ледовый океан… Холод наступил внезапно – сразу, как только они выплыли из каменной щели. Это было совершенно другое течение; казалось, даже и цвет воды здесь изменился…

Скандлан и его спутники сразу же сжались от напряжения и насторожились, попав в это необычное пространство – что-то ужасное было во всём этом. Их беспокойство ещё больше усилилось, когда они, осмотревшись по сторонам, заметили, что подводная поляна между скалами – это на самом деле длинное ущелье, тянущееся куда-то вдаль. Скандлан попытался вспомнить, наблюдал ли он подобное расположение скал на поверхности воды, и ответ получился отрицательным. Он не мог понять, куда он попал. Солнце светило явно не с той стороны, откуда должно было, компас показывал какую-то откровенную чепуху, и оставалось только плюнуть на его проделки. Скандлан подумал было, что это магнитная аномалия, но мысль о том, что с положением солнца не вяжутся вообще никакие разумные соображения, просто била по голове и вышибала из неё остатки замерзающего разума…

Впрочем, раздумывать особенно было некогда: Спиридон у них на глазах подплыл к огромной подводной пещере, возникшей словно бы по волшебству за одним из поворотов, и с лёгкостью устремился в это зияющее отверстие.

Пещера образовалась многие тысячи лет тому назад от падения плоской каменной плиты на дно моря. Плита прижалась к отвесной стене под углом в сорок пять градусов, в результате чего и образовалось некое укрытие. Что-то вроде гигантского каменного навеса или шалаша. Там-то и лежали обломки старинного авдацианского парохода, затянутые туда каким-то непонятно откуда взявшимся течением. Скандлан и его спутники подивились тому, как мог затонувший корабль так ловко заплыть в эту подводную пещеру, словно бы он специально нырнул туда, но удивляться и размышлять – да ещё и на таком холоде! – было не с руки, нужно было следить за Спиридоном, который мог в любую минуту скрыться из их глаз.

Под огромным каменным сводом царил полумрак, переходивший местами в полную темноту. Вода здесь была заметно теплее, чем в ущелье, и это тоже было непонятно: почему разные по температуре течения не смешиваются? Старинный колёсный корабль лежал на боку, а его нелепо длинные трубы, обломившиеся при входе в пещеру, валялись рядом и служили пристанищем несметным полчищам каких-то невообразимо странных морских коньков и спрутов. Спруты таращились на людей своими нелепо выпученными светящимися глазами и неохотно расплывались в стороны, а морские коньки сбивались в стайки и, словно бы по единой команде, поворачивали то туда, то сюда.

Отгоняя изумлённо глядящего на него нагловатого и ленивого спрута, Спиридон включил фонарик, расположенный у него на лбу, прямо над маскою. Оглянулся на преследователей, догадались ли и они прихватить с собою то же самое?

Догадались, но не в таком варианте – свои фонарики они держали в руках. Это было не очень хорошо для них и лишний раз напомнило Спиридону, что эти хвастуны не такие уж и профессионалы. Он помахал им своими свободными руками, и этот жест в его понимании означал «до свидания, ребята!», но они не поняли его и продолжали плыть – как ни в чём не бывало.

А Спиридон пробрался к палубной надстройке и, на какое-то время спрятавшись за нею от своих преследователей, дёрнул одну из нескольких дверей и вошёл внутрь, а дверь тотчас же закрыл за собою. Когда преследователи подплыли к тому месту, они увидели, что Спиридон исчез бесследно. Они долго искали его и только минут через десять увидели его выплывшим откуда-то из другой части корабля. Спиридон опять помахал им рукою – то ли в знак прощанья, то ли зовя их за собою, но, судя по его маршруту, он возвращался назад. Скандлан дал знак обоим своим спутникам продолжать осмотр затонувшего корабля, а сам двинулся следом за Спиридоном.

Некоторое время спустя оба были на поверхности.

Спиридон снял водолазную маску почти одновременно со Скандланом. Сказал:

– Очень приятно было с вами пообщаться, господин Скандлан. Надеюсь, вы не слишком замёрзли?

– Не слишком, – пробурчал Скандлан.

– Я забыл вас предупредить, что туда можно спускаться только в костюме, имеющем специальный подогрев – как у меня.

– Это мы учтём на следующий раз, – сказал Скандлан.

– Боюсь, вы этого уже не сможете сделать. Ну а мне теперь пора домой. – В устах Спиридона это прозвучало весело и беззаботно.

Скандлан спросил:

– А можно задать вам нескромный вопрос?

– Можно, конечно.

– Вы нашли что-нибудь на корабле?

Спиридон вынул из своей сумки золотую статуэтку и показал её Скандлану.

– Это эйнская морская нимфа Óа. Я давно её искал. Одна из двенадцати и самая главная среди них. Эйны считали, что в Океане живут двенадцать нимф – все они приходились сёстрами морскому царю Анну, и всех он выдал замуж за богов сухопутных, чтобы таким образом укрепить связь воды и суши.

– Крылатая морская нимфа?.. Та самая Óа?.. Одна из двенадцати?.. – Скандлан не мог скрыть своего изумления.

– Да. Я уже продал господину Меценату одиннадцать таких статуэток. Для полного комплекта ему не хватало как раз этой самой нимфы. Я всё время удивлялся, почему он не выставляет их в своём музее, но он говорил мне так: «Вот как соберём комплект из двенадцати статуэток, вот тогда я их и выставлю!» Продам сегодня же господину Меценату эту вещичку и пусть уж тогда выставляет на всеобщее обозрение все двенадцать штук. Приглашаю посмотреть – у вас ещё есть такая возможность, если вы откажетесь от своих планов. Я думаю, это будет необыкновенное зрелище.

– Мы не откажемся, – твёрдо заявил Скандлан.

– Мне жаль.

– Это настоящее золото? – спросил Скандлан.

– Ну, да. Если бы это была медь, то она бы от такого долгого пребывания на дне морском уже бы давно окислилась. Да у эйнов и не было такого обычая делать статуэтки из меди. Разве что из серебра – эйны, если вы знаете, ценили серебро выше золота, но на этом затонувшем пароходе нет серебряных изделий. Только золотые. Эти жадные остолопы, когда занимались грабежом поверженной Нифонии, брали с собою только золото, а серебро эйнов выбрасывали как мусор. За это святотатство, а равным образом и за другие грехи, они и были наказаны тем, что утонули все до единого.

– Потрясающе, – тихо сказал Скандлан.

– Я не понял, что вы считаете потрясающим? – удивился Спиридон, – то, что люди погибли от собственной жадности или то, что они выбрасывали более ценное серебро, а брали только золото?

– Я о золоте. И там, на корабле его много?

– Много. Но я взял только это. Зачем же мне больше? Эту вещичку я продам господину Меценату, он заплатит мне за неё по своему пагубному обыкновению лишь третью часть того, что она стоит на самом деле, потому что он скряга – так ему и передайте! – и поместит её у себя в музее. Он ведь коллекционер, он любит такие безделушки, а древние эйны были большими мастерами по этой части.

Скандлан сказал:

– Сожалею, но я не смогу ему ничего передать, потому что он не наш шеф…

– Так я вам и поверил, – пробурчал Спиридон. – Впрочем, мне это не очень интересно. Ваш, не ваш – мне-то что от этого?

В это время на поверхность выплыли двое оставшихся там преследователей Спиридона – Кехт и Форк. Они сняли свои маски и, трясясь от холода, но в радостном возбуждении закричали:

– Скандлан, Скандлан! Посмотри, что мы нашли!

И они вынули из своих сумок по пригоршни золотых изделий.

– Мы бы взяли и больше, – сказал Кехт трясущимися губами, – но золота там так много, что всего не заберёшь. А так мы покажем это золото шефу, и это будет доказательством того, что мы на правильном пути.

– Вы на неправильном пути, – сказал Спиридон. – Если хотите жить, то верните это золото туда, откуда взяли или хотя бы просто выбросьте его в воду. Прямо сейчас. Океан возьмёт его себе, и вам это зачтётся при вынесении приговора. А если вы попытаетесь его увезти отсюда, то вы пропали.

– Нам надо срочно выпить чего-нибудь горячительного! – лопотали Кехт и Форк. – А иначе мы простудимся.

– Вы не успеете простудиться, – сказал Спиридон, но его никто не услышал.

– Спирт у меня в сумке, на катере, – ответил Скандлан. – Только вы там не очень налегайте!

Оба кинулись к катеру, а Скандлан достал мобильный телефон и докладывал своему начальнику:

– Господин Артур, мы нашли золото! Много золота! Это был затонувший корабль… – Оторвавшись от телефона, Скандлан крикнул Кехту и Форку: – Где вы там нашли золото хоть? Вы запомнили?

Кехт, переводя дух от спиртового шока, крикнул в ответ:

– Это – в какой-то каюте. Но оно там везде! Мы же сами видели!

Форк вырвал у него из рук флягу и сделал глоток, от которого тут же зашёлся от кашля и весь покраснел. Кехт со смехом протянул ему бутыль с водою.

Скандлан тем временем докладывал своему начальнику:

– Артур, золото там везде. Подгоняйте корабль завтра же!.. Нельзя?.. Ну, или в ближайшие дни. Воды нейтральные, и нам никто не помешает! Мы здесь отставим буй и радиомаяк. Ориентируясь на них, мы найдём это место снова. Там, правда, была какая-то магнитная аномалия, но это пустяки! Если сюда спустить человек двадцать водолазов, то хоть завтра же всё и выгребем! И благополучно вывезем! Когда другие спохватятся, то уже будет поздно! Мы всех опередим!

Спиридон подумал: «Неужели и в самом деле я ошибаюсь, и их шеф не Меценат, а какой-то Артур? Впрочем, это ничего не меняет. И потом: почему он говорит на моём языке, а не на своём? С каких это пор авдацианцы перешли на венетский язык? Стало быть, он это делает специально?». А вслух он сказал:

– Очень раз был с вами пообщаться, господа, но мне пора. Посмотрите на небо: какие тучи надвигаются, а? Как я и подозревал, сегодня будет непогода.

– До свиданья, господин Спиридон! – сказал Скандлан.

– До свиданья, до свиданья! – почти в один голос закричали радостные и уже опьяневшие от спирта и золота Кехт и Форк.

И только один вечно мрачный Эльфин ничего не сказал. Но и он был не лишён приличных манер – учтиво кивнув на прощанье, он уже выполнял какое-то распоряжение своего начальника: вынул из катера радиомаяк и пошёл устанавливать его где-то на скалах.

А Спиридон сел в свой катер, включил мотор и, рассекая морские волны, помчался в сторону берега, бормоча себе под нос: «До свиданья, до свиданья! Прощайте, а не до свиданья!»

Уже на подходе к причалу, он встретился с полицейским катером Лаэрта. На какое-то время оба катера остановились борт о борт и раскачивались на волнах с риском сильно стукнуться корпусами.

– Где эти бездельники? – грозно крикнул Лаэрт со своего катера. Это был мужчина средних лет – огромной физической силы и с щёточкою жёлтых усов под носом, которые придавали ему устрашающий вид. При этом голос у него был мощный и чуть хрипловатый.

– Они остались там, на Остроконечных рифах, – крикнул ему в ответ Спиридон.

– А вы не могли им разъяснить, что во время даже небольшой непогоды там находиться опасно?

– Им бесполезно что-либо говорить, господин Лаэрт. Они меня не слушали.

– Хорошо, я их предупрежу для очистки совести, но слишком упрашивать не буду. У меня нет ни малейшего желанья рисковать жизнью из-за этих бездельников.

 

 

 

Глава пятнадцатая. Новая стычка с Меценатом

Первое, что сделал Спиридон, оказавшись на суше, – это отправился домой. Там он переоделся и, уклоняясь от вопросов Виринеи, поспешно ушёл куда-то. Через полчаса быстрой ходьбы он уже был во владениях Мецената, для чего ему пришлось взобраться на самую вершину холма, на которой стояло здание Мецената. Молча прошёл мимо почтительно расступившейся перед ним охраны и погрузился во дворец богача, который был для Мецената одновременно и жильём, и музеем, и простым складом ценных вещей. Там сложным образом пройдя по коридорам с немыслимым нагромождением статуй, Спиридон попал на лестницу, ведущую на второй этаж. Пройдя по бесконечно длинной картинной галерее, поднялся на этаж третий. Пассажирских лифтов в здании не было, потому что Меценат панически боялся застрять в них, особенно во время землетрясения.

Итак, третий этаж. На самом деле это была значительная высота, и из окон коридора открывалась широкая морская панорама. Меценат боялся не только снайперов и землетрясений, но ещё и цунами. Только это обстоятельство и заставило его построить свой дворец на высоте, недосягаемой для приливных волн, причём собственным местом обитания он избрал третий, самый высокий этаж. Уж если волны взбесятся настолько, что поднимутся даже и на высоту этого холма, то им ещё придётся достать высоты третьего этажа – вот в чём был его замысел. Подобно Спиридону он тоже расположил своё жилище неподалёку от моря. Но, если Спиридон жил возле круто обрывающегося берега, то Меценат выбрал для себя местечко с пологим спуском к воде. Кроме всего прочего, он ещё очень боялся сорваться в пропасть особенно, если возникнет сильный ветер или волна захлестнёт на берег слишком высоко.

Ещё Меценат очень боялся оползней, и его страшила мысль о том, что всё это огромное сооружение сползёт когда-нибудь в море с вершины холма. Поэтому-то всё здание покоилось на мощнейших железобетонных сваях, глубоко внедрённых в скалистый грунт холма.

Спиридон подумал: «Интересно, а чего ещё боится Меценат? Почему при таком страхе за свою жизнь он не выставил охрану возле самого своего кабинета, а вместо этого, посадил изящную секретаршу? Почему он, хотя и редко, но иногда выходит на улицу? Какой странный и противоречивый человек!..»

Секретарша доложила о приходе всегда столь долгожданного гостя, и Спиридон вошёл в кабинет Мецената.

Тот сидел на своём троне и читал толстую книгу. Несколько его тяжелобольных маленьких правнуков сидели у его ног на ковре и забавлялись тем, что смотрели своеобразное кино: четыре экрана, каждый из которых был в точности того же размера, что и стена. Показывали какой-то странный пейзаж – каменистую пустыню с отдельными песчаными фрагментами и очень редкими пятнами тускло-зелёной травы. Завывающий ветер поднял облако песка, и Спиридон зажмурился – ему на секунду показалось, что его сейчас ударит по лицу чем-то горячим и колючим…

Меценат о приходе Спиридона уже давно знал – услужливая охрана ему тотчас же доложила об этом, – и всё же он изобразил приятное удивление. От волнения он привстал на своём месте и выронил книгу, и Спиридон прочёл на её кожаной обложке: «Тысяча полезных заклинаний на тысячу случаев жизни». Верный своему обычаю никогда и ничему не удивляться, Спиридон даже и внутренне не поморщился, узнав о том, какими глупостями занимается его покровитель.

– Я приветствую вас! – сказал Меценат, почтительно наклоняя голову.

– И я вас – в не меньшей степени, – ответил ему Спиридон и, по своему обыкновению, уселся без приглашения в стоящее рядом вращающееся кресло.

Меценат тотчас же вызвал нянечек, и те вывели из зала маленьких детей. Он проводил своих правнуков взглядом, полным безграничной любви и горечи, и только затем перевёл этот самый взгляд на своего гостя.

Спиридон прокрутился в кресле. Вид тяжело больных или просто уродливых правнуков Мецената всегда сильно угнетал его. Хотелось на что-то отвлечься. Вот Спиридон и осматривался по сторонам.

– Какой ужасный пейзаж окружает вас, – сказал он, показывая рукою на обступавшую их со всех сторон пустыню. – Вы не находите?

– Это мои малыши смотрели фильм о природе, – пояснил Меценат. – Вы не поверите, но этот пейзаж – то самое, к чему меня иногда необъяснимо и непреодолимо тянет. Понимаю, что самое главное – это море, но иногда забываю и хочется насладиться видом горячей пустыни. От избытка воды устаёшь, а в пустыне есть что-то притягательное… Впрочем, я понимаю, что вы не разделяете этих моих вкусов. Оно и понятно: мореплаватель! Вот я вам сейчас покажу другие пейзажи.

С этими словами он выбрал на своём компьютере что-то новое, и тотчас же на экранах появились какие-то горы, покрытые дремучим лесом. Было такое впечатление, что кабинет Мецената находится посреди горной долины, которую со всех сторон обступают горные хребты. Из земли то там, то здесь били вверх горячие фонтаны воды, от которых поднимался пар. Временами пара становилось так много, что он заволакивал всё изображение.

– И это где мы сейчас? – спросил Спиридон.

– А вы разве не узнаёте?

Спиридон призадумался.

– Да нет, мне это ничего не напоминает.

– Но помилуйте! Ведь это же наш остров. Долина гейзеров. Неужели вы не знаете?

– Гейзеры я видел в Безветренной долине и на Лебяжьем перешейке. А как раз в этой долине я никогда не был, – сказал Спиридон. – Говорят, это плохое место, и там бесследно пропадают люди.

– Необъяснимого ничего не бывает, – возразил Меценат. – Если люди пропадают, то это значит, что там обитает некая сила, которая что-то делает с ними.

– Геологи объясняют это явление совершенно иначе, – сказал Спиридон. – После извержения горячего фонтана, земля в этом месте надолго пустеет изнутри, и тот, кто наступит туда, рискует провалиться в эту пустоту. Вот и всё. Там просто нужно ходить осторожнее и никогда не быть в одиночестве, чтобы было, кому прийти тебе на помощь. А если пойдёшь один, то никто и никогда не узнает, куда ты делся, в случае, если ты вот так провалишься.

– Всякое болтают, – сказал Меценат. – Геологи твердят одно, а специалисты по красной магии – другое. Но я вижу, вы пришли ко мне по какому-то делу и желаете меня обрадовать?

– Желал бы. Но не знаю – удастся ли.

– И что же вас смущает?

– Я достал недостающую двенадцатую золотую статуэтку, – сказал Спиридон.

Меценат онемел от изумления. Он ожидал чего угодно, но только не этого сообщения. Вот уже года два прошло с тех пор, как он приобрёл у Спиридона последнюю статуэтку, и, казалось, их комплект так никогда и не будет восстановлен. И вдруг…

– Нимфа Óа? – восхищённо прошептал Меценат.

– Она самая, – сказал Спиридон. – Оа.

– Золотая?

– Конечно, золотая.

Меценат проговорил задумчиво:

– Золото! Как много в этом прекрасном слове!.. Считается, что эта Оа была самая красивая среди всех двенадцати морских богинь. Показывайте же! Где она?

– Не спешите! Так просто я вам её не отдам. Вам на этот раз придётся хорошенько раскошелиться.

– Но мы же договаривались о цене! – гневно вскричал Меценат. – Одна тяжёлая монета – ведь это огромная сумма! На эти деньги можно жить и жить, да ещё и наукою заниматься в своё удовольствие.

– Я знаю. Но статуэтка стоит намного больше того, что вы мне предлагаете.

Меценат тряхнул головою так, что копна синих волос на его голове всколыхнулась и разметалась, яростно блеснул своими чёрными глазами и закричал:

– Ну, так вы и продайте её тому, кто вам заплатит за неё намного больше! – с этими словами он убрал с экранов Долину гейзеров и снова заменил её на пустыню. Теперь это было какое-то почти пересохшее солёное озеро, окружённое со всех сторон скалистыми берегами, за которыми простиралась всё та же самая каменисто-песчаная пустыня.

Спиридон прокрутился на своём вращающемся кресле и посмотрел вокруг. Впечатление было такое, как будто кабинет Мецената плавает посреди озера и горячая солёная вода вот-вот хлынет прямо к ним. Спиридон сказал:

– Вы прекрасно знаете, что я не буду делать это. Пока сокровища лежат в нейтральных водах, они – общее достояние. Чисто теоретически, любой желающий может их достать оттуда и сделать с ними всё, что угодно. Но как только они оказываются на земле нашего государства, обладание ими становится невыносимым бременем: нужно платить налоги, нужно у кого-то спрашивать разрешение на хранение или перевозку сокровища. Оно должно быть официально зарегистрировано в двадцать четыре часа, а иначе оно будет считаться краденым. И за всё это надо платить взятки чиновникам. Ведь эти мерзавцы так просто ничего не делают!

– А вы тайком! – насмешливо посоветовал Меценат. – Положите своё сокровище на дно чемодана и отправляйтесь самолётом на материк в поисках богача, который заплатит вам больше! Как раз за сутки успеете!

Спиридон спокойно продолжал:

– Я бы вывез статуэтку на материк и продал бы её там другому богачу, но это было бы для меня слишком дорого и опасно. Вывозить что-либо тайком – запрещено. В сутки я могу не уложиться. Получается, что всё против меня. Перед входом в самолёт я должен добровольно заявить о своей статуэтке и в качестве пошлины я должен заплатить четверть её рыночной стоимости. А рыночную стоимость на глазок определяют чиновники, сидящие на таможне. А они могут заломить всё, что угодно – особенно, если вы их хорошо об этом попросите! А они ведь у вас все в кармане, не так ли?

– Допустим, – мрачно пробормотал Меценат.

– Ну вот! И тогда мне уже никаких денег не хватит, чтобы расплатиться за эту самую пошлину. А если я не заплачу пошлину, то у меня конфискуют статуэтку, возьмут с меня штраф, превосходящий по стоимости мой дом со всем моим имуществом, а в случае неуплаты посадят меня в тюрьму! Вы и другие подобные вам люди придумали такие правила жизненной игры, при которых самое главное на свете – деньги! Не ум и не талант, не совесть и не честь. А только деньги! И людям, таким, как я, приходится играть по вашим правилам, а не по нашим собственным!

– Если вы такие умные, то заставьте общество жить по вашим правилам. Введите их, и пусть всё и будет по-вашему, – ехидно засмеялся Меценат.

– Не могу. Такие люди, как вы, словно бы околдовали всё Человечество. Вы создали такие условия, при которых правила устанавливаются только вами и никем больше. Как у вас это получилось, я не знаю, но это просто реальность!

– Вот то-то и оно, – назидательно и с явным наслаждением сказал Меценат. – Ежели законы – наши, а жить приходится только по ним, то вот и живите. И не ропщите. А статуэтку продайте мне! Всё ещё не хотите?

– Я думаю, – сказал Спиридон.

Меценат усмехнулся.

– А чего тут много думать! Сделайте проще: вызовите сюда богача, равного мне или превосходящего меня по своим масштабам (а такие, к сожалению, есть на свете!) и продайте ему своё сокровище – это и все остальные, какие только найдёте на дне Океана, и пусть он вам и платит в дальнейшем те деньги, которые вы хотите!

Спиридон сказал:

– Вы прекрасно знаете, что у меня нет никаких связей, что о моих свойствах общаться накоротке с Океаном мало кто знает и мне никто не поверит! А до богачей не достучишься!..

– Вот то-то и оно! – Меценат поднял вверх многозначительный указующий перст. – Вы всю жизнь только и делали, что забавлялись своим умением безнаказанно вторгаться в Океан: то вы на батискафе опускались на глубину в двенадцать километров, куда никакой нормальный человек не попрётся, то вы переплывали зачем-то океан на плоту, хотя в наше время есть и другие виды транспорта… Я же, тем временем, вёл себя серьёзно, а не по-мальчишески: я делал деньги. И вот вам результат: я при больших деньгах, а вы, ну что такое вы? Вы только при своих мечтах! И теперь вы никому не нужны! Никому, кроме меня, старого безумца, помешанного на покровительстве талантам и на благотворительности! Добровольное покровительство наукам и искусству – это психическое заболевание, которое не лечится. А я страдаю им в тяжкой форме, и только это вас и спасает!

– Спасибо, спасибо! – сказал Спиридон, с трудом подавляя зевоту. Всё это он уже слышал от Мецената много раз и знал наизусть все его рассуждения о собственной доброте и собственном простодушии.

– Именно я и никто другой, – продолжал Меценат, – открыл вам свободный доступ в свой дом! А через него – и в мир Большого Искусства. Мой дом и музей – это ведь одно и то же понятие. Я единственный на свете ценитель ваших безумных талантов. Я знаю о ваших феноменальных способностях и не задаю вам никогда никаких лишних вопросов. Мне понятно, что вам открыты какие-то такие тайны, какие не открыты никому больше. Мне это понятно, и я это ценю!

– Спасибо, спасибо, – сказал Спиридон.

– Цени́те и вы меня, будьте уж так добры!

– Ценю, ценю.

– Вы не цéните! Вы в ответ на мою доброту только смеётесь надо мною!

– Я? Смеюсь? С чего вы взяли?

– Но я же вижу! Между тем, добрее меня нет человека на свете! Если вы захотите прийти ко мне ночью – вас пустят без всяких разговоров. Рассматривайте все мои экспонаты, трогайте их руками, гуляйте в моём прекрасном океанариуме – делайте всё, что хотите, я вам всё разрешаю! Но только, если и в самом деле придёте ночью, пожалуйста, меня не будите, потому что я крепко сплю. Я вам оказываю безграничное доверие и своё покровительство. Если вам и вашей семье будет негде жить, я всегда найду в своём дворце штук десять комнат, которые подарю вам. Живите на здоровье прямо в этом музее и занимайтесь наукою! И я вам ещё и жалованье буду платить такое, какое никому и не снилось. Короче: я вам даю одну тяжёлую монету, а вы мне отдавайте статуэтку! Где она?

– Дам. Она ваша. Но не за одну тяжёлую монету, а за двенадцать.

 

 

 

Глава шестнадцатая, в которой Меценат и Спиридон взаимно изумляют друг друга

У Мецената глаза полезли на лоб от такой наглости.

– По числу всех статуэток, что я для вас добыл, – уточнил Спиридон.

– Нет, но это же просто грабёж! – закричал Меценат. – И это противоречит нашему уговору… И зачем вам такие безумные деньги? Что вы собираетесь делать с ними?

– А зачем они вам? Ведь для вас это ничтожная сумма.

– Для меня – да. Но у меня, согласитесь, бизнес. Я финансирую проекты, на меня работают миллионы людей… Вы хотите стать владельцем заводов и фабрик? Хотите закрутить какое-то производство? Не смешите меня! Это не ваше призвание. Ваше призвание – изучение моря. Морские флора и фауна! Спруты и моллюски, всякие там рыбёшки – полосатые и в крапинку, гирлянды водорослей! А вы, вместо этого, решили податься в предприниматели, да?

– Ничего этого я не хочу, и вы знаете это.

– Ах, не хотите? Тогда в чём же дело?

– Я хочу провести одно очень важное научное исследование.

– Скажите какое, и я, его, быть может, ещё и профинансирую.

– Не скажу. Это пока моя тайна. Но я выдвинул ещё не все условия, – сказал Спиридон.

– Не все? – изумился Меценат. – Чего же ещё вы хотите от меня?

– Да ничего особенного. Я хочу, чтобы вы выставили на всеобщее обозрение все одиннадцать статуэток, которые я вам уже достал. И только, когда я их увижу под стеклом в вашем музее, а вместе со мною их увидят и остальные посетители вашего музея, а при желании и всё человечество, вот только тогда я вам и принесу свою двенадцатую статуэтку.

Меценат застонал.

– Но это же совершенно невозможно! – вскричал он.

– Почему?

– Вы продали мне эти статуэтки или не продали?

– Продал.

– И они – моя собственность?

– Допустим, – сказал Спиридон.

– Не «допустим», а моя! Я – их владелец, и я могу сделать с ними всё, что захочу. Например, спрятать и никому не показывать!

– Вот на это я и не согласен, – сказал Спиридон. – Все сокровища, которые я для вас достаю со дна морского, пусть считаются вашими, но вы обязаны показывать их людям. Вы как бы берёте на себя обязанность быть их хранителем.

– Я беру на себя эту обязанность – вы правильно сказали. Но она – добровольная. Хочу беру, а хочу не беру. Я ведь плачу деньги. ДЕНЬГИ! Вы понимаете всю величественность этого слова?

– Нет, не понимаю. Если деньги равны по ценности тому, что я вам продаю, то в таком случае я могу и вам сказать: я вам отдаю ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА! Вы понимаете всю величественность этого слова? Вы за свои деньги готовы мне глотку перегрызть или с горя удавиться, а я почему-то должен быть спокоен за судьбу утраченных произведений искусства? И так, почему вы не всё выставляете для всеобщего обозрения?

– Да вам-то что за дело до того?

– Меня всегда удивляло, что часть из тех золотых изделий, что я для вас достаю, вы так никогда и не показывали людям. У меня есть подозрение, что вы их перепродаёте.

– Какой вздор! – поморщился Меценат.

– Но я именно в этом вас и подозреваю. Бесценные сокровища, которые должны стать достоянием всего Человечества, попадают неизвестно, в какие руки и неизвестно, где хранятся. Я требую, чтобы вы показали их всем людям, или объяснили мне, куда они делись. Более всего меня интересуют статуэтки одиннадцати эйнских нимф, которые я для вас достал со дна морского, между прочим, рискуя жизнью, потому что туда никто, кроме меня, не может проникнуть. Все попытки сделать то же самое, что и я, кончаются у других людей только трагически: люди гибнут и гибнут. И только я один каким-то чудом остаюсь в живых и остаюсь. И кто знает, как долго это будет продолжаться? Любое моё погружение в эти таинственные воды может для меня стать последним в жизни. Поэтому извольте выполнять мои условия: двенадцать тяжёлых монет и всенепременный показ всех статуэток всем посетителям вашего музея!

Меценат опять застонал.

– Хорошо, – сказал он. – Я согласен. Я вам плачу за вашу статуэтку двенадцать тяжёлых монет. Вы меня убедили. Давайте её сюда. Где она?

– Она не здесь, – сказал Спиридон. – Она у меня дома, спрятана в надёжном месте. И я не согласен на ваше условие. Двенадцать тяжёлых монет – это само собою разумеется. Плюс вы выставляете на всеобщее обозрение все одиннадцать статуэток. И только после этого я прихожу к вам в музей и ставлю рядом с ними двенадцатую.

– Но это совершенно невозможно! Физически невозможно! – вскричал Меценат и закрыл глаза руками, словно бы растирая невидимые слёзы.

– Почему? Вы их всё-таки кому-то перепродали? Кому? В какой стране они теперь находятся?

– Ни в какой! Они здесь!

– Ну, тогда и покажите мне их.

Меценат тихо сказал:

– Я же говорю вам, а вы мне не верите. Это невозможно! Они здесь, но как бы и не здесь.

– Это как же?

Меценат долго молчал, а потом, собравшись с духом, выдавил из себя нечто совершенно невообразимое:

– Они все переплавлены.

Верный своему обычаю никогда и ничему не удивляться, Спиридон и не удивился.

А просто окаменел от изумления.

На его бесстрастном лице не было ничего.

Кроме неподвижности.

– Вы шутите, – тихо и равнодушно сказал он.

– Я вам клянусь всем, что только есть святого на свете – клянусь пустынею и солёными озёрами, что это правда!

– И зачем же вы сделали это?

Меценат загрустил.

– Если я скажу, вы будете смеяться надо мною.

– Не буду. Обещаю.

Меценат печально продолжал:

– Только вам одному я всегда позволял безнаказанно смеяться надо мною и даже дерзить мне, но теперь, у меня не достанет сил выдержать вашу насмешку! Я просто умру от горя и позора!

– Говорите всё, как было, – тихо приказал Спиридон.

Меценат набрал в грудь побольше воздуха и проговорил:

– Мне захотелось превзойти этих проклятых древних эйнов! Ну, почему они так знамениты? Ну, почему их сокровища так сильно ценятся? Ведь это же всего-навсего золотые побрякушки! И что такое их каменные статуи, которыми торгуют теперь налево и направо нифонцы? Ведь эти камни миллионы и миллиарды лет лежали в земле, а эйны всего-навсего достали их оттуда, срезали с них всё, что не нужно, и теперь все утверждают, что это шедевры! Почему?!

– Это был необыкновенный народ. Они знали какие-то тайны мироздания. Они понимали то, чего на нашей планете не понимал никто.

– Вот потому и погибли! Слишком умные были! – закричал Меценат. – Слишком гордые! Лучше бы они меньше понимали! Целее были бы.

– Они исчезли потому, что их истребила воинственная цивилизация нифонцев. Нифонцы всегда были завистливы к чужой славе, они не терпели возражений ни от кого, и для них было невыносимым мучением знать, что рядом с ними живут такие искусные ремесленники и художники, и такие блистательные философы и естествоиспытатели. Нифонцы планомерно истребляли эйнов – медленно, век за веком. Весь Нифонский архипелаг когда-то принадлежал одним эйнам, это была их исконная земля. Но нифонцы захватили эти земли, а самих эйнов перебили до последнего человека. Они не терпели конкуренции. Вот и всё объяснение.

Меценат грустно вздохнул.

– Мне не легче от этого вашего объяснения. Мне доставляет мучительную боль осознание того, что им, а не мне досталась эта слава.

Спиридон сказал:

– Да и чему завидовать? Они заплатили кровью за своё превосходство над остальными людьми нашей планеты. Самая таинственная, самая непостижимая цивилизация погибла и унесла с собою тайну своего возникновения. А всё из-за того, что другая человеческая цивилизация проявила зависть к чужой славе и нетерпимость к чужому мнению. Стало быть, и вы такой же, как эти бесноватые нифонцы?

Меценат тихо сказал:

– Я не такой. Как вы смеете сравнивать меня с этими презренными нифонцами? Я – лучше.

– Допустим, – согласился Спиридон. – А во что вы превратили переплавленные золотые статуэтки?

– Я сделал из них другие произведения искусства. Свои собственные.

– И вы, конечно, думаете, что они – лучше?

Меценат тихо, но решительно заявил:

– Я не сомневаюсь в этом. Если я – лучше, то и мои произведения искусства – лучше. Ведь это так понятно!

Спиридон внутренне ухмыльнулся, но внешне остался невозмутимым. Сказал:

– А можно посмотреть на то, что у вас получилось?

– Конечно! Вам, как истинному знатоку искусства, я с радостью покажу свои произведения.

Меценат с трудом встал со своего трона и проковылял в соседнюю комнату.

– Следуйте за мною!

Они прошли в соседнюю комнату, которая представляла собою то ли какую-то кладовку, то ли мастерскую. Никаких экранов на стенах, никакой особой мебели. Разумеется, и никаких окон. Просто свалка каких-то мольбертов, незавершённых картин и каких-то непонятных предметов.

– Вы увлекаетесь живописью? – насмешливо спросил Спиридон. – Вот уж никогда бы не подумал!

– Да, живопись – это моя боль и моё страдание. Об этом моём увлечении не знает никто на свете, даже прислуга – я её сюда не пускаю и убираю здесь сам… Об этом моём увлечении не знают даже и мои сыновья – я и им не признаю́сь в этом.

– Почему не признаётесь и почему боль и страдание?

– Живопись мне не даётся, – честно признался Меценат.

Спиридон решил, что уходить от главной темы не стоит, и вообще: страдания Мецената мало интересовали его.

– Где ваше золото? – спросил он.

Меценат подошёл к столу, который представлял собою большую мраморную плиту на вычурных бронзовых ножках, разгрёб какой-то мусор, валявшийся там, и достал из него большую картонную коробку.

– Вот оно, – прошептал он благоговейно.

– Что это?

– Здесь то самое золото, о котором вы спрашивали.

Он стал бережно выкладывать на стол золотые чашечки и блюдца.

– Но ведь это то самое, из чего я однажды пил с вами горячий шоколад! – вскричал Спиридон.

– Ошибаетесь, – сказа Меценат. – То было, хотя и чистое золото, но – фабричная работа. А это – моя собственная. Но – очень похоже, тут вы правы.

Спиридон повертел в руках золотые чашечки.

– И это и есть то самое, во что вы переплавили одиннадцать статуэток?

– Да. И не только их. Я и некоторые другие золотые вещички, которые вы доставали для меня со дна моря, переплавлял в собственные произведения искусства.

Спиридон молча перекладывал из рук в руки золотые предметы.

– Вы что же – владеете искусством выплавки изделий из драгоценных металлов? Вы златокузнец? Ювелир?

– Да, и у меня даже есть своя мастерская, где я делаю это собственными руками, – с гордостью сказал Меценат. – Я когда-то обучался этому искусству.

– Но человеку не под силу квалифицированно владеть сразу столькими искусствами! Надо делать что-то одно: либо посвятить всего себя живописи, либо скульптуре, либо музыке, либо отливать золотые изделия, либо изучать морскую флору и фауну… Так нельзя! Нельзя разбрасываться жизненными устремлениями.

Меценат тихо прервал его.

– Как вам нравится то, что я создал?

Спиридон честно признался:

– Варварство. Убожество. Уничтожение прекрасного, разрушение святынь во имя ложных целей. Господин Меценат, имейте мужество признаться себе в этом: вы бездарность!

Меценат застонал при этих словах своего гостя.

– Завистливая бездарность! Если я вам продам двенадцатую статуэтку, вы и её уничтожите! И это уже будет моё преступление, а не ваше! – добавил Спиридон и с этими словами повернулся и, не прощаясь, пошёл к выходу.

– Стойте, да куда же вы! – крикнул вдогонку ему Меценат. – Вы что же, больше никогда не придёте ко мне?

– Пока не знаю. Не решил ещё, – ответил Спиридон. – Я ведь хотел, чтобы сокровища, которые я достаю со дна моря, стали достоянием человечества. Попытаюсь всё-таки поискать какого-нибудь другого богача, который содержит собственный музей и который будет способен оплачивать мои находки.

Меценат крикнул вослед удаляющемуся Спиридону.

– Но сделать это будет не так-то просто! Копить антиквариат любят все, а вот создавать музеи – это ещё не каждый богач умеет и хочет. Для этого надо всё-таки любить этих недостойных людей, а не только самого себя! В скором времени вы поймёте, что я самый лучший среди них, несмотря на все мои недостатки.

Спиридон ничего не ответил. Так и ушёл.

 

 

 

Глава семнадцатая, в которой рассказывается про то, что, хотя тучи и сгущаются, но у туристов на уме совсем другое

Спустившись от дворца Мецената, Спиридон оказался на набережной. Небо к этому времени совсем почернело, а угрожающе большие волны били в гранитный берег и обдавали солёными брызгами немногочисленную гуляющую публику. Туристы, прибывшие сюда со всех концов света, толпились в Мраморной Колоннаде, где размещалась ресторация, и откуда отрывался прекрасный вид на разбушевавшуюся стихию, а дорога, по которой шёл Спиридон, как раз пролегала мимо Колоннады.

– Господин Спиридон! – крикнул один из туристов, перегибаясь через узорчатое чугунное ограждение. – Я вас видел вчера в «Вечерних новостях» по телевизору. Вы блистательно выступали!

– Спасибо! – пробурчал Спиридон, даже не оглядываясь.

Кто-то другой из числа туристов крикнул ему:

– Господин Спиридон, дайте, пожалуйста, автограф!

Спиридон, не останавливаясь и не оглядываясь, шёл дальше.

– Господин Спиридон? – громко и нахально спросила какая-то дама. – Это и есть тот самый Спиридон?

– А вы что – не узнаёте? – ответил ей кто-то. – На этом острове есть только две достопримечательности: Спиридон и Меценат!

– Говорят, что они оба сумасшедшие, – проговорил со знанием дела какой-то господин.

Спиридон при этих словах не утерпел и оглянулся: у самого ограждения за столиком сидел толстяк с салфеточкою на груди, с моноклем и с цилиндром на голове. Он как раз запивал бокалом красного вина большой кусок жареного гуся.

Толстяк стушевался под пристальным взглядом ледяных глаз Спиридона и, выронив монокль, пробормотал:

– Моё почтение, господин Спиридон.

– Приятного аппетита, – буркнул Спиридон и двинулся было дальше, но тут…

Какая-то молодая барышня перегнулась через ограждение и, видя, что Спиридон сейчас пройдёт мимо, крикнула:

– Господин Спиридон! Господин Спиридон! Поцелуйте меня!

Спиридон остановился. Сурово и тихо проговорил:

– Барышня, вы ставите меня в неловкое положение. Я женат. Что скажет моя жена, если узнает о том, что я поцеловал молодую и прекрасную девушку?

– Она поймёт мои чувства и простит меня!

Спиридон приблизился к ней, чмокнул её в щёчку и, не оглядываясь, пошёл дальше. Он знал, что завтра этот поцелуй увидит на экранах вся страна. В том числе и его молодая супруга.

«В сущности, мои опасения, что я никому не известен, во многом напрасны, думал он. – Обо мне иногда пишут, меня показывают… даже и то, что меня ругают, – работает на меня. Надо бы использовать это обстоятельство и срочно найти какого-то другого спонсора, вместо этого сумасшедшего Мецената…»

Он вспомнил, как однажды какая-то взбалмошная старая дама, увидев его ещё там, на континенте на центральной улице большого города, стала кричать на него:

– Я вас ненавижу! Мой сын, в подражание вам, хочет переплыть Титанический океан на плоту из дубовых брёвен, и я не знаю, как его переубедить!

– Пришлите его ко мне, – сказал Спиридон. – Я остановился в гостинице «Святая Лидия». Я побеседую с вашим сыном.

– Ну, уж нет! После беседы с вами он и вовсе потеряет остатки разума!

– Тогда я не пойму, чего вы от меня хотите, – пробурчал Спиридон и пошёл дальше.

В другой раз, будучи в Скандии, он проснулся однажды утром в гостинице маленького городка от сильного шума за окном. Как только он попытался выглянуть в окно, в него полетели тухлые яйца и помидоры – на его счастье, ничто не попало в цель.

Оказывается, местное Общество Защиты Морских Микроорганизмов выступило против того, что Спиридон имел наглость опуститься на глубину двенадцати километров и на всём этом пути растревожить великое множество одноклеточных живых существ, нашедших для себя убежище от человека на большой глубине.

– Оставьте их в покое – хотя бы там! – гневно кричала одна из выступающих.

– Странно, – сказал тогда же Спиридон, повернувшись к хозяину гостиницы, пришедшему к нему в номер. – Почему они никак не упоминают того, что там на глубине, на наш батискаф напали неизвестные существа? Ну и выступили бы в защиту этих подводных чудовищ. Вместо этого, они упоминают про каких-то микроорганизмов?

Хозяину гостиницы, господину Амаргену, было страшно неловко за глупое поведение своих земляков. Он пожал плечами и смущённо ответил:

– Не думайте, пожалуйста, что у нас все в Скандии такие же дикари. Небольшой процент разумных людей у нас всё же остался. А эти люди действуют так, как им велено. В последнюю телевизионную кампанию было велено считать вас убийцею морских микроорганизмов, вот они так и думают. А приказали бы вас считать убийцею морских монстров, они бы вас клеймили позором за это, а не за то.

Спиридон долгое время не мог выйти из гостиницы вообще. Пришлось вызвать полицию, но и та заявила, что не может гарантировать ему безопасность ввиду накалённого общественного мнения. Офицер полиции сказал:

– По правде говоря, я и сам возмущён вашими экспериментами над природою, но я человек служащий и законопослушный и потому призываю вас: как можно скорее покиньте наш мирный городок!

Спиридон так тогда и сделал. Ему предоставили охрану, и он на ближайшем самолёте вылетел из суровой и негостеприимной Скандии в легкомысленную Скуфию, где ему предстояло триумфальное выступление на тамошней научной конференции.

И вот теперь – далёкая восточная окраина Великого континента, остров Лососевый в составе Дымного архипелага. Спиридону хотелось бы обрести здесь покой и провести остаток жизни в любимых и тихих занятиях, в окружении дорогих его сердцу людей. Но и здесь ему нельзя отвертеться от жадного Мецената, от любопытных туристов и назойливых охотников за сокровищами.

 

 

 

Экскурсия

Старец сурово посмотрел на учительницу.

– Так ли это нужно нашим детям? Наши предки не для того перешли оттуда сюда, чтобы мы теперь тосковали по тому миру и делали туда экскурсии!

Учительница возразила:

– Остров, куда мы попадаем, – одно из самых благополучных мест на всей их многострадальной планете. Пусть дети увидят и задумаются: если даже и хорошее место такое, то что же во всех остальных местах?

Старец возразил:

– Хорошо хоть то, что вы не детей, а всего лишь учителей повели на экскурсию в эти две безумные школы – в ту, где мальчики маршируют со знамёнами и под барабан и в чём-то там клянутся и клянутся, и в ту, где бедные детки утомились от роскоши и бесконечных плаваний по морям на собственных яхтах и теперь приходят в чувство в специальном элитарном учебном заведении! Фактически вы показали своим коллегам два разных сумасшедших дома!

Учительница сказала:

– Я не решилась показать это нашим детям, но моим коллегам – почему бы и нет?

Старец устало сказал:

– Не знаю, правильно ли всё это… Сегодня мы наблюдали появление двух детей, которые каким-то образом проникли к нам оттуда, но потом сами догадались вернуться. Контакты между нашими двумя мирами должны существовать и дальше, но они должны быть уделом избранных, к коим мы, вне всякого сомнения, причисляем и тебя. Но их не надо делать в массовом порядке. Я поставлю вопрос о продолжении экскурсий на нашем совете.

Он встал с места, давая понять, что их разговор закончен. Учительница тоже встала, почтительно поклонилась и вышла из зала.

Пройдя через мраморную колоннаду, вышла на аллею. Светило яркое солнце, деревья сгибались под тяжестью плодов, и ветерок доносил сюда запахи полевых цветов. Она подумала: «Жалеть о том, что мы оттуда ушли, не стоит. И всё же: как это здорово, что они там существуют!..»

 

 

 

Глава восемнадцатая. Буря на подходе!

Спиридон зашёл на стоянку катеров, хотел отдать распоряжения, чтобы его катер затащили на берег, но увидел, что в этом нет необходимости. Служащие как раз этим и занимались: вытягивали все катера, яхты и лодки на берег, поднимая их с помощью специальных кранов на такую высоту, где их не могли настичь разгулявшиеся морские волны.

Хозяин яхт-клуба господин Креон, который оказался тут же, завидев Спиридона, сказал ему:

– Да, что-то непогода разыгралась нынче не по сезону. Ещё вчера море было таким тихим, а сегодня – что-то мне не нравится всё это.

– Ну, буря ещё не настоящая. Так только – волны, – ответил Спиридон.

– Так-то оно так, но любому, кто хоть немного смыслит в морском деле, понятно, что часов через двенадцать или, в крайнем случае, через сутки, сюда придёт настоящая буря. Сообщают, что неожиданно ветер переменился, и непогода движется к нам сюда прямо с Нифонского архипелага, хотя ветер в это время года должен дуть как раз в обратную сторону. Чудеса природы!

Спиридон сказал:

– Я надеюсь, господин Креон, что в такую погоду никто из наших не полезет в море.

– Зря надеетесь! – мрачно рассмеялся Креон. – Уже поступили сообщения о первых жертвах.

– Не может быть! – изумился Спиридон. – Ещё ведь и шторма настоящего не было.

– Шторма не было, но наш начальник полиции, господин Лаэрт, говорит, что видел собственными глазами, как катер с какими-то иностранцами перевернулся и камнем пошёл ко дну.

Спиридон поёжился от неприятного предчувствия и тихо пробормотал:

– Ведь я же их предупреждал!

– Вы что-то сказали? – спросил Креон.

– Нет-нет, господин Креон. Это я так – сам себе! Спасибо, что позаботились о моём катере.

Идя домой в сторону Старого Маяка, он думал: «Опять смерть! Всюду смерть! Одно дело умереть от старости и совсем другое дело умереть от собственной глупости!»

 

= = =

 

Уже дома Спиридон сказал Виринее и маленькому Платону:

– Покататься на катере сегодня уже не получится. Погода вконец испортилась. Ещё утром я заметил, что дело идёт к этому, но всё оказалось намного хуже.

– Жаль, – сказала Виринея. – А я так хотела, чтобы Платон перед окончанием каникул совершил морскую прогулку.

– Ещё совершит. Я надеюсь, непогода долго не продлится, – сказал Спиридон.

 

 

 

Глава девятнадцатая. Остров на шестой планете… Или на первой из шести?

В это время за окном вспыхнула молния, и следом за этим со страшным треском ударил гром. Хлынул дождь. Стало темно – почти как ночью. Струи воды били по стёклам так, что, казалось, те не выдержат и вот-вот лопнут, и тогда вода ворвётся потоками прямо в дом.

– У нас очень крепкие стёкла, – сказал Спиридон, словно бы читая мысли своей жены.

Та сказала:

– Всё равно, мне так страшно! И потом: мы ведь на острове, а кругом вода. Столько воды! Ведь это просто вообразить страшно!

– Остров большой, – утешил её Спиридон. – Его длина – двести шестнадцать километров! А это много! Представь себе, что это большой непотопляемый корабль.

– Да знаю я! Зато он такой узенький, – возразила Виринея. – В самом узком месте – всего лишь километров десять!

– Ну и что? Мало, что ли? А ты попробуй пройти пешком эти десять километров по воображаемой ровной местности. А здесь – десять километров, наполненные высоченными горами и скалами. Да это неприступная крепость! И вообще: в центре острова есть такие долины, где о существовании моря забываешь напрочь. Тамошние местные жители годами не видят моря – им настолько хорошо и спокойно живётся, что они и не помышляют ни о каком Океане.

– Может быть, и нам было бы лучше переселиться туда?

– Но ты же знаешь, что я без моря жить не могу, – сказал Спиридон. – Когда рядом вода, то это придаёт силы и уверенности. И, наконец, вода – это просто красиво.

– Знаю, – грустно пробормотала Виринея. – Но иногда – так хотелось бы, чтобы этой самой воды было поменьше.

 

= = =

 

Непогода, между тем, разбушевалась не на шутку. Дымные острова погрузились в обрушившийся на них ливень. Дождь лил на скалы, ущелья, а что касается потухших вулканов, которых здесь было многие сотни, то он пополнял их и без того глубокие озёрные чаши ещё большим количеством воды. Лишь горячие жерла действующих вулканов были совершенно равнодушны к дождю; вода падала в эти огнедышащие пропасти и тут же закипала и поднималась шипящим паровым облаком. Наиболее же уязвимы были горные леса, они-то и страдали больше всего: всякий дождь вымывал почву из-под деревьев, и, если дождь был затяжным, то происходили непременные оползни с грязевыми потоками и повалившимися деревьями… В проливах между островами, заполненных многочисленными скалами и рифами, вода дождевая и океаническая – перемешиваясь, бурлила и пенилась. Никакой корабль не посмел бы в это время пройти между узкими скалистыми коридорами, отделявшими один остров от другого…

Но острова, накрытые пеленою дождя, при всём при этом изображали полное равнодушие к происходящим событиям. Они как бы говорили: мы возвышаемся над водою вот уже многие и многие десятки миллионов лет, нас сотрясали землетрясения, мы то уменьшались в размерах, то увеличивались. Одним ураганом, моретрясением или ливнем больше или меньше – какая нам разница?

Ещё бы! Один только Лососевый остров, на поверхности которого в основном и происходит действие этой истории, на протяжении этих миллионов лет четырежды опускался со всеми своими вершинами глубоко под воду, и потом столько же раз поднимался снова, а с другими островами случались и более грандиозные передряги.

На этих островах можно было прожить целую жизнь и ни разу не увидеть извержения вулкана. Но был здесь однажды и такой случай: мореплаватели высадились на маленький лесистый островок, на котором был всего лишь один дымящийся вулкан. И только приступили к осмотру острова, как вдруг вулкан стал мощно извергаться, и все высадившиеся люди погибли под ударами вулканических бомб. Оставшиеся на корабле – вот только те и выжили – и то чудом… Уже тогда была подмечена странная особенность здешней природы: она здесь – словно бы живая. Одних принимает и относится к ним благосклонно, а других не принимает. По каким-то своим тайным соображениям, она то гневается на людей, то забывает об их существовании, а то и преподносит какой-нибудь невероятный подарок – золотой огромный самородок или неизвестное ранее растение, обладающее необыкновенными целебными свойствами.

И вообще, Дымные острова – самое таинственное место на планете. Это все знали, и потому всегда было два мнения по поводу этих мест: одни считали, что здесь жить абсолютно невозможно, другие считали, что жить можно только здесь, а всё остальное – ошибка и отклонение от нормы. А норма – здесь!

Это была островная дуга, вытянувшаяся более, чем на тысячу километров с юга на север. Или с севера на юг. По непонятной причине, Спокойный океан был по всему своему периметру окружён такими огромными дугами. В сторону океана они были обращены своими выпуклостями и имели очень строгие геометрические очертания. Дуги не всегда бывали островными – иногда это были просто горные хребты на побережье континента, но одно в них было неизменно – это действующие вулканы и сейсмическая активность. Дуги обрамляли Спокойный океан, на просторах которого сейсмическая активность встречалась крайне редко. Подавляющее большинство действующих вулканов, имеющихся на этой планете, находились именно на этих дугах, обрамляющих Спокойный океан.

Между тем, Спокойный океан занимал собою целое полушарие – то есть половину всей поверхности планеты! На его просторах помещались редкие острова и даже отдельные архипелаги, расстояние между которыми измерялось иногда тысячами километров. Это была вода, вода и вода. Что происходило в этой воде и что у неё было на уме – об этом практически никто и ничего не знал.

Любой сторонний наблюдатель, который бы прилетел на эту планету, сразу бы обратил внимание на то, что бóльшая часть её поверхности – это просторы одного огромного Мирового океана. Несколько континентов, сбившихся в кучу, не поменяли бы этого впечатления. Сторонний наблюдатель заметил бы и целое океаническое полушарие, и дымящиеся вулканами дугообразные архипелаги, и горные хребты по краям этого гигантского скопления воды подумал бы: «А ведь это, судя по всему, круговые трещины, оставшиеся на планете, от какого-то древнего очень сильного удара извне. Удар такой силы предполагал бы частичную потерю атмосферы и большей части Мирового океана, каковые бы просто выплеснулись в Космос и не вернулись назад. Но, если на планете всё-таки есть атмосфера и такое огромное количество воды всё ещё остаётся на ней, то, стало быть, всего этого было намного больше до того, как удар был нанесён. Это означало, что раньше воды было так много, что суши на планете не было вовсе – она вся была глубоко спрятана под толщею Избыточного океана, а атмосфера была такая плотная, что в ней не смогла бы развиться жизнь. Отсюда возникало предположение: а не был ли этот удар гигантского космического тела усилием чьей-то воли? Разумной и доброй? Планету надо было подправить, потому что с самого начала она была сотворена неподходящим для возникновения разумной жизни образом».

Сторонний наблюдатель – был ли он или нет, об этом можно было лишь гадать, а вот то, что сам Спиридон частенько задумывался об этом, это точно. В самом деле: из шести планет, вращающихся на этой орбите вокруг солнца, две не имели воды вовсе, две имели избыточную воду, покрывающую их толщею во многие десятки километров. Одна планета была устроена идеально для жизни, и именно на ней кипела жизнь и обитали герои нашей истории, а про то, что было на шестой планете, пока что никто ничего не знал. Само её существование было открыто лишь относительно недавно, а космические исследования были по какой-то непонятной причине приостановлены Всепланетным Советом.

Это решение всегда было непонятно Спиридону. Он думал: «Создаётся впечатление, что они, там, знают некую тайну, о которой нам не считают нужным сообщать. Так, что ли?»

 

= = =

 

От мыслей планетарного масштаба Спиридон соскользнул к мыслям земным: на остров обрушился сильнейший ливень – совершенно незапланированный никакими законами природы. Остров-то выдержит – ему-то – что от этого сделается? Дома здесь тоже очень крепкие – все строились именно с учётом сейсмоактивности и прочих катаклизмов.

А вот люди? Например, те, которые сейчас оказались в лесу?

Спиридон позвонил начальнику полиции Лаэрту и получил от него подтверждение своим самым худшим предположениям: на глазах у Лаэрта перевернулся катер, в котором находились те самые трое иностранцев, которые возвращались со стороны Остроконечных рифов. По словам Лаэрта, они все погибли.

– Странно, – сказал Спиридон, – ведь их было четверо. Вы уверены, что в катере было только трое?

– Абсолютно уверен, – ответил начальник полиции.

Спиридон коротко рассказал ему, как четверо иностранцев из Авдации увязались за ним, когда он отправился к рифам для своих обычных океанологических исследований, как он не мог от них избавиться и как он отправился назад, оставив их на рифах.

Лаэрт выслушал Спиридона и сказал:

– Тогда нам остаётся предположить только одно: они отправились назад на берег, но одного человека оставили на том островке.

– Остаться там в такую бурю – означает погибнуть, – сказал Спиридон.

– О плохом думать не хочется, – сказал Лаэрт. – В любом случае до окончания бури нечего и думать, о том, чтобы докопаться до истины.

– Подождём, – согласился Спиридон. – Если моя помощь понадобится, я готов.

– Я учту ваше предложение о помощи, – сказал Лаэрт.

Начальник здешней полиции был одним из немногих людей, с которыми Спиридон сумел сдружиться. Это был здоровяк, почти квадратного телосложения. Он был из военных моряков: перешёл из береговой охраны в полицию, которая на острове выполняла почти те же самые функции, что и береговая охрана. На самом острове редко, когда творились безобразия, нуждавшиеся во вмешательстве полиции. А если таковые и случались, то, как правило, они исходили от иностранных моряков да туристов, приезжающих сюда поглазеть на красоты природы, на океанариум и на музей Мецената, которые и в самом деле представляли собою нечто из ряда вон выходящее. Лаэрт отличался честностью и неподкупностью и, если делал что-либо, то всегда обстоятельно и дотошно. Если он сказал, что займётся каким-либо расследованием, то это означало, что он не шутит.

Спиридон досадливо поморщился: у него было столько разных дел, а тут ещё на него навалилась ответственность за четвёртого человека. Поиски затерявшегося иностранца – это было то, от чего отвертеться он никак не мог. С другой стороны: разве он их не предупреждал? Сами виноваты!

Он представил себе того, человека, которого, видимо, оставили на том островке. Разве можно остаться в живых на этом каменистом выступе, когда отовсюду наваливаются такие огромные волны и перекатываются по островку?

Ответ на этот вопрос получился отрицательным.

Затем он представил, что он сам оказался бы в этом же положении и задал себе этот же вопрос.

Ответ получился положительным.

Спиридон подумал: «Я бы выжил. Укромные местечки на островке всё же есть. Если парень сделает те же самые открытия, которые сделал когда-то я, то он спасётся. Впрочем, это едва ли…»

 

 

 

Глава двадцатая. Размышления Платона. Телефонный разговор

Платон скучал в своей комнате. За окном бушевал такой страшной силы ливень, что ему казалось: это буйство природы никогда не кончится. Погода окончательно испортилась, и уже до самого начала учебного года она не изменится к лучшему. Спиридон говорил, что здесь тепло даже и осенью, и можно свободно купаться в море, но всё равно: лето проходит-проходит и вскоре ведь совсем пройдёт. А лучше лета не бывает никакого времени года. Он вспомнил, как они когда-то жили с мамою в огромном городе посреди континента. В городе томилось тридцать миллионов человек, и там почти не было деревьев, но зато там были надземные и подземные виды рельсового транспорта, которые с грохотом проносили куда-то своих пассажиров… И теперь это всё осталось в далёком прошлом. Словно бы во сне. Или в плохом кинофильме. Можно вспомнить усилием воли, то, что однажды ты увидел, но потом это воспоминание снова начнёт угасать-угасать, да так и угаснет…

Сейчас как раз у Платона была вспышка воспоминаний.

 

= = =

 

Жили Платон и Виринея на двадцать восьмом этаже в тесной двухкомнатной квартирке. И такая квартирка ещё считалась счастьем! Она находилась в так называемом престижном районе города. То есть большинство жителей этого мегаполиса не могли даже и помышлять о таком счастье, чтобы жить там, ибо все остальные районы были намного хуже. Очень намного! Выйти погулять можно было только на маленькую площадку перед домом, где обычно сидели старики на скамеечках и лишь изредка появлялись дети, которых в этом городе было очень мало – намного меньше, чем стариков. Старики страшно не любили, когда дети шумели и называли это баловством. Они беседовали между собою или читали газеты, некоторые играли в какие-то игры на своих мобильных телефонах. У них это называлось «подышать свежим воздухом»… А дети почти все болели. Сохранить крепкое здоровье в таком городе было очень трудно. «Сохранить» – это, если ты родился с ним, с этим самым здоровьем. А если и сам родился от ослабленных родителей, то – что тогда? Платон и сам видел: многие его одноклассники были просто слабоумными, у многих были серьёзные отклонения в психике – чрезмерное буйство или чрезмерная замкнутость. Существовали целые школы для умственно неполноценных детей, и этих школ не хватало. В школах для относительно здоровых детей приходилось организовывать отдельные классы для туповатых и для совсем слабоумных…

Платону повезло: его родители были крепкими людьми. Оба всю жизнь занимались спортом очень основательно. Вот, правда, потом они развелись…

Впрочем, отец Платона после развода с женою со временем забросил спорт и стал очень пьющим человеком. Он работал санитаром в морге, и когда Платон изредка навещал его на работе, то он заставал отца в халате, иногда с носилками на фоне неприятного трупного запаха. Люди умирали в городе в огромном количестве. Очень часто это были безымянные трупы, найденные на улице – замёрзшие зимою, или отравившиеся наркотиками, или погибшие от беспробудного пьянства, или задавленные машинами, или убитые в перестрелке…

– Папа, а почему ты работаешь здесь? – спросил однажды Платон своего отца. – Ведь здесь так неприятно!

– Другой работы нету, – ответил тот. – А мне тут платят более-менее прилично.

– А почему другие люди работают на других работах, а ты здесь? Тебе разве здесь нравится?

– Другим людям повезло в жизни, а мне – нет, – ответил отец, разводя руками.

– А почему другим повезло, а тебе нет? – допытывался Платон.

Отец Платона ответил как-то неопределённо:

– А вот сам поживёшь, тогда и узнаешь.

– Но я не хочу, чтобы мне не повезло!

– Да и я ж не хочу. Но – на всё воля божья.

Совсем уже старые родители отца очень огорчались такому образу жизни их непутёвого сына. Сами они были вполне почтенные, умные люди. В прошлом они были известными спортсменами, а после ухода из Большого Спорта занимали ответственные должности. И вот сейчас пребывали на заслуженной пенсии.

– Как же ты так докатился до такой жизни? – жалобным голосом говорил дедушка своему сыну.

А тот только огрызался:

– Отстань, отец! Ты ничего не смыслишь в жизни. Получаешь свою пенсию, вот и получай, а ко мне не суйся!

От отцовых родителей Платон слышал его печальную историю: он учился когда-то в школе только на отлично и при окончании получил даже и золотую медаль. Потом поступил в университет, на факультет, где был огромный конкурс и куда, как считалось, поступить было очень трудно, почти невозможно. И проучился там два года.

И потом его выгнали за пьянство и неуспеваемость. И он пошёл работать санитаром в морг. И вот уже десять лет там работает и работает. Он теперь ничего другого не умеет, он ни к чему больше не стремится, и ему ничего больше не хочется. Пришёл с работы – напился. И лёг спать. А утром на работу – в морг.

 

= = =

 

А потом случилось что-то невероятное: мать Платона, Виринея, познакомилась с этим Спиридоном и переехала к нему на другой конец Великого континента. Платон запомнил слова мамы: путь, который они проделали на самолёте до Лососевого острова, составил десять тысяч километров!

И вот они теперь живут в совершенно другом мире. Дом, собственный двор, а если захочешь, то и собственная башня. Тёплое море под названием Спокойный океан. А в океане можно купаться, в нём можно ловить рыбу, и по нему плавают корабли, на которые можно смотреть прямо из окна своей комнаты. А если, с разрешения отчима, забраться на башню, то оттуда открывается такая панорама! Если смотреть не на море, а в противоположную сторону, то там: горы, скалы, лес, дымящиеся вдали вулканы, а если на море, да ещё и в погожий солнечный день, то видна синяя гладь до самого горизонта, а там – вдоль линии горизонта – чёрные зубья Остроконечных рифов.

Была и речка под названием Нежеголь – горная, очень холодная, стремительно врывающаяся в морскую воду по нагромождению камней и валунов. Спиридон однажды сделал с Платоном и Виринеей небольшую экскурсию вверх по течению реки. Пройдя мимо череды небольших водопадов, они оказались на тихом и глубоком отрезке реки. По берегам росли камыши и бамбук, а к воде склонялись развесистые деревья. Вот тогда Спиридон и произнёс слова, так поразившие Платона:

– Нежеголь – это мы теперь так называем эту реку на своём языке. А в старину, когда здесь жили древние эйны, они называли её Нээгэголь, что в переводе означает Река Сладкоголосых Птиц.

– А почему они её так назвали? – удивился Платон.

– Наверно потому, что здесь водились птицы, которые очень красиво пели.

– А почему сейчас здесь нет никаких птиц?

– Должно быть, улетели. Исчезли эйны, исчезли и сладкоголосые птицы.

Платон не унимался:

– Они насовсем улетели или когда-нибудь вернутся?

Спиридон пожал плечами.

– Даже и не знаю. Похоже, что насовсем. Птиц-то на этой реке бывает иногда много, но это перелётные гуси и всякие морские птицы. Я бы не сказал, что они так уж красиво поют: галдят, кричат; иногда они просто скандалят между собою.

Платон посмотрел на длинный водяной коридор, уходящий вдаль, и спросил:

– А где берёт начало это река?

– Где-то в горах, далеко отсюда.

– Вот бы пройтись вверх по течению и посмотреть, откуда она начинается, – мечтательно вздохнул Платон.

– А мы это устроим когда-нибудь, – сказал Спиридон. – Но это будет непростым делом. Нам придётся взять с собою рюкзаки, и у нас получится самый настоящий поход – с лазанием по скалам и преодолением всяких препятствий в виде поваленных деревьев и огромных камней. Не побоишься?

– Нет! – радостно закричал Платон.

Платон потом много думал об этой реке. Это ж надо: раньше на ней обитали сладкоголосые птицы, а теперь таких птиц здесь не стало. Значит, они куда-то делись? Исчезли древние эйны, жившие здесь когда-то, исчезли и птицы – почему они исчезли вместе? Договорились, что ли: если вы уходите, то и мы уйдём тоже? И кто кому это первый сказал – люди птицам или птицы людям? И вообще: на этом острове – сплошные тайны!

Тот единственный поход, который он проделал однажды с Биантом, не давал ему покою. Хотелось ещё куда-нибудь выбраться на природу, попутешествовать по этим горам и долинам. Биант говорил, что на острове тысячи пещер. Платон повидал пока только одну и был совершенно поражён увиденным. Сама пещера была внутри не очень интересна, но зато как прекрасно было то, что они потом увидели!.. И особенно та красивая река с дугообразным мостом, и те птицы, которые так сладко пели на ветвях вековых деревьев, росших по берегам… А что, если каждая пещера на этом острове хранит в себе подобную тайну: здесь одна, а там другая, а потом ещё и третья и тысячная!..? С виду пещера как пещера; зайдёшь внутрь – ничего интересного, но, если углубишься дальше, то тебя непременно будет ожидать встреча с новым чудом!

А ещё ночью с башни Старого Маяка можно смотреть в телескоп на звёзды и планеты! Спиридон очень любил астрономию.

Про то, что Солнце – это всего лишь обыкновенная звезда, Платон слышал и в школе, но про планеты раньше почти ничего не знал. Оказывается, планет много, и они вращаются на разных орбитах вокруг Солнца, но на той орбите, на которой вращается наша планета, помещаются ещё пять планет. Мы можем наблюдать четыре из них в телескоп, но пятая всегда находится по ту сторону Солнца, и мы даже и представления не имеем о том, что там такое сейчас происходит!.. К тем четырём долетали автоматические аппараты и ничего интересного там не обнаружили. Две из них были покрыты водою без малейших следов суши, а две других были покрыты безжизненными пустынями и почему-то воды не имели вовсе. Беспилотные космические корабли отправлялись и к пятой планете и даже делали её снимки, но приблизиться к ней так пока и не смогли – происходили необъяснимые аварии, которые обходились слишком уж дорого, и вот уже много лет вообще космические исследования были приостановлены ввиду их полной бесполезности для человечества…

Платон слушал интересные рассказы отчима о строении Вселенной, о шести планетах, о нашей собственной планете, о нашем острове и об Океане, и ему казалось, что он находится в центре всех событий. И этими событиями можно будет управлять! Вот только надо будет сначала разобраться в них: присмотреться получше к звёздному небу, опуститься в водолазном снаряжении на дно морское, побродить по окрестным лесам и горам с непременным заходом во все пещеры, какие только тут есть, а уж там и принимать решение об исправлении мира. Всё неправильное должно стать правильным – вот и всё исправление.

Не должно быть злых и подлых людей, родной папа не должен работать в морге и пьянствовать, не должно быть городов с населением в тридцать миллионов, люди должны жить в маленьких городках, а лучше бы всего – на островах… Если людям станет тесно на этой планете, то надо будет посмотреть, что там в космосе. Если четыре ближайших планеты не пригодны для жизни, то, может, быть пятая-то как раз и окажется тем, что надо? Часть людей переселится туда, и тогда не будет такой тесноты, какую мы наблюдаем в огромных городах, где люди сбиваются в многомиллионные кучи…

Надо что-то срочно делать!..

И вот теперь, как назло, грянул страшной силы дождь, который испортил все жизненные планы.

Звонок по мобильному телефону прервал его раздумья. Платон посмотрел на экран – там было написано: «Биант».

– Привет, Биант! – радостно закричал Платон.

– Ты чем там занимаешься? – спросил Биант.

– Смотрю на дождь и думаю: какая жалость! А ты?

– Да и я ж тоже.

– А чего звонил? Что-то случилось?

– Да, случилось, – ответил Биант.

Платон весь так и вздрогнул.

– Что-то связанное с тем нашим походом?

– Да, – сказал Биант. – Я ведь тогда так ничего и не рассказал отцу.

– Почему? Побоялся?

– Не знаю даже… Я рассказал всё Ютурне, а она и говорит: «Давай всё сохраним в тайне. Папа и мама всё равно ничего не поймут и будут только ругаться!» Ну, я и промолчал. А потом… – Биант почему-то запнулся.

– А что было потом?

– А потом мы ходили туда. Я, Ютурна и наш пёс.

– Туда в пещеру?

– В пещеру и дальше.

– И что вы там увидели?

– Людей видели. Были у них в гостях.

– А что за люди? Спиридон говорил, что внутри нашего острова есть какие-то посёлки, где люди занимаются сельским хозяйством и совсем не интересуются морем.

– Это совсем не то, что ты думаешь, – сказал Биант. – Это какие-то особенные люди. Они говорят на каком-то незнакомом языке, одеты совсем не так, как мы, и всё у них какое-то старинное, не такое, как у нас.

– Они хорошие или плохие?

– Наверно, хорошие. Они ведь нас не обидели. Мы заблудились, а они нас накормили и показали, как вернуться назад.

– Они вас довели до той пещеры?

– Совсем нет. Прокатили на какой-то лодке по той самой реке, которую мы с тобою видели. А когда впереди показался водопад, высадили нас на берег и показали, как пройти. Мы прошли под каким-то поваленным деревом возле самого водопада и сразу оказались здесь неподалёку от нашего дома.

– Подожди, а та речка – она куда делась? – удивился Платон. – Здесь же у нас нет никакой речки.

– Речка? Мы и сами не поняли… Просто, когда мы пролезли под стволом упавшего кипариса, мы оказались на горном склоне неподалёку от нашего дома. Мы спустились по склону, вот и всё.

– А дорогу назад запомнили? Это поваленное дерево сможете найти снова?

Биант сказал:

– Мы с Ютурною потом пытались восстановить тот путь, но так и не смогли.

– Вы что – не запомнили дорогу?

– Не запомнили, не запомнили! Мы просто спустились по склону и оказались дома… Ладно, я тебе потом всё расскажу. Вот только дожди кончатся.

– И чего ты теперь хочешь?

– Да как только дожди кончатся, мы с Ютурною снова пойдём туда.

– Так ведь вы же не запомнили дорогу!

– Мы не запомнили их дорогу. А свою мы прекрасно помним: это та самая пещера, куда мы с тобою ходили. Пойдёшь с нами?

– Конечно! – в полном восхищении ответил Платон.

– Только ты не рассказывай ничего о наших планах никому из своих домашних. Хорошо?

– Договорились!

На том и порешили.

Платон отложил телефон в сторону и подумал: «А ведь я никому ещё не рассказывал о том нашем путешествии – ни маме, ни Спиридону, ни Эоне. Может быть, это и в самом деле важно, и надо было бы всё рассказать им?» Но он только что дал обещание Бианту, и получалось, что его теперь нельзя нарушать. Обещал же!..

 

 

 

Глава двадцать первая. Надвигается ночь

Приближалась ночь. Виринея пошла укладывать спать Платона, а Спиридон включил компьютер и погрузился в таблицы солёности морских глубин в окрестностях Дымного архипелага. Под влиянием различных течений эта солёность время от времени существенно изменялась, что приводило к массовой миграции рыб, которые по-разному переносили такую перемену в химическом составе воды. Некоторые рыбы оставались на местах, а некоторые покидали родные края и, как перелётные птицы, возвращались только с переменою солёности воды. Непонятным был источник этого сезонного опреснения воды: ближайшие большие реки, которые сбрасывают в море свои пресные воды, они ведь расположены очень далеко от этих мест – за тысячу и больше километров, а небольшие речки, которые есть на каждом острове архипелага, ведь это в прямом смысле слова капля в море, которая никак не может повлиять на его солёность…

Чтение таблиц было делом увлекательным, но время было уже позднее. Спиридон встал из-за компьютера и прошёлся по дому. Потолки здесь везде были старинные – сводчатые и очень высокие, а окна – длинные и стрельчатые. Казалось, что ты находишься в каком-то старинном замке, но это было ложное впечатление. Одноэтажный дом смотрителя маяка, пристроенный к высокой башне, вот и всё, что это было. Пристройка в виде веранды и ещё две жилых комнаты, которые были добавлены Спиридоном, не слишком выбивалась из архитектурного замысла, но и не могли соответствовать ему полностью. Те, кто когда-то проектировали маяк с домиком смотрителя, меньше всего думали о комфорте этого самого смотрителя. Имелось в виду, что смотритель и его семейство будут жить хотя и в просторном доме, но в условиях суровых. Огонь – наверху, а дом для проживания – внизу. Вот и всё. Огород, сад – это уже на усмотрение человека, живущего там – места для этого было достаточно, но в целом замысел архитектора был достаточно жёстким.

Спиридон заглянул в комнату Платона. Тот уже спал. Его мать строго относилась к соблюдению режима, и её приказ ложиться спать не подлежал обсуждению.

Спиридон заглянул в комнату дочери. Та сидела перед телевизором и во все глаза смотрела телевизор.

– А ты чего не спишь?

– Ой, тут такое показывают! Разве тут уснёшь?

Спиридону даже стало интересно, что же это такое могут показывать по этому дурацкому телеящику. Оказывается, это был какой-то захватывающий художественный фильм.

– Допустим, что так, – пробормотал Спиридон и молча уселся рядышком с дочерью, чтобы вникнуть в то самое, что она смотрит.

Сюжет был совершенно умопомрачительный. Одна девушка, работавшая поваром в дорогом ресторане, влюбилась в прекрасного юношу, но с этих самых пор все овощные блюда, которые девушка до этого так прекрасно готовила, стали очень невкусными, и все посетители ресторана жаловались на их отвратительное качество. Потом пришли сыщики. Проведённое расследование показало, что овощи взбунтовались против девушки, ибо не одобрили её жизненного выбора…

– Какой ужас, – пробормотал Спиридон. – А овощи, они что – живые, что ли?

– Ну да! Это же сказка! Они сами были влюблены в эту девушку, и их взбесило то, что она полюбила не их, а того юношу.

Спиридон схватился за голову

– И как же ты можешь смотреть такое?

– А что же мне ещё смотреть? – возразила дочь.

– Ну, что-нибудь хорошее, полезное показывают сейчас по телевидению или уже нет?

– Уже нет. Фильмы с артистами – только из Авдации, а мультики только из Нифонии. Показ фильмов из всех остальных стран мира почему-то прекращён полностью. Может, там, что и есть хорошего, но мы об этом узнать не можем.

– Я не сомневаюсь, что есть, – сказал Спиридон. – Раньше это было ни для кого не секретом, но теперь все заслуги приписываются только двум народам, а остальные – как бы вне закона!

– Ой, папа! Не принимай этого так уж близко к сердцу!

– Авдация и Нифония, – пробормотал Спиридон. – Что за проклятые страны! Блистательная цивилизация эйнов исчезла, а какие-то безумные государства, вроде Нифонии или Авдации, процветают!

– Папа, не бубни! – сказала дочка. – Тут такое происходит, а ты меня отвлекаешь!

– Ложилась бы ты спасть, доченька, – сказал Спиридон, вставая.

– В такую бурю ляжешь! Сам-то ты чего не ложишься?

– Буря испортила все мои планы. Сейчас и я тоже лягу. Схожу на башню, посмотрю оттуда на море, да и лягу спать.

Эона содрогнулась от ужаса при мысли о том, что отец в такую непогоду будет взбираться на вершину маяка и оттуда зачем-то смотреть на море, вместо того, чтобы наслаждаться телевизором, но ничего не сказала. Она знала, что отца нельзя переубедить.

Спиридон взял у дочери пульт и, ни говоря ни слова, выключил звук телевизора.

– Что ты делаешь! – закричала Эона. – Ведь там же сейчас – самое интересное!

– Послушай, – сказал Спиридон. – Много лет тому назад, когда я со своими друзьями искал деревья, пригодные для изготовления нашего плота, мы наткнулись на маленькое дикое лесное племя под названием Ри-паха, что на их языке означает «правильные люди». Все остальные люди, по их мнению, были неправильными.

– Что мне за дело до этих дикарей! – возразила Эона. – Я хочу смотреть телевизор.

– Сейчас я расскажу тебе про это племя, и тогда смотри, сколько хочешь. Так вот, в языке того племени – всего сто слов, которые сводятся к ста простейшим мыслям. У них понятия «да» и «нет» выражаются одним и тем же словом. Они не знают ни будущего, ни прошлого, у них нет ни легенд, ни преданий. Они вообще не делают никаких рассказов друг другу. У них даже нет слов «папа» и «мама», они не умеют считать даже до одного, и они не отличают множественного числа от единственного. У них нет никаких видов искусств – они не поют, не танцуют, не рисуют, не вырезают. Они ни о чём не мечтают, а у их детей нет игрушек, и дети не знают никаких игр.

– Ну и что ты этим хочешь мне сказать? – удивилась Эона.

– Эти люди – позор всей нашей планеты. Почему они такими стали – не знаю. Возможно, сами выбрали для себя такой путь ещё в глубокой древности, возможно, они пали жертвою какого-то сознательного эксперимента существ намного более развитых, чем они. Но теперь факт остаётся фактом: они не способны ничего выучить из того, что создало человечество. Они не могут научиться счёту, не могут освоить никакого ремесла… При всём при этом они считают, что только они одни – нормальные люди, а все остальные – сумасшедшие. Именно такими, как люди из племени Ри-паха, и делает из всего человечества твой проклятый телевизор. И, если я не уверен, что они являются продуктом сознательного эксперимента, то в этом случае я убеждён: над всеми нами ставится сознательный эксперимент по уничтожению всего разумного на нашей планете.

Эона замахала руками:

– Ой, папа, ну, что ты такое говоришь! Ну, кому это нужно – ставить над нами какой-то там эксперимент? Просто есть телевизор, а есть телезрители. Вот и всё. И ничего больше!

Спиридон молча встал со своего места и отправился в свою башню. Поскольку жилой дом был к ней пристроен непосредственно, ему не пришлось выходить под дождь и ветер. Дубовая дверь, ведущая в башню, была, как обычно, заперта на ключ. Спиридон отпер дверь и включил свет. Каменная труба, озарилась изнутри тусклым светом. По узкой винтовой лестнице Спиридон поднялся наверх. Легко сказать: поднялся! Это был очень тяжёлый подъём, и даже молодые жаловались на то, что подниматься здесь очень тяжело. Но Спиридон в свои пятьдесят семь лет шёл по гулким железным ступенькам легко и бодро. Наверху он дышал всё так же ровно, как и внизу, словно бы он и не поднимался вовсе никуда… Это был всё ещё сильный человек!

Наверху можно было включить свет, но он не стал делать это. Из темноты, с высоты двадцати метров над уровнем своего двора, и ста двадцати над уровнем моря он пристально вглядывался вдаль.

Ливень свирепствовал вовсю. Остроконечные рифы лишь угадывались во тьме через залитые водою стёкла. И только молнии, которые то и дело вспыхивали на горизонте, озаряли чёрные силуэты далёких скал.

– Да, не хотел бы я там сейчас оказаться, – пробормотал Спиридон.

Городок, вытянувшийся вдоль берега моря, мерцал своими весёлыми огоньками по правую сторону от башни. Дворец Мецената мрачно громоздился на высоком холме у самого моря.

– Скоро от туристов совсем не будет отбоя! – пробормотал Спиридон. – Оно и понятно: люди живут в огромных городах, не видят там ничего, кроме небоскрёбов и потоков транспорта, а сюда приезжают как в кратковременную сказку. Приедут, посмотрят на наши чудеса и – опять домой. К своим небоскрёбам!

Помещение, в котором он находился, представляло собою круглую каменную будку со сводчатым потолком. Двенадцать высоких окон, расположенных по периметру, были явным излишеством. Спиридон осмотрелся по сторонам. «И что только было на уме у этого архитектора? Думал только о красоте здания, а не о его практических свойствах. Ох, уж эти мне художники! Им бы только рисовать на бумаге свои мечты, а как потом жить людям, когда эти мечты осуществятся, – это не их забота – так они рассуждают в своём самоослеплении!»

И в самом деле: маяк должен был светить только в одну сторону – в сторону открытого моря. Его назначением было указывать на проход в Остроконечных рифах. Все остальные окна были просто архитектурным излишеством. Если бы Спиридон не сделал здесь в своё время основательного ремонта, то сейчас здесь нельзя было бы спокойно находиться. Из разбитых стёкол и прохудившихся рам дуло бы нещадно, и холодные брызги дождя хлестали бы сейчас по лицу того, кто осмелился бы сюда взобраться. Но сейчас здесь было сухо, чисто и надёжно.

Спиридон посмотрел в сторону гор, покрытых дремучим лесом, и подумал: «Должно быть, замысел был всё-таки разумным: маяк должен был светить не только в море, но и в сторону гор. А вдруг кто-то заблудится в горах, вот так же – в непогоду, а свет маяка ему бы и указал на правильный путь!».

Спиридон подошёл к каменной колонне, стоявшей посередине. Она служила основанием для шпиля на вершине башни, который был одновременно и громоотводом. У самого основания колонны, там, где в пол упиралась подставка для прожектора, ныне не существующего, он нащупал едва заметную железную дверцу. Отпер её ключом и достал оттуда своё сокровище. Это и было то самое, ради чего он поднялся на башню. Золотая статуэтка, тускло блеснула в темноте. Спиридон не показывал свою находку никому из своих домашних и даже не сказал им о самом её существовании. Ему почему-то показалось важным сохранить это в тайне. Вещичка стоила на самом деле огромных денег, и двенадцать тяжёлых монет за неё – это была, в сущности, смешная цена. Впрочем, и все остальные одиннадцать золотых статуэток стоили примерно столько же. Фактически Меценат занимался обыкновенным грабежом, когда платил Спиридону эти ничтожные деньги.

Спиридон включил карманный фонарик. Золотая статуэтка была высотою сантиметров в двадцать и изображала прекрасную молодую женщину в длинных одеждах и с крыльями за спиною. Единственная из всех двенадцати морских богинь нимфа Óа была наделена крыльями. Имелось в виду, что она может не только нырять в глубины Океана, но и летать над ним, озирая с высоты небес его бескрайние просторы.

Спиридон прошептал:

– Нимфа Оа! Какая красота! И я должен продать её за деньги какому-то старому безумцу, который переплавит её в сковородку или в сахарницу. Если бы я знал, что он так обойдётся с теми одиннадцатью статуэтками, да разве бы я так поступил? Но хотя бы эту красоту я-то должен буду сберечь!

Он нежно поцеловал статуэтку, прижав её к груди, снова подошёл к стеклу, за которым свирепствовал дождь. Молнии всё так же вспыхивали на горизонте, озаряя зубья Остроконечных рифов. Спиридон прошептал:

– Тот, который сейчас там остался на островке, – пусть выживет.

В одной руке Спиридон держал золотую статуэтку, но другая у него потянулась ко лбу. Он потёр его, словно бы пытаясь прийти в чувство.

– Или я неправ, и он должен непременно погибнуть?.. Кстати, я совершенно забыл, как его зовут!

Спиридон потёр свободною рукою лоб и вдруг вспомнил:

– Эльфин! Эльфин его зовут! Так вот: пусть этот Эльфин останется в живых!

Он поставил золотую статуэтку на подоконник. Вспышки молний озаряли её, а вода, хлеставшая по стеклу, так и не могла коснуться тусклого золота. Задумчиво спросил сам себя:

– Чего бы я ещё хотел? Дочка пусть наконец-таки замуж выйдет, да за хорошего человека, а не за плохого! И пусть он будет старше, чем она! Ощутимо старше! Она ведь глупенькая, а ей нужен умный человек. Сын пусть не забывает меня. А то я на одном острове, а он – на другом… И, вообще: мне уже столько лет, а у меня до сих пор нет внуков – куда это годится!.. Ну а для себя о чём бы попросить? Даже и не знаю. Подольше бы прожить, побольше бы успеть сделать – вот разве что об этом? Виринея с Платоном положились на меня, значит, я и за них теперь в ответе, ведь так же?..

Он продолжил свои мечтания вслух о том, чего бы он ещё хотел, и словно бы в ответ на эти его слова порыв сильного ветра плеснул в окно таким огромным потоком воды, как будто это была морская волна.

Спиридон рассмеялся:

– Вот-вот! Вода всегда понимала меня с полуслова.

Немного подумав, он добавил:

– А я её.

Вспышка молнии рассмешила его.

– Огонь – тоже. Но так уж получилось, что вода для меня важнее, ты уж прости меня, огонь.

Спиридон отошёл от окна и вернулся к своему тайнику. Поставил статуэтку на прежнее место, прошептав: «Здесь тебя никто не тронет». И запер свой тайный сейф.

Пора было спать. Спиридон осмотрелся по сторонам: внутри всё было тихо и почти уютно; буря бушевала лишь за пределами башни, здесь же было ощущение какой-то непонятной безопасности. Всё сухо и чисто, но высота уж больно большая. А вдруг безудержные потоки воды хлынут сюда с такою силою, что башня не выдержит, покачнётся и упадёт? Впрочем, сама башня ничего не знала об этих тайных мыслях своего владельца и стояла себе и стояла – твёрдо и незыблемо.

Спиридон отправился спать – вниз по железной винтовой лестнице. Запер дубовую дверь, тихо прошёл по коридору, заглянул к себе: Виринея уже спала крепким сном. Спиридон ещё раз зачем-то обошёл весь дом – Платон и Эона тоже спали в своих комнатах. Неспокойно было на душе у Спиридона, но всё же и он вскоре заснул.

 

 

 

Глава двадцать вторая. Сон

Во сне Спиридону приснилось, будто кто-то сильно стучал кулаками в его деревянную калитку. На самом деле калитка у него была металлическая и решётчатая, и снабжена она была электрическим звонком и домофоном. Но во сне всё было не совсем так, как в реальной жизни. Во сне он вышел во двор с фонарём в руках, накрывшись длинным плащом с капюшоном от дождя. Приблизился к воротам и с удивлением спросил: кого это принесло в столь поздний час?

Какие-то люди сказали ему в ответ, что они мореплаватели, что они только что причалили к берегу и просят теперь впустить их к себе ненадолго и накормить.

Спиридон, заколебался: какие мореплаватели могут быть в такую погоду? И где это они причалили? Море-то хоть и совсем рядом, но оно внизу под высоким скалистым обрывом, где никто и никогда не причаливал, а берег, где можно по-настоящему причалить, находится отсюда очень далеко, а там есть и другие дома, где живут люди.

Спиридон подумал: «Здесь что-то не так», но отодвинул толстый засов, открыл калитку и впустил к себе во двор людей, предварительно посветив им в лицо фонарём. Свеча внутри фонаря колебалась, а сам фонарь, который Спиридон держал за толстое медное кольцо, раскачивался на ветру. Но лица людей он всё же хорошо разглядел.

Это были четверо мужчин в длинных белых одеждах, расшитых геометрическими узорами. На них были плетёные шапочки, а у самого главного шапочка была украшена сверкающим золотым украшением в виде головы змеи. Так диковинно одеваться могли только нифонцы, но это были явно не они.

– Кто вы? – спросил Спиридон.

Старейший из мужчин поклонился и ответил за всех на чистейшем венетском языке:

– Мы прибыли сюда с соседнего острова по поручению Океана. Он услышал все твои просьбы и велел передать тебе, что выполнит их все. Кроме одной. Просить за какого-то хищника – это кощунство. Но мы очень устали и проголодались. Пусти нас к себе, Спиридон, мы надолго у тебя не задержимся.

– Конечно, пущу! Проходите! Можно и надолго!.. Но откуда вы знаете, как меня зовут?

– Посуди сам: стал бы Океан посылать нас к тебе, если бы не знал о тебе ничего? Если он знает о твоих просьбах, то уж имя твоё он и подавно знает.

Спиридон пропустил гостей во двор и велел им следовать за собою.

Когда он повернулся к дому и пошёл к нему по каменистой тропинке, он вдруг увидел, что и дом у него не совсем такой, каким был в действительности. Это был старинный каменный дом, сделанный в виде пристройки к башне маяка, но у него была совсем другая архитектура. Башня была полосатая, как и в действительности, но полосы были не горизонтальные, а вертикальные! И что самое удивительное: башня была раза в два выше той башни, что была на самом деле! На вершине маяка светил яркий огонь, и свет его пробивал дождевые струи и уходил куда-то далеко-далеко в непроглядную темноту. Спиридона это почему-то нисколько не удивило. Он подумал: «Да, здесь всё немножко не так, но это устроено специально, чтобы я лучше понял, что мелкие несоответствия ничего не изменяют и всё остаётся в силе!».

Они поднялись по каменным ступенькам, Спиридон открыл дверь, впустил в дом четверых странников и громко крикнул:

– Виринея, Эона! Просыпайтесь! К нам гости пришли, и их нужно срочно накормить и обогреть.

Тотчас же появились жена и дочь Спиридона, но какая-то странность была и в них: они были в необычных длинных ночных рубашках, и волосы у них при этом тоже были длинными, хотя в реальной жизни такие волосы имела лишь Эона, а у Виринеи была короткая причёска.

Спиридон провёл гостей в комнату и усадил их за длинный стол. Эона и Виринея тотчас же поставили на стол еду и чашки с горячим чаем, и путешественники, помыв руки в поднесённых им серебряных тазиках, принялись утолять голод. Спиридона несколько удивило то, что еда уже готова и она горячая, но он решил и на этот раз: «Значит, так и должно быть».

Спиридон отметил: гости сняли свои головные уборы и положили их рядом с собою на столе. Обычай сидеть за столом, сняв с головы то, что на ней было надето, считался на всей планете обязательным только для людей венетской национальности. Люди всех остальных национальностей считали для себя нормальным принимать пищу, не снимая головного убора. Но таинственные гости сняли – то ли потому, что их обычай совпадал с обычаем венетов, то ли потому, что хотели вести себя по обычаям того народа, среди которого они оказались. Наблюдательный Спиридон отметил: у них были обычные светлые волосы, как и у большинства обитателей всей планеты, обычные голубые глаза, но волосы были длинные – до плеч, а глаза – неожиданно пронзительные… Это были не нифонцы – с их ярко-красными волосами и зелёными глазами. Это были какие-то совсем другие люди.

– А можно спросить вас: с какого соседнего острова вы прибыли ко мне в гости? – спросил Спиридон.

– Наш остров находится к востоку от вашего острова, – ответил старший из путешественников.

– Но к востоку от нас нет никакого острова, – возразил Спиридон.

– Это тебе только так кажется, что нет, а нам кажется иначе, потому что мы живём именно там, и нам ли не знать, что ваш остров находится к западу от нашего!

Спиридон не стал спорить на эту тему, но с сомнением в голосе спросил о другом:

– А почему Океан отверг мою просьбу о спасении человека, оставшегося, как я думаю, на Остроконечных рифах? Что плохого в том, что я пожелал ему спасения?

Старший ответил:

– Этот человек – твой недруг. Врагов надо ненавидеть, а желать им счастья – это глупо и безнравственно.

Спиридон и на этот раз не стал спорить. Пусть будет так.

Откуда-то вдруг появился и проснувшийся Платон, одетый в какой-то диковинный халат. Он с удивлением смотрел на гостей и ничего не говорил.

Спиридон представил гостям поимённо всё своё семейство, но старший из гостей сказал, что в этом нет необходимости – старик Океан, который их сюда прислал, знает всё семейство Спиридона.

– Зато ты не знаешь нас, – продолжал он. – Меня зовут Ннэй, а это мои верные помощники: Арр, Аль-Мен и Мналь. Мы присланы сюда Океаном по двум важным делам: первое мы должны навестить тебя, что мы сейчас и делаем, а второе – мы должны будем проследовать дальше по вашему острову и посетить других наших друзей, которые живут высоко в горах.

– Если Океан направил вас ко мне, то он что-то имел в виду, – сказал Спиридон. – Вы мне должны что-то сказать или передать – так я понимаю?

Ннэй ответил:

– Мы спрашивали его об этом, когда он посылал нас к тебе, но он сказал, что всё должно получиться само собою и от нас требуется всего лишь ненадолго навестить тебя.

– Друзья Океана – мои друзья, – сказал Спиридон. – Переночуйте у меня, а завтра утром пойдёте, куда хотите. В такую непогоду лучше всего сидеть дома.

– Спасибо, – ответил Ннэй, – но мы не можем. Мы слишком сильно спешим, и дело у нас слишком важное.

– Ну, тогда угощайтесь на здоровье, – сказал Спиридон, – и идите, куда пожелаете.

В полном молчании гости ели и пили, а затем, словно бы повинуясь единой команде, встали из-за стола.

Ннэй сказал:

– Нам пора.

Спиридон страшно досадовал на себя: ему столько хотелось спросить у этих людей, а у него словно бы все вопросы одним махом вылетели из головы.

– Я так и не понял, – сказал он. – Зачем старик Океан послал вас ко мне? – спросил он.

– Мы и сами не поняли, – ответил Ннэй. – Он просто велел побывать у тебя, и это всё.

– Странно, зачем я ему нужен?

– Он постоянно наблюдает за вашим миром, – сказал Ннэй, – вот и тебя он приметил.

– И каким ему видится наш мир?

– Мрачноватым.

– Что поделаешь: наш мир не совершенен, – сказал Спиридон. – А ваш – лучше?

– И в нашем тоже не всё идеально, но таких ужасов, как у вас, у нас нет даже и близко.

– А в чём ужас нашей жизни?

– Главное то, что у вас есть – деньги. Они и правят вами.

– А у вас что главное?

– Любовь и дружба – это первое. Затем совесть, поклонение красоте, искусство и труд…

– Но ведь и у нас есть всё то же самое!

– У вас другая последовательность. И список немного другой. Деньги – это у вас первое, а любовь и дружба – самое последнее.

Спиридон устало кивнул.

– И как же нам теперь быть?

– Живите, как сможете. А мы будем жить по-своему. Вот и всё.

– Хорошо, – сказал Спиридон. – Пусть будет так. Но у меня к вам есть ещё один вопрос, – сказал он. – Очень деликатный.

– Задавай.

– Моя покойная жена – не у вас ли она пребывает сейчас?

Ннэй тихо рассмеялся.

– То есть ты хотел, на самом деле, спросить, не является ли наш мир загробным?

– Да, – ответил Спиридон.

– Нет, твоя жена не у нас, и наш мир – не загробный. У нас точно так же умирают люди, как и у вас, просто у нас они живут дольше и счастливее, чем у вас.

– А где сейчас моя жена и где те люди, которые умирают?

– Они в разных мирах, в зависимости от склонностей характера.

– А вы можете общаться с теми мирами так же свободно, как с нашим?

– К сожалению, мы тут бессильны. Те миры для нас почти такая же тайна, как и для вас.

Спиридону вспомнился его батискаф на дне Чёрной впадины и как кто-то неистово колотил извне по корпусу, но он посмотрел на этих людей и подумал: «Это были не они».

– У меня вопросов к вам больше нет, – сказал Спиридон.

– Вот и отлично! – сказал Ннэй. – Спасибо вам всем за угощение, и мы теперь пойдём дальше.

– Возьмите в дорогу чего-нибудь съестного! – предложила Виринея. – Хотите, я вам дам сумку с едою?

– Нет, спасибо, – сказал Ннэй. – Нам уже недолго осталось, а там, на месте, куда мы придём, нас примут и накормят.

Эона сказала:

– На улице дождь! У нас есть плащи и зонтики. Я вам сейчас дам, подождите.

Ннэй взял её за руку и сказал:

– Спасибо, Эона, но нам и этого не нужно. Мы люди морские, и мы не боимся воды. Посмотри на нашу одежду, ведь она сухая.

Тут только Спиридон и сообразил, что с самого начала на его гостях была совершенно сухая и чистая одежда, хотя они шли под дождём.

И тогда маленький Платон сказал:

– А вам далеко идти?

– Не больше часу. Сейчас немного поднимемся в горы, и мы на месте.

– А можно я вам подарю свой компас? Если вы путешественники, то компас вам всегда пригодится, чтобы вы не заблудились на нашем острове.

Ннэй спросил:

– А что такое компас?

Платон пояснил:

– Это такой приборчик, который будет показывать вам, где север, а где юг, и вы никогда не заблудитесь.

Ннэй ответил.

– Этот остров мы знаем, как свои пять пальцев, и мы никогда не заблудимся на нём. Но что это за вещь такая, которая умеет показывать направление? Она волшебная?

– Нет, волшебного ведь ничего не бывает! Да я вам сейчас принесу, – сказал Платон, выбегая из комнаты.

В скором времени он вернулся со своим компасом и принялся объяснять путешественникам принцип действия этого удивительного прибора. Те с интересом слушали его объяснения, рассматривая диковинный прибор и передавая его из рук в руки.

– Какая удивительная вещь! – воскликнул Ннэй.

– Я вам дарю его, – сказал Платон.

Спиридон удивился:

– Ннэй, но ведь ты же сам говорил, что вы бываете в нашем мире. Неужели вы не видите никаких наших приборов? Самолётов, кораблей, автомобилей? Компас – это далеко не самое грандиозное из того, что мы тут у себя изобрели!

– Мы всё видим, но нам это не интересно, ибо наше внимание направлено совсем на другое, – сказал Ннэй.

– И вам не интересны все эти наши чудеса техники?

– Не очень интересны, – ответил Ннэй и добавил: – Но этот приборчик поразил нас. – Его ярко-голубые глаза блеснули радостью. – Спасибо, Платон. Но тогда и у нас для тебя найдётся подарок, – с этими словами он снял со своей шеи золотую цепочку, на которой болталось нечто маленькое и блестящее и надел цепочку на шею мальчика. – Это изображение морского конька, который водится в здешних водах. Ну а теперь мы пойдём.

Спиридон сказал:

– Я не знаю, какие обычаи у вашего племени, но обычаи моего племени не возбраняют мне спросить у вас, кто вы такие и к какому племени принадлежите?

Ннэй ответил:

– Я думаю, что ты и сам прекрасно понял, кто мы такие, просто не хочешь себе в этом признаться или желаешь получить от нас окончательное подтверждение.

– Хорошо, – согласился Спиридон. – Я скажу то, что я предполагаю: вы из племени эйнов, не так ли?

– Так и есть, – ответил Ннэй.

– Но почему вы исчезли когда-то из нашего мира?

– Исчезли – это не означает погибли, – ответил Ннэй. – Впрочем, мы задержались у тебя в гостях порядочно, спасибо тебе за гостеприимство, но нам уже пора следовать дальше.

– Да подожди ты! – с досадою воскликнул Спиридон. – Я тебе задал вопрос, а ты уклонился от него и говоришь приятные мне вещи, но совсем на другую тему. Не в обычаях нашего племени уклоняться от вопроса. Скажи, что не хочешь отвечать, но только не уклоняйся.

– Не все обычаи твоего племени нам понятны, – сказал Ннэй. – Наш обычай позволяет нам не отвечать на вопрос, но я поступлю по вашему обычаю и отвечу. Наши боги за что-то обиделись на нас и только заступничество Океана помогло нам: Он помог нам перейти из этого пространства – в другое, и мы спаслись.

– Видимо, мы чем-то прогневили наших богов, – сказал Мналь.

– Мналь – как всегда прав, – сказал Ннэй. – Он мой советник. Говорит он редко, но очень правильно.

– Мы слишком мало жертв им приносили, – высказал своё мнение Аль-Мен.

– И это тоже верно, – согласился с ним Ннэй. – А что скажешь ты, Арр? – он повернулся к третьему своему спутнику.

– А я скажу так, – ответил Арр. – Мы ничем их не прогневили, а жертвоприношений мы им достаточно приносили. Мы жертвовали им всё, кроме людей, потому что мы никогда не были кровожадными. Но нифонские боги оказались сильнее наших. Это их боги потеснили наших. Вот и всё.

– А вам не хотелось уходить? – спросил Спиридон.

– Не хотелось, – ответил Арр.

– Ну вот и попросили бы Океан, чтобы он покарал нифонцев за то, что они с вами так обошлись.

– Мы просили, – ответил Арр. – И он обещал. Власть денег – это то, чего он особенно не любит. Но он так и не обещал вернуть нас в ваше пространство.

– Стало быть, вам всё-таки жаль, что вам когда-то пришлось переселиться из нашего пространства в какое-то другое? – спросил Спиридон.

– Да, немножко, – ответил Ннэй. – В вашем – борьба. Много борьбы, а в нашем – относительное спокойствие. В нашем боги оберегают нас от излишних волнений, хотя порою и у нас случаются какие-то бури.

– А много ли у вас богов? – спросил Спиридон.

– Много, – ответил Ннэй. – Всех не перечислишь. Бог Океана, бог рек, бог Луны, бог Земли, бог Океана, бог Лесов …

– А нимфа Оа – какое занимала положение среди ваших богов? – спросил Спиридон.

Все четверо вздрогнули при этом вопросе.

– Зачем ты спрашиваешь нас о том, то для нас особенно больно? – спросил Ннэй.

– Да я-то откуда знал, что это для вас больно! – возразил Спиридон.

– Именно эта морская богиня сильнее всех остальных богов обиделась на нас когда-то и отвернулась от нас, – сказал Ннэй. – И вот тебе и ответ на тот вопрос, куда мы идём и зачем. Мы собираемся на нашу племенную сходку, чтобы обсудить, каким образом мы смогли бы умилостивить именно эту богиню.

– Ты, Спиридон, видимо, что-то знаешь о нас, если задаёшь нам такой каверзный вопрос? – спросил Арр.

Спиридон ответил:

– Я ничего не знаю о вас, кроме того, что вы в своё время создавали прекрасные произведения искусства. Сейчас они у нас в большой цене. Их покупают и коллекционируют. У нас ведь в нашем мире, как правильно сказал Ннэй, – власть денег. У кого деньги, тому и принадлежит искусство. А вот у меня денег не так-то и много, но зато искусство – всегда при мне. Давайте я вам кое-что покажу!

С этими словами он открыл старинный шкаф из красного дерева и достал оттуда золотую статуэтку крылатой морской нимфы.

– Вы знаете, кто это такая? – спросил Спиридон.

Вздох изумления пролетел над комнатою. Не только для четырёх странников, но и для членов семьи Спиридона существование этой статуэтки было неизвестно доселе.

– Откуда у тебя это? – с изумлением спросил Ннэй.

Спиридон ответил:

– Я достал это со дна морского. С затонувшего корабля, который хотел когда-то вывести в чужую страну сокровища вашего народа. К сожалению, изображения одиннадцати сестёр нимфы по имени Оа были уничтожены одним диким человеком, но вот эту статуэтку я сохранил, и я вам её дарю. Берите её. Пусть она поможет вам в вашей непонятной для меня судьбе.

Ннэй взял в руки драгоценную статуэтку и сказал:

– Это она!

И тихо передал её Арру. Тот подержал её в руках, словно бы взвешивая, и проговорил:

– Сомнений быть не может, это она!

И передал её Аль-Мену.

– Она, – сказал Аль-Мен.

И передал её Мналю.

– Вот то, что мы так долго искали, – сказал Мналь, – и уже не надеялись найти.

– Я дарю её вам, – повторил Спиридон.

А Ннэй ответил:

– Спасибо тебе, Спиридон. Ты даже не представляешь, какую услугу ты оказал нашему народу. Теперь нимфа Оа непременно услышит нас, когда мы обратим к ней свои мольбы.

– Я был бы рад этому, – сказал Спиридон. – Пусть она услышит вас наконец.

– К сожалению, нам нечем отблагодарить тебя, а очень бы хотелось.

– А мне ничего и не надо, – сказал Спиридон. – У меня всё есть в этой жизни: дом, семья, любимое дело, любимая земля, на которой я живу.

Ннэй продолжал свою мысль, словно бы не слыша того, что говорил Спиридон:

– Вот разве что каждый из нас снимет с себя то, что у него есть при себе самого ценного, и подарит тебе и твоей семье. Как раз нас четверо – и вас четверо.

С этими словами Ннэй снял со своей плетёной шапочки золотое изображение змеиной головы в виде то ли брошки, то ли кокарды и подарил его Спиридону; Арр снял со своей шеи золотую цепочку с рубином в золотом обрамлении и надел её на шею маленькому Платону (и на нём теперь было две цепочки!); Аль-Мен снял с себя расшитый золотыми бляшками шёлковый пояс и подарил его Виринее, а Мналь снял со своей руки золотой браслет и подарил его Эоне.

– Пусть эти предметы принесут вам счастье, – сказал Ннэй. – Если вы захотите прийти к нам, то они будут вам пропуском и охранною грамотою. Провожать нас не надо. Мы сами найдём дорогу.

И после этого они вышли из дому и направились к калитке, сколоченной из деревянных дощечек. Не прощаясь и не оглядываясь, распахнули её и вышли на тёмную дорогу, обильно поливаемую дождём.

Спиридон с изумлением смотрел им вслед, как они скрывались за пеленою дождя, и только тогда закрыл за ними калитку и поспешил домой.

– Какие удивительные люди, – сказал он.

 

 

 

Глава двадцать третья. Пробуждение

Утром, когда Спиридон проснулся, первое, что он увидел, – это было окно его спальни, по которому нещадно хлестали струи дождя.

– Что за сон приснился мне! – пробормотал он.

Виринея, которая лежала рядом и только что проснулась, спросила:

– Тебе что-то приснилось?

– Да, – сказал Спиридон. – Это был удивительный сон. Какой-то нереальный и сказочный.

– Сны всегда сказочные, – сказала Виринея. – Во сне мы летаем, видим людей, которые уже давно ушли от нас…

Спиридон перебил её:

– А тебе разве в эту ночь ничего не снилось?

– Нет, ничего, – ответила Виринея.

Позже уже за завтраком, Спиридон очень коротко пересказал содержание своего сна всему своему немногочисленному семейству. Виринея, Платон и Эона выслушали с интересом и даже как-то высказались по этому поводу, но Спиридон не очень прислушивался к их мнениям. Его интересовало только одно: снилось ли им что-нибудь подобное или не снилось. Оказывается, никому ничего не снилось. Спиридон честно признался в том, что он ожидал услышать нечто противоположное.

Виринея сказала:

– Такое впечатление, будто этот сон был направлен на тебя откуда-то со стороны. И только для тебя одного! Какое необыкновенное видение!

Эона возразила:

– А по мне – так и ничего особенного! Всё это напоминает мне обычный авдацианский фильм для детей. Там у них вечно какие-то волшебники ходят по лесам и горам, там растут дубы с человеческими лицами, а на реке от брошенного в воду камня расходятся круги в форме человеческого лица… В общем: это у тебя реакция на какой-то просмотренный недавно фильм.

– Да я телевизор не смотрю месяцами, – возразил Спиридон. – А даже и в тех случаях, когда смотрю, то это всегда бывают политические новости или что-нибудь научное.

– Зато я без телевизора жить не могу! – сказала Эона. – И там интереснее, чем то, что ты рассказываешь!

С этими словами Эона схватила пульт и тут же включила свой любимый ящик. Первое, что они увидели, – это Спиридона, который, проходя мимо Колоннады, целует перегнувшуюся к нему девушку.

– Как видим, – говорил голос диктора, – престарелый шарлатан от науки до сих пор не унялся! Даже и здесь, находясь в заслуженном изгнании и справедливом забвении, вдали от Великого Континента, он продолжает свою разрушительную деятельность…

– Что это? – с изумлением спросила Виринея.

– Она сама попросила меня поцеловать её, – спокойно сказал Спиридон.

– Надеюсь, ты ей объяснил, что ты уже женат?

– Объяснил, но она сказала, что моя жена должна будет понять её чувства.

Виринея рассмеялась:

– Какой ты у меня знаменитый!

 

= = =

 

Тут она вспомнила, как однажды, когда она ещё жила на материке, она впервые увидела Спиридона. И не по телевизору, а в самой настоящей реальности. Она вместе с сыном оказалась тогда в центре города возле Дома Кинематографистов, где проходил фестиваль документальных фильмов. Билетов у них не было, и Виринея питала лишь слабую надежду купить билетики у какого-нибудь спекулянта, которые в изобилии крутились поблизости и продавали свой товар за большие деньги.

Вот тут она Спиридона и увидела. Он пытался что-то объяснять каким-то дамам с плакатами, которые против чего-то протестовали. Приблизившись, Виринея поняла, что дамы протестовали непосредственно против Спиридона: в экваториальных лесах он совершил аморальные вырубки редких деревьев, чтобы смастерить себе из них плот и затем с командою таких же, как и он, головорезов, плыть зачем-то на нём через океан.

– Поймите, – оправдывался Спиридон. – Мне это было нужно для проверки моей научной гипотезы!.. Для научных исследований!

Седая дама кричала ему в ответ:

– Если так каждый начнёт вырубать драгоценные породы деревьев для проверки своей гипотезы, то у нас на планете и деревьев не хватит!

Другая дама кричала, что он своим поступком оклеветал племя чуа-кэ, предположив, что оно настолько глупое, будто могло в древности пуститься в такое безумное плавание.

– У вас все дураки, один вы умный! – кричала она Спиридону. – Племя чуа-кэ даже и в древности не могло додуматься до такой глупости, какую вы ему приписали.

Спиридон только плечами пожал. Сказал:

– Странно такое слышать. Я изучал историю этой культуры, разбирал древние письмена, был на раскопках, а вам почему-то кажется, что вы лучше меня всё понимаете.

– Да, лучше! Вы фальсификатор и разрушитель природы!

– Пропустите, я пройду.

– Никуда мы вас не пустим! – кричали старые дамы. – Убирайтесь отсюда вон!

– Сударыни, я бы с удовольствием с вами пообщался, но мне некогда! Мне нужно выступать на кинофестивале… Я приглашён.

– Вы не должны нигде выступать!

– Вы сеете зло и дезинформацию! Вас надо изолировать от общества!

Спиридон, видя, что его снимают репортёры, пытался поначалу говорить вежливо, но когда рассвирепевшие активистки Справедливого Движения начали побивать его своими зонтиками, у него терпение лопнуло, и он стал отмахиваться от них. Подоспевшая вовремя полиция увела трёх дамочек в участок для выяснения личности, а Спиридона, которого они узнали в лицо, вызвались проводить вплоть до ступеней центрального входа.

– Спасибо, не надо, – сказал он, потирая ушибленные места. – Я и сам дойду.

И он, уже было двинулся в путь, но тут на него накинулись журналисты. Не били, а только спрашивали, но и это было неприятно.

– Как по-вашему, почему Всепланетным Советом были прекращены всякие вылеты в космос? – спросил его молодой журналист – длинный с женственным лицом и томными манерами.

Спиридон, прекрасно видя, что вопрос с подвохом, всё же ответил:

– А тут и думать нечего. Четвёртая планета нашей орбиты, которая всегда находится по ту сторону солнца по отношению к нашей планете, таит в себе какую-то важную тайну. Совет знает или догадывается – какую именно. И почему-то не хочет, чтобы эта тайна была раскрыта.

– Понятно, понятно! – закивал журналист. – То есть имеет место заговор?

– Я думаю – да, – ответил Спиридон.

– Иными словами, мы все окутаны сетью заговоров?

– Я этого не сказал, – небрежно бросил в ответ Спиридон.

– Но вы подумали об этом, разве не так?

– Благодарю за внимание, – сказал Спиридон, – но, к сожалению, я вынужден оставить ваше столь приятное для меня общество.

С этими словами он попытался прорвать окружавшее его кольцо, но – не тут-то было!

– Скажите, пожалуйста, а вам не было стыдно избивать престарелых женщин? – спросила его журналистка из Агентства Новостей Культуры.

Спиридон невозмутимо смерил её с ног до головы. У неё были синие волосы. Спиридон сказал:

– Синий цвет волос – это такая большая редкость. Скажите, у вас натуральный цвет или вы покрасились?

– Сначала ответьте на мой вопрос, а потом я отвечу на ваш! – огрызнулась журналистка.

– Понятно, вы покрасились, – сказал Спиридон, пытаясь выбраться из кольца, которое образовали вокруг него журналисты.

– Скажите, есть ли такая сила, которая остановит вас на вашем пагубном пути? – крикнула другая журналистка.

Спиридон пытался пройти в сторону центрального входа, но его не пропускали. И тут-то вмешалась Виринея:

– Ну что вы пристали к человеку? – крикнула она.

В ответ ей раздался дружный хохот.

– Это разве человек? – сказал толстый, лоснящийся от жира репортёр. – Это знаменитый фальсификатор. Ему бы в цирке выступать.

– Никакой он не фальсификатор! Я читала его книги! И он ведь никому не сделал ничего дурного! – возразила Виринея.

– Вы лучше скажите, что он хорошего сделал! – крикнул кто-то из толпы журналистов.

Виринея повернулась к Спиридону и сказала ему:

– Идёмте отсюда! Что вы здесь стоите?

– Иногда бывает интересно послушать, что обо мне говорят представители средств массовой информации, – спокойно сказал Спиридон.

– Они ничего хорошего никогда не скажут! Они продажны и говорят только то, что им приказывают их хозяева. А хозяева у них одни и те же.

– Ну почему же, – возразил Спиридон. – Я встречал среди журналистов вполне порядочных людей. Вот ведь и на этот фестиваль я попал только благодаря таким людям.

Они оторвались от репортёров, и тут-то Спиридон и спросил её:

– А вы и в самом деле читали мои книги?

– Ну да, – ответила Виринея. – «Путешествие на плоту», «Приключения одной версии», «Письменные памятники племени чуа-кэ».

– Ну что же, – сказал Спиридон, давая понять, что их беседа близится к концу. – Я рад, что меня кто-то ещё помнит.

– Не скромничайте, – сказала Виринея. – У вас миллионы читателей. Вот даже и мой сын читал ваше «Путешествие на плоту».

И тут только Спиридон впервые взглянул на мальчика.

– Это ваш сын? – спросил он. – Как тебя зовут, мальчик?

– Платон, – последовал ответ.

– Ты и мама пришли сюда на кинофестиваль?

– Да, но у нас нет билетов, – сказала Виринея.

– А я вас возьму сейчас и проведу, – пообещал Спиридон. – Бесплатно. Идёмте за мною. У меня ведь есть какое-то влияние, вот я его сейчас и использую.

И он провёл.

И только потом он узнал, что Виринея не замужем, и только потом он сказал ей, что и сам овдовел недавно. А потом они, невзирая на разницу в возрасте и в росте, поженились.

Виринея рассмеялась своим мыслям: начало их знакомства было таким смешным: какие-то выжившие из ума бабки пытались поколотить его зонтиками!

 

= = =

 

Мысли о странном сновидении не покидали Спиридона. Завтрак закончился, но Спиридон не услышал от своего семейства самого главного: им, всем троим, как оказалось, ничего подобного не снилось. Они вообще в эту ночь ничего не видели и крепко спали. Это до крайности удивило его. Как же так: он видел такой живой, такой яркий сон с участием всей своей семьи, почему же они ничего не видели?

В принципе ничего удивительного в этом не было. Явление, когда один и тот же сон снится двоим человекам одновременно, – встречается исключительно редко и является чем-то феноменальным. Случаи же, когда один сон снился бы одновременно нескольким человекам, – это вообще нечто совершенно исключительное. История знает такие случаи, но их достоверность никто не проверял, и теперь, когда читаешь о том, что в таком-то веке, в таком-то царстве-государстве было нечто подобное, то и не знаешь, стоит ли этому верить или это обычное враньё. Но с другой стороны: Дымные острова – это уникальное место на планете. Здесь необычные климатические условия, необычная растительность, необычные и не всегда объяснимые процессы в окружающих водах…

Другая совершенно невероятная мысль не давала ему покоя и назойливо сверлила сознание: если этот сон имеет что-то общее с действительностью, то в таком случае должны иметь место и материальные подтверждения вторжения сна в нашу реальность. Четверо странников дарили какие-то предметы четверым членам его семьи, и, если в этом сне есть доля правды, то и соответствующие предметы должны отыскаться. Страшная догадка тотчас же потрясла его воображение: если отыщутся подаренные во сне предметы, то это означает, что и его золотая статуэтка должна была перейти в чьи-то руки и исчезнуть из его дома! Как только ему пришло это голову, он тут же кинулся к башне, отпер её своим ключом и взбежал на неё так быстро, что сердце, вопреки своему обыкновению, бешено заколотилось у него в груди.

 

 

 

Глава двадцать четвёртая. Странные открытия и трезвые размышления

Дождь продолжал со всех сторон омывать башню, и сквозь мокрые стёкла было видно очень плохо.

Но света было достаточно.

Спиридон открыл тайник и запустил туда руку. Статуэтки не было.

«Может быть, это была кража с каким-то гипнозом? Кто-то навеял мне этот сон, украл у меня драгоценную статуэтку, и я не удивлюсь, если и в самом деле найду у себя в доме четыре подарка от четырёх мнимых странников!»

 

= = =

 

Особенностью характера Спиридона была, как уже рассказывалось, способность ничему не удивляться и ничего или почти ничего не принимать слишком близко к сердцу.

Молча, ничего не объясняя, он провёл расследование.

Все четыре предмета он и в самом деле нашёл у себя дома. Браслет лежал в комнате Эоны на полочке под зеркалом; шёлковый пояс с золотыми бляшками висел в платяном шкафу вместе с вещами Виринеи. Самым богатым оказался Платон: у него было целых два подарка – золотой морской конёк на золотой цепочке и рубин – опять же на золотой цепочке! С другой стороны, и потеря у него тоже была: он, видимо, лишился старинного компаса, который ему недавно купил недавно Спиридон в местной антикварной лавке. Впрочем, это нужно было ещё осторожно проверить – лишился или не лишился. В комоде с вещами мальчика и в самом деле не оказалось компаса. Хотя, это ещё ничего не значило: компас – это ведь такая вещь, что её можно было оставить и где-нибудь в другом месте – в какой-нибудь тумбочке, например, или в одежде…

 

= = =

 

Было ясно: что-то произошло в этом доме минувшею ночью. В приход вымерших эйнов из параллельного пространства Спиридон не верил. Он лишь верил в то, что на свете случаются определённые закономерности, связанные с особыми свойствами личности. Во время любой войны всегда находились люди, о которых утверждали, что они заговорены и поэтому их не берёт пуля. Часто пуля и этих людей всё-таки брала, но лишь под конец войны, когда обладатель феноменального счастья терял бдительность и приходил к выводу о собственной фатальной неуязвимости. Но бывали и случаи, когда человек проносил эту самую неуязвимость сквозь всю свою жизнь и умирал в глубокой старости от того лишь, что, зайдя в ванную комнату, поскальзывался на мокрой тряпке и, падая неудачно, ударялся головою о край ванны. И лежал потом без сознания, упершись ногами в дверь и не давая открыть её родственникам, услышавшим шум. Именно так умер дед Спиридона. Дверь, запертую его ногами, долго не могли открыть, а когда всё-таки открыли, то выяснили, что дед уже мёртв: надышался пара, который шёл от струи включённого горячего крана, и умер. А ведь через такие невероятные жизненные испытания проходил цел и невредим, что это наводило на мысль о каком-то сверхъестественном везении.

Бывали случаи, когда человек необъяснимым образом оставался жив, упав с сорокового этажа, или, оказавшись в самом эпицентре взрыва… Да и мало ли! И это тоже наводило на мысль о каких-то скрытых механизмах нашего бытия.

Именно такой механизм и оберегал Спиридона в минуты опасности и позволял ему выжить в тех случаях, когда смерть была совершенно неминуема. Он не сразу заметил за собою такое удивительное свойство, а когда заметил, то почему-то решил для себя: этим своим свойством ни в коем случае нельзя злоупотреблять, им нельзя хвастаться и его нельзя применять во вред другим людям. Откуда-то в нём поселилась уверенность, что, если он злоупотребит этим своим таинственным свойством, то непременно сразу же и лишится его навсегда. И это ещё в лучшем случае! А, скорее всего, просто погибнет. Знал он за собою и другое удивительное свойство: всякий или почти всякий тот, кто смел его всерьёз обижать, бывал за это наказан. Вплоть до тяжёлого увечья или самой смерти. Он мог бы назвать несколько десятков подобных случаев, самый ранний из которых произошёл с ним, когда ему было три с половиною года. Такое всегда происходило помимо его воли, но однажды он открыл в себе способность убить своего обидчика целенаправленным усилием мысли. В нескольких случаях, когда его очень сильно обижали (угрожали смертью или слишком уж нагло издевались), он приходил в ярость, мысленно желал обидчику смерти, и тот потом умирал по каким-то посторонним причинам спустя неделю или месяц.

И всё-таки это было то самое, чему можно было найти хоть какое-то, хотя бы чисто теоретическое, но разумное объяснение. Во всём же, что касается параллельных миров, гаданий, предсказаний будущего, полтергейста и прочих необъяснимых вещей, о которых много пишется и говорится, Спиридон видел, как правило, шарлатанство.

Вот и в случае с удивительно живым и ярким сном – он готов был увидеть либо игру подсознания, которое во сне может пошутить с нами как ему угодно, либо чей-то злонамеренный умысел: сон могли направить на него искусственно… Чем больше он задумывался об этом сновидении, тем больше вопросов возникало: присниться может любое чудо, но откуда взялись незнакомые предметы, которых прежде не было в доме? И куда делась статуэтка, которая, между прочим, по своей стоимости превосходила эти самые предметы неизмеримо! Оставалось только предположить версию банального ограбления с применением каких-то очень остроумных технологий. Посторонние предметы были введены для отвода глаз в качестве мнимой платы, а ценная вещь – целенаправленно похищена.

Если это действие было сделано, то должен был быть и тот человек (или группа лиц?), который это реально замыслил и осуществил. Кто-то неведомый телепатически прочёл информацию о том, где была спрятана статуэтка. Тайно проник в дом, похитил этот предмет и подложил другие, взамен него. При этом никто не проснулся, все двери были свободно отперты (особенно – дверь, ведущая на башню!), похититель знал планировку дома и никаких следов не оставил.

Получалась какая-то чушь и думать дальше в этом же направлении было и скучно, и даже стыдно. Глупость какая-то, ей-богу!

– И что же теперь делать? – спросил сам себя Спиридон, подводя итоги всем своим размышлениям.

И сам же себе ответил:

– Да ничего не делать. Посмотрю, подумаю… Потом что-нибудь пойму, или оно само как-нибудь разъяснится. Всё ведь на этом свете реально, и не бывает ничего необъяснимого. Хотя…

Хотя случай, когда он и его друг Аякс погрузились однажды на дно Чёрной впадины и там, на глубине двенадцати километров, подверглись чьему-то нападению – это было как раз очень даже необъяснимо. Океан жил по каким-то своим законам и, может быть, для него и следовало сделать исключение: если что-то необыкновенное и происходит на планете, то только там – на дне Чёрной впадины или на берегу океана в акватории Дымных островов.

Таинственное появление в доме предметов, которых в нём прежде не было, нужно было как-то объяснить жене, пасынку и дочери. Спиридон подумал о том, как это можно преподнести так, чтобы не взбудоражить их умы и вот что решил: «Если я выскажу мнение, что у нас кто-то побывал, пока мы тут спали, то всё моё семейство перепугается: пока мы спали, тут кто-то ходил! Наши закрытые двери ничего не значат! Наш покой может быть нарушен когда угодно!.. Нет, так не годится…».

Говорить, что это он сам принёс в дом эти предметы и разложил в качестве подарков – не хотелось. Врать – крайне нежелательно даже и из благих соображений. Но тогда как же объяснить исчезновение компаса у Платона? Эти предметы я тайком подложил, а компас таким же способом забрал – так, что ли?

Спиридон думал. Объяснение должно быть правдивым, дерзким и неожиданным: предметы были перенесены чьим-то посторонним усилием. Кто-то направленным лучом передал Спиридону этот сон и столь же направленным лучом переместил предметы. Непонятно, так это или нет, но это похоже на правду больше, чем что бы то ни было другое.

Когда Спиридон объяснил это своему семейству, то, естественно, удивлению не было границ.

– А разве такое бывает? – спросила Виринея.

– Я думаю, что бывает всё или почти всё, – ответил Спиридон. – Просто одни вещи случаются часто, другие редко, а третьи – очень редко. Я думаю, что со временем люди научатся перемещать предметы усилием воли – примерно через миллион лет; вряд ли раньше. Пока же такое могут делать лишь отдельные выдающиеся личности: сдвигать одним взглядом пуговицу, лежащую на столе или даже приподнимать её на несколько секунд. И всё это – одним взглядом!

– Но зачем этим людям понадобился мой компас? – удивился Платон.

– Именно он показался им самым интересным предметом в нашем доме. И потом: это могли быть не люди. Это могло быть что-то другое.

– Что, например? – спросила Эона.

Спиридон задумался. Потом сказал:

– Банда мошенников – это то, что я думал вначале. Загипнотизировали, навеяли сон, передвинули предметы… Какие глупости! Это была какая-то огромная сила, нечеловеческого происхождения.

– Да ты скажи нам, что это за сила? – потребовала Эона.

Спиридон посмотрел в окно. Сказал:

– А тут и думать нечего: океан. А что ещё может быть, кроме него?

Виринея сказала:

– Ну вот! Опять ты говоришь о нём как о живом и разумном!

– Наверно, он таков и есть, – задумчиво ответил Спиридон. – И не только Океан, а вообще любая вода – речная или дождевая.

Платон спросил:

– А вода в стакане?

– И она тоже, – кивнул Спиридон.

 

 

 

Глава двадцать пятая. Исчезнувшая цивилизация

День был совершенно непригодным для прогулок и вообще для вылазок на улицу, и Спиридон решил посвятить его домашним делам: достал красивые альбомы с иллюстрациями на исторические темы и принялся рассказывать Платону историю Эйнской цивилизации.

– Вот таким было когда-то их государство, – рассказывал Спиридон. – Эйнская цивилизация была красива и могущественна. Эти люди строили огромные дворцы с колоннами, храмы, крепости и башни. У них были развиты всевозможные ремёсла, и они умели делать всё: ковать железо, изготавливать красивую посуду и ткать прекрасные шёлковые ткани. Особенно удавалось им изображение людей и животных, и вообще: эйны были искусными художниками. У них были города и сёла, у них была своя письменность, и тамошние мудрецы писали научные трактаты о звёздах, о вулканах, о смысле жизни и о химических свойствах металлов. Свои товары они продавали на материк в соседние государства, но сами к себе в гости обычно никого не пускали. И таким образом, они поддерживали связь с внешним миром. Но потом эйны исчезли. И теперь их больше нет – не осталось ни одного человека.

– А почему эйны исчезли? – с удивлением спросил Платон.

– На их острова пришли нифонцы и силою оружия стали оттеснять эйнов на север. Поначалу эйны оказывали очень сильное сопротивление – их было намного больше, чем нифонцев, они были умнее их и сильнее. Они владели военным искусством, были отважны и превосходили нифонцев по всем показателям – по физической силе, по выносливости, по росту, по умственному развитию… Их моральное превосходство над нифонцами просто поражало воображение… Но нифонцы были хитрее, и разными способами, как правило, не военными, они одерживали над эйнами свои победы. Кроме того, нифонцы были очень нездоровыми во всех отношениях людьми и болели многими страшными болезнями. Эйны, которые ничем заразным до этого никогда не болели, стали умирать от одного только соприкосновения с нифонцами. Вот так и получилось, что через несколько веков эйны были полностью вытеснены со своих земель. Тогда они и перешли на Дымные острова, на которых прежде никогда не жили. В прежние времена они приплывали сюда на своих кораблях лишь на охоту и на рыбалку. Им казалось, что в здешних краях слишком холодно, и они не очень-то любили эти места. Но, когда нифонцы окончательно разгромили их, те из них, кто уцелел, поселились здесь. Их было совсем мало, но через некоторое время, и они исчезли бесследно. На какое-то время острова совсем опустели, но вскоре здесь появились венетские землепроходцы и освоили эти земли. Вот с тех пор мы здесь и живём.

– Так почему же всё-таки эйны бесследно исчезли? – продолжал удивляться Платон.

– Неизвестно. Некоторые говорят, что у них возникла какая-то эпидемия, и они все поумирали от неё, но есть мнение и другое: они просто переселились куда-то. Возможно, на материк. Там они смешались с другими людьми, или не смешивались, но приняли другой облик, и теперь их нельзя отличить от всех остальных людей ни по одежде, ни по языку.

– Они были похожи на нифонцев? – спросил Платон.

– Нет. У нифонцев ярко-красные волосы и зелёные глаза – это то, что их резко выделяет среди всех остальных людей. Почти все люди на нашей планете имеют светлые волосы, которые могут различаться лишь незначительными оттенками; то же и с глазами – почти у всех они голубые, и лишь изредка встречаются синевато-голубоватые. Исключений из этого общего правила лишь два на всей планете, и третьего исключения нет: это люди с синими волосами и чёрными глазами, которые, по непонятным причинам, изредка рождаются у обыкновенных людей, а также – нифонцы, у которых волосы ярко-красные, а глаза зелёные. Что касается эйнов, то они были такими же точно, как и мы. От нас они отличались лишь одеждою и языком, но никак не физическим обликом. Потому я и допускаю, что эйны просто сознательно растворились среди всех остальных людей планеты, делают вид, что они такие же, как и все, но внутреннее содержание имеют не такое, как у всех. Так и живут тайным образом среди нас, а мы даже и не подозреваем об этом… Какая жалость, что сейчас хлещет дождь, а то бы мы пошли в лабораторию, и я бы тебе кое-что показал из тех предметов, которые остались от этой древней цивилизации. У меня есть некоторые из их предметов быта и украшений.

День был таким же дождливым, как и вся минувшая ночь. Перейти в здание лаборатории можно было только под потоками дождя, от которого бы не спасли ни зонтики, ни плащи, потому что к тому же свирепствовал ещё и сильный ветер.

Спиридон сказал:

– И ветер и дождь! Я уже давно подумываю сделать крытую галерею от дома к лаборатории, чтобы можно было спокойно переходить туда и обратно в случае дождя, но эта галерея перегородила бы весь двор.

Платон сказал:

– Конечно! Зачем же двор перегораживать? А ты лучше сделай подземный переход, какие делают на континенте в больших городах. Вот тогда и двор останется нетронутым, и пройти в лабораторию можно будет спокойно в случае любого дождя.

Спиридон рассмеялся:

– Хорошая идея, вот только есть одно затруднение: под нами – одна сплошная гранитная скала, а прорубать в ней тоннель – это не так-то просто. Пойдём-ка лучше в библиотеку, я тебе дам почитать книги про эйнов.

– А я вот что думаю, – проговорил Платон задумчиво. – Вода живая – и океанская вода, и дождевая. Вот сейчас она льётся прямо с неба и как будто злится на что-то… А вот ветер – он что? Он живой тоже?

– Ветер? – удивился Спиридон. – Никогда не задумывался. Мне кажется, что с водою ничто не может сравниться по степени важности. Разве что огонь, да и то… Вода, я думаю, важнее всех остальных сил природы.

– Да и я тоже так думаю, – сказал Платон. – Но вот только мне кажется, что и ветер тоже что-то знает и понимает. И вообще: он тоже живой!

Спиридон пожал плечами.

– С чего ты это взял?

– Ветер – это невидимая сила, – сказал Платон. – Деревья колышутся на ветру, а кто их колышет – не видно. А это ветер – такой невидимый великан и силач. Это он колышет деревья! Вот и воду он тоже сейчас разбрасывает. Смотри, что он делает с дождём!

Спиридон рассмеялся.

– Ну, тогда и земля – тоже живая и всё понимает. Камни и скалы – тоже.

– А вулканы? – спросил с восторгом Платон.

– Ну, эти-то уж точно живые! – согласился Спиридон.

– А я так и думал всегда! – закричал Платон. – Те, которые извергаются, – те проснулись. А которые не извергаются – те спят.

Спиридон охотно согласился:

– Особенно крепко спят те, на вершинах которых – озёра. Накрылись сверху водою и спят… Когда подрастёшь, непременно поднимемся с тобою на такой вулкан и искупаемся в таком озере. Ну а теперь пойдём в библиотеку.

 

= = =

 

Библиотекою у них называлась длинная узкая комната, заставленная книгами от пола до потолка. Все книги находились под стеклом – Спиридон ужасно не любил, чтобы они пылились. Он достал с полки огромный том «Истории Эйнского государства» и вручил его Платону.

– Читай, – сказал он. – Может быть, тебе-то и суждено будет раскрыть тайны Эйнской цивилизации.

Мальчик очень серьёзно воспринял это предположение своего отчима и тут же погрузился в чтение. Условия для чтения были самые подходящие: за окном метались дождь и ветер – живые и жутковатые; где-то за ними простиралась громада Океана, который умел навевать мысли и сны, да ещё и предметы мог передвигать с места на место, а здесь, в библиотеке, было так уютно!

 

 

 

Глава двадцать шестая. И опять гости!

На следующий день дождь ещё продолжался, а буря на море всё так же бушевала, и, казалось, этому не будет конца и краю.

После завтрака Спиридон подумывал о том, чтобы всё-таки перебраться в лабораторию и там заняться накопившимися делами по систематизации собранных морских раковин. Часть он собирался продать в океанариум всё тому же самому Меценату, но самые редкие экземпляры решил, как всегда, приберечь для себя. Пока что его коллекция раковин по некоторым признакам была уникальна в своём роде, и он надеялся создать когда-нибудь собственную выставку морских редкостей, которую бы он возил по городам Большого континента и показывал бы людям.

Спиридон уже подумывал, не взять ли с собою в лабораторию Платона, чтобы приучать и его к коллекционированию и премудростям классификации, но засомневался: пробираться с мальчиком под таким сильным дождём – это ведь не очень приятное для него дело и, может быть, имело смысл оставить Платона в доме. Заколебавшись, он сказал сам себе почему-то вслух:

– Или всё-таки взять с собою? Мальчишку-то надо воспитывать и приучать его к порядку и знаниям…

Ответить на поставленный вопрос он так и не сумел, ибо кто-то вдруг зазвонил в калитку.

– Кого это к нам принесло в такую непогоду? – побурчал Спиридон и тут же вспомнил свой недавний сон. – Опять какие-нибудь странники?

Видеокамеры на входе у него не было, и он спросил через домофон, мол, кто такие и чего вам нужно?

 

= = =

 

Ответ совершенно поразил его: это был Меценат!

– Господин Спиридон, – радостно возвестил тот, – а я к вам в гости.

Спиридон нажал кнопку и впустил к себе необычного гостя. Выглянул в окно. К его удивлению, Меценат шёл не один, а с каким-то мальчиком. Двое телохранителей несли над ними огромные сверхмощные зонтики, похожие на чёрные шатры и закреплённые ремнями таким образом, чтобы их не мог порвать ветер. Процессия перемещалась по каменистой тропинке, ведущей от калитки к дому, и стала затем подниматься на крыльцо. Спиридон пошёл открывать людям дверь.

Меценат первым вошёл в дом. Все трое проследовали за ним.

– Какими судьбами, вот уж не ждал! – приветствовал его Спиридон. – Вы ещё ни разу не удостаивали меня такой чести.

– С чего-то же надо начинать, – сказал Меценат. – Будем считать это историческим визитом: с этого дня я начинаю ходить к вам в гости.

Спиридон поморщился при этих его словах и бесцеремонно сказал:

– Нет, уж. Давайте так: я к вам, а не вы ко мне. Я не хочу, чтобы вы вторгались в мою личную жизнь.

– А вам в мою – можно?

– Вы человек общественный, и вы сами выбрали себе такую судьбу. Значит, не ропщите.

– Хорошо, хорошо, – замахал руками Меценат. – Я ведь пошутил, а вы подумали, что это я всерьёз, да?

Меценат оглянулся к своим охранникам и сказал:

– Идите пока в машину, когда буду уходить, я вас вызову. Ну а вы, господин, Спиридон, принимайте пока гостей: меня и моего правнука Бен-Бена.

Спиридон, почти не скрывая отвращения, посмотрел на ребёнка. Это был мальчик лет десяти-двенадцати, по виду совершенно нормальный, если не считать слишком длинных прямых и синих волос, которые опускались до самых плеч, скрывая от наблюдателя всякие признаки шеи. На слишком большой голове был слишком большой нос. Мальчик смотрел на Спиридона чёрными, как у его прадеда глазами – враждебно и исподлобья, как будто знал о нём, какую-то страшную тайну. И это было неприятно.

– Бен-Бен у меня самый умный, – с гордостью возвестил Меценат. – И самый любимый. Всех остальных я тоже очень люблю, но только этот и будет моим главным наследником – так я решил.

Они прошли в гостиную, и Меценат впервые увидел всех членов семьи Спиридона. Со всеми вежливо поздоровался и, по приглашению Спиридона, уселся на диван. Правнук всё это время молчал, садиться не пожелал и остался почти неподвижно стоять, лишь зорко озираясь кругом. Подошедший к нему Платон предложил ему пойти поиграть вместе с ним, но мальчик презрительно и даже брезгливо посмотрел на него и молча отвернулся. На мгновение воцарилось какое-то тягостное, неловкое молчание. Спиридон тотчас же отдал распоряжение:

– Выйдите все! У меня будет какой-то очень важный разговор с господином Меценатом, а иначе бы он так просто ко мне не пришёл.

Все вышли. В комнате остались трое: Спиридон, Меценат и его неподвижный правнук Бен-Бен.

– Если вы впервые за всё время припёрлись ко мне домой, то, стало быть, случилось нечто необыкновенное, – сказал Спиридон.

– Вы правы, – согласился Меценат. – Случилось: на меня снизошло озарение. И вот я, – как старый, опытный хищник! – вышел на охоту и взял с собою своего детёныша. Он сейчас будет смотреть на меня и учиться тому, как надо охотиться.

– Вы думаете, он всё понимает из того, о чём мы сейчас будем говорить? – усомнился Спиридон.

– Всё. Двенадцать лет – это уже порядочный возраст. Я ему заранее всё рассказал.

– Что рассказали? – не понял Спиридон.

– Рассказал о том, что я вам скажу и что вы мне на это ответите.

– А вы знаете наперёд, что я вам отвечу?

– Конечно. Вариантов не так уж и много. По-настоящему – всего два, ну, и всякие промежуточные или похожие на них. Я их расписал моему любимому правнуку и объяснил, как я поступлю в одном случае, и как поступлю в другом, и какие поправки можно будет делать, в случае, если возникнут всякие нюансы. Пусть учится, как нужно обращаться с вами, людьми.

– С нами, людьми? – переспросил Спиридон с усмешкою. – Это означает, что вы сами не считаете себя человеком?

– Естественно. Очень богатые люди, такие, как я, это уже как бы и не люди.

– А сверхлюди? – подсказал Спиридон.

– Именно так, – согласился Меценат. – Не зря же только те, кто рождается на свет с синими волосами, получает способность становиться очень богатым. К примеру, все трое моих сыновей и все девять внуков не имеют этого признака. И только один из двадцати семи моих правнуков Бен-Бен и обладает этим знаком. Он – избранник богов! Он отмечен особым знаком.

Спиридон равнодушно пожал плечами и сказал:

– Ну, он – так он, а избранник – так избранник. Оно мне нужно – знать ваши проблемы, кто там среди вас родился избранником, а кто не избранником! По мне вы все на одно лицо… Я уже знаю наперёд тот вопрос, с которым вы ко мне пришли, и отвечаю на него так: нет!

– Да откуда ж вы можете его знать? – рассмеялся Меценат, и мальчик, глядя на прадеда, вдруг рассмеялся тоже – впервые за всё время у него на лице появилось какое-то подобие веселья. Впрочем, жестокого – типа злорадства.

– А у вас ничего другого и не может быть на уме. Вы, хоть и сверхчеловек, но вы снова тупо и однообразно спросите меня о том, хочу ли я вам продать драгоценную золотую статуэтку, изображающую крылатую морскую богиню. И, если я захочу, то будете торговаться о цене.

Меценат покачал головою.

– Проницательность – это не самая сильная ваша черта, – сказал он. – Нырять в морские глубины и добывать там редкие раковины или каких-нибудь диковинных морских рыб или там крабов, ну или, допустим, сокровища с затонувших кораблей – вот это и есть ваше призвание. Какая разница, что именно добывать? Что там есть ценного – вот то и надо хватать! Главное успешно нырять! Вы гениальный аквалангист и батискафщик, а анализ и все остальные виды мышления – это не ваша стезя. Оставьте это другим: мне, например, или моему правнуку. Если мы, в отличие от вас, умеем делать большие деньги, то мы и мыслить умеем не так, как вы.

Спиридон спокойно согласился:

– Сдаюсь. Я не проник в ваш сверхчеловеческий план. Так и что же вы у меня-то хотели спросить?

Меценат сказал:

– Я хотел вас попросить продать мне ту самую золотую статуэтку.

– Но ведь я именно этого самого от вас и ожидал! – рассмеялся Спиридон. – Со своими тупыми мозгами прирождённого аквалангиста я ни до чего другого и не мог додуматься. И, как оказывается, не ошибся.

– Всё не так, – возразил Меценат. – Сейчас условия буду диктовать я: я куплю вашу статуэтку за одну тяжёлую монету.

Спиридон сказал:

– А я не продам её даже и за сто тяжёлых монет. И даже за тысячу, или за миллион, или за десять миллионов. Впрочем, если предложите сто миллионов, то я подумаю.

Меценат повернулся к правнуку и сказал:

– Учись, Бен-Бен, как надо с ними обращаться! И смотри, что я сейчас буду делать. Любуйся! Но прежде запомни одну вещь: всё то, что теперь принадлежит этим людям, на самом деле, это всё наше. Это то, что рано или поздно должно перейти в наше владение, потому что любимцы богов – МЫ, а не они.

Повернувшись к Спиридону, он тихо, вкрадчиво и почти нежно проворковал:

– За то, что грубите, – я снижаю вам цену в два раза.

– Я не продам её ни при каких обстоятельствах.

– На самом деле эта вещь уже сейчас моя. Мне осталось только взять её у вас, но я, чтобы продлить вашу агонию, предлагаю вам за неё деньги. Я так понимаю: вы не цените моего благородства?

– Нет, не ценю, – ответил Спиридон.

И уже откровенно нежно-пренежно, без всяких «почти» Меценат проговорил:

– Будете упорствовать, снижу цену ещё в два раза. И с этих самых пор буду всё покупать у вас только по цене в четыре раза ниже обычной. А не будете довольны новыми условиями – понижу закупочные цены ещё в два раза. И вам придётся поменять образ жизни. К вопросам ценообразования я всегда относился очень серьёзно. Можете не сомневаться, что я и сейчас останусь верен этому своему обыкновению.

– Не сомневаюсь, – спокойно сказал Спиридон. – И что из этого следует? Я вам всё равно не продам статуэтку. К тому же у меня её и нет вовсе.

– Ах, вот даже как! И где же она, позвольте спросить вас? Вы кому-то её уже продали?

Спиридон ответил:

– Если она всего лишь товар, то она – моя собственность. А если она – моя собственность, то я никому не подотчётен о том, что я сделал с нею. Захочу и переплавлю её в сковородку или выброшу в мусорный ящик – кто мне запретит?

– Ну, а если серьёзно?

– А если серьёзно, то она потерялась, – спокойно ответил Спиридон.

– То есть как это: потерялась?

– Бесследно исчезла, – пояснил Спиридон.

Меценат и его правнук многозначительно переглянулись. Бен-Бен гневно блеснул глазёнками и закричал:

– Разве ты не видишь? Он врёт! Уничтожь его! Ты мне обещал уничтожить его, если он не будет слушать твоих приказов.

Меценат погладил по синим волосам своего любимого правнука и нежно сказал:

– Уничтожу, уничтожу, мой милый мальчик. Мне на моём веку многих людей пришлось уничтожить, так что, я к этому делу привык. Смотри, как я это буду сейчас делать и учись. Твой папа и твой дедушка совсем отбились от моих рук и ничему тебя не учат, чёртовы бездельники! Один, как последний идиот, хлещет водку, а другой помешан на автомобильных гонках. А кто передавать опыт будет? Кто будет заботиться о продолжении нашей династии?!

Меценат просто побагровел от гнева, но, немного успокоившись, сказал:

– Всё я. Один я. Если не я, то и никто! – Затем он достал телефон и откинул золотую крышку. Повернувшись к Спиридону, сказал: – Я, конечно, понимаю: аквалангисту не дано думать широкомасштабно, но хоть что-то же соображать всё-таки надо! Нельзя же совсем ничего не понимать в этой жизни? Или у вас от постоянного ныряния в морские глубины совсем мозги отшибло? Поймите же: всё, что вы по наивности считаете своим собственным, на самом деле – моё. Я предоставляю вам это лишь во временное пользование, но рано или поздно заберу себе. Так давайте же сделаем неизбежное спокойно и без нервотрёпки! – говоря так, он набрал нужный номер и сказал в трубку усталым голосом: – Пусть заходят.

Спиридон спросил:

– Это ваши телохранители с зонтиками?

Меценат весело рассмеялся. Мальчишка – злорадно. Он повернулся в сторону двери и, судя, по всему, приготовился к появлению новых более забавных актёров.

Через минуту в комнату вошли четверо полицейских, возглавляемые офицером полиции в звании полковника. У него было свирепое выражение глаз и мощные усищи, свисавшие по бокам от его рта, словно бы две толстых сардельки. У всех остальные лица были гладко выбриты, а выражения глаз было совершенно бессмысленное. Шевелюра на голове была только у полковника; у остальных головы были гладко выбриты и многозначительно сверкали в лучах комнатного освещения.

Вошедшие молча и торжественно застыли в почтительном трепете при виде Мецената, а тот, почти и не посмотрел в их сторону. Сказал правнуку:

– Запомни, Бен-Бен, и передай своим внукам и правнукам то, чему учил их предок, старый Меценат: убить врага физически – для этого много ума не надо. А вот убивать морально – это искусство, которое не каждому даётся.

– Так, значит, ты его не убьёшь на самом деле? – разочарованно спросил правнук. – Но ведь ты же мне обещал! – он неистово затопал ногами по полу. – А я так хотел посмотреть на это! Я так люблю, когда умирают люди!

– Ты неправильно меня понял, мой дорогой малыш. Я убью его, но морально. Вот на это и любуйся. Садись рядом со мною и любуйся. – С этими словами он бесцеремонно взял правнука за шиворот и усадил рядом с собою на диване. – Смотри, что сейчас будет, несмышлёныш.

Полковник спросил:

– Какие будут приказания, господин Меценат?

– Итак, задачу я вам уже поставил: в этом доме где-то находится спрятанная материальная ценность из категории «сокровища с затонувших кораблей». Вещь, согласно существующим законам, должна быть зарегистрирована в течение суток с момента нахождения. За неё должны быть уплачены пошлина и налог, для каковой цели вещь должна быть предварительно оценена соответствующими экспертами. Уплата пошлины и налога, а равным образом и регистрация должны быть подтверждены соответствующими документами. Отсутствие документов означает, что ценная вещь хранится незаконно и подлежит конфискации. – Повернувшись к Спиридону, он спросил: – У вас есть такие документы?

– Вы прекрасно знаете, что нету! – ответил Спиридон.

– Я догадывался. Мы, сверхлюди, стремимся к тому, чтобы у людей всё было по справедливости и по законам.

– По законам, которые вы сами же для них сочинили! – дерзко крикнул Спиридон.

– Ну да! Ну да!.. Мы умеем не только делать деньги, но и сочинять для вас мудрые и справедливые законы… Но я продолжу: такое преступление приравнивается к злодеяниям особой тяжести. Какой именно тюремный срок за него вам полагается – это определит суд. Впрочем, он может ограничиться и штрафом – у нас сейчас принято играть в гуманность. Но даже и штраф будет таким, что вам, дорогой мой Спиридон, придётся расстаться со всем своим имуществом, какое у вас только есть – движимым и недвижимым. А ведь это имущество на самом деле – моё. И мне небезразлично, в чьи руки оно попадёт. Я бы предпочёл, чтобы временным хранителем этого моего имущества были пока вы. Но, если вас не устраивает такое положение вещей, то я могу передать право на владение этим имуществом бюрократическим органам государства.

Вошедшие стояли неподвижно, благоговейно выслушивая всё, что изрекает могущественный Меценат. Тот сказал, обращаясь теперь к ним:

– Господа! Вы люди юридически образованные, поэтому поймите меня правильно: вся эта моя речь предназначалась не вам, а владельцу этого дома – господину Спиридону – человеку незаконопослушному. Не мне вас учить, что нужно в таких случаях делать. Так что, приступайте к поискам золотой статуэтки, которая изображает красивую женщину с золотыми крыльями. Это эйнская морская богиня Оа. В музеях мира на сегодняшний день хранится лишь три таких изображения, и каждое из них считается одним из самых главных сокровищ мировой культуры и потому стоит очень и очень дорого. Это ценность общечеловеческого масштаба, и её скрывают именно в этом доме. Приступайте, господа, приступайте!

Некоторое время Спиридон оглушённо молчал. Затем сказал:

– Но у меня и впрямь нет этой статуэтки.

– Я вижу, что вы не хотите по-хорошему, – сказал Меценат. – Ну что же, это ваше право выбирать себе вариант общения со мною. Будем в таком случае общаться по-плохому.

В комнате воцарилась тишина. Слышно было, лишь как дождь с ветром хлещут изо всех сил по оконным стёклам.

Подумав, Меценат добавил:

– Впрочем, вам ещё не поздно одуматься и отдать её мне добровольно. В этом случае я пойду вам на встречу и куплю её у вас за одну восьмую той, цены, которую я назначал вначале. Уголовное дело не будет возбуждено, и полиция забудет обо всём, что было, – он засмеялся старческим, дряблым смехом. – Не у одних аквалангистов плохо с головою. У полиции тоже очень тяжёлая работа, и у них очень плохо с памятью, не так ли, ребята?

Полицейские во главе с полковником дружно, как по команде, рассмеялись. Отсмеявшись положенное время, они, по команде своего полковника, разом замолчали, и тот, достав телефон, вызвал подкрепление.

Вошли новые люди, они снимали с себя мокрые плащи и мокрыми ногами топали то там, то здесь, оставляя следы в виде огромных луж. Вскоре они заняли весь дом и велели всем его четверым жильцам оставаться в своих комнатах и никуда не выходить.

Дождь и сильный ветер всё так же продолжали бушевать за окном, а внутри дома Спиридона тоже свирепствовала буря. Но только другого рода. Через некоторое время полковник, который командовал всеми полицейскими, потребовал ключи от лаборатории и от башни.

Спиридон молча подчинился.

Полицейские разделились на три отряда: один оставался в доме, другой отряд снова облачился в плащи и проследовал в лабораторию, а третий двинулся в башню маяка.

На вершине башни они сразу же обнаружили тайный сейф и потребовали ключ и от него, для каковой цели пришёл сам полковник. Спиридон отдал ему и этот ключ и вообще: он совершенно равнодушно выполнял все приказы полиции, а о том, что в это время думают и чувствуют все остальные трое членов его семьи, мог лишь догадываться – связи между ними не было никакой. Полковник полиции лишь коротко бросил:

– Вы все должны находиться в разных помещениях. Это на случай потенциального сговора.

– Хотя бы мальчику разрешите быть вместе с мамою! – потребовал Спиридон.

Меценат возразил на это:

– Ничего с вашим мальчиком не случится. Мой малыш живёт вообще без мамы и ничего. Потерпит без мамы и ваш мальчик.

Спиридон посмотрел на синеволосого малыша, столь нежно любимого Меценатом. Интересно, что с его мамою? Наверное, они её убили за несоответствие чему-то. Хотел спросить, но затем счёл за благо промолчать.

 

= = =

 

Через четыре часа обыска, когда все вещи в доме были перевёрнуты и разбросаны по полу, обыск всё-таки закончился.

Полковник вошёл в гостиную и рявкнул:

– Господин Меценат, позвольте доложить о результатах проведённого обыска!

Меценат ласково погладил по головке давно уснувшего на диване правнука и сказал, устало улыбаясь:

– Ради всего святого: докладывайте, любезный, но только тише. Разве вы не видите – ребёнок спит.

– Простите, – тихо сказал полковник. – Я буду говорить тише. Таким голосом можно?

– Можно, дорогой, можно! – благосклонно кивнул Меценат.

– Золотой статуэтки, описанной вами, мы так и не обнаружили. Впрочем, найдены некоторые другие золотые вещи…

– Какие? – встрепенулся Меценат.

Полковник показал все те украшения, которые были изъяты из личных вещей Виринеи и Эоны, а также и те драгоценные вещицы, которые таинственным образом появились в доме после той ночи, когда Спиридону приснился сон о визите четырёх странников.

– Прикажете изъять? – спросил полковник.

Меценат тщательно пересмотрел принесённое. Особое внимание уделил именно тем самым предметам, чьё появление в доме казалось необъяснимым для Спиридона.

– Уму непостижимо, откуда у вас это взялось, – задумчиво сказал он, глядя на Спиридона исподлобья. – Особенно вот этот шёлковый поясок с золотыми пластинками. Он явно не со дна моря. Откуда это у вас?

Спиридон даже и не представлял, что ответить на это, но сказал уклончиво – так, словно бы он всё прекрасно знает и всё понимает, но не хочет признаваться в этом:

– Вы мне не судья, не прокурор и не следователь. И я вам не обязан отвечать.

Меценат ответил неожиданно миролюбиво:

– Да я и не настаиваю. Спросил чисто по-дружески, уже и спросить нельзя, да?

– Хорошенькое дело: по-дружески! Вы ворвались ко мне в дом со сворою полицейских, и ещё хотите, чтобы я с вами разговаривал по-дружески.

Меценат сказал:

– Когда-нибудь вы поймёте, что я действовал исключительно в ваших интересах и для вашего же блага, – повернувшись к полковнику, он сказал: – Это всё оставьте. Мы ведь сюда пришли не ради этой мелочи, а во имя великой цели.

Проснувшийся мальчишка молча и терпеливо слушал слова прадеда, но тут не выдержал и взбесился:

– Отдай эти вещи мне! Я буду с ними играть, а то у меня совсем мало игрушек.

Меценат ласково погладил длинные синие волосы мальчика и затем отдал приказ полковнику:

– Верните все эти вещи туда, откуда вы их взяли. Мне не нужна эта мелочь.

Затем он повернулся к Спиридону и сказал:

– Я проявляю великодушие и сделаю вид, что никаких подозрительных золотых вещей из числа явно старинных обнаружено не было.

Бен-Бен заплакал при этих словах прадеда, а тот небрежно шлёпнул правнука ладонью по затылку и сказал:

– Заткнись, дорогой!

Меценат сказал Спиридону:

– Не обижайтесь на него! Малыш совсем отбился от рук: папа и дедушка им совершенно не занимаются – два бездельника и тунеядца! А мать сидит в тюрьме.

Спиридон как бы небрежно спросил:

– А за что сидит?

– Да так, – уклончиво ответил Меценат. – Слишком многого захотела. Обычная выскочка – вот и пришлось посадить… Но продолжим наш разговор. Я понимаю: вы спрятали драгоценную статуэтку где-нибудь в земле. Ведь так же? – Меценат испытующе посмотрел на Спиридона.

Спиридон спокойно выдержал его взгляд и ничего не ответил, а Меценат продолжал:

– Вы закопали статуэтку на большую глубину, хотя у вас тут везде камень и копнуть глубоко – означает упереться в скалу… Или отнесли статуэтку в горы и припрятали там. Но я ещё вернусь к этому вопросу, я этого так не оставлю. Имейте в виду: если статуэтка не будет найдена, то вас арестуют за сокрытие ценностей, имеющих большое культурное значение, и вы проведёте в тюрьме весь остаток своей жизни. Уж если я упрятал на пожизненное заключение мать моего любимого правнука, то я и вас не пощажу! – глаза Мецената засверкали от гнева, и ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя и отдышаться. – Но, я надеюсь, у нас не дойдёт до этого, и мы с вами решим всё миром.

Спиридон рассмеялся.

– Когда будет суд, понадобятся свидетели, которые бы описали золотую статуэтку или бы подтвердили вообще факт её существования. Её никто не видел, кроме меня. В том числе и вы. В суде я заявлю, что я просто выдумал эту историю, похвастался перед вами, пошутил, и вы ничем не докажете, что это не так.

Меценат томно возвёл глаза к небу и нежно проговорил:

– Докажу или нет – это не ваша забота. – У меня лучшие адвокаты. Они всегда что-нибудь придумают. Например, незаконное изготовление и хранение наркотиков. Короче говоря: если вы не хотите со мною по-хорошему, то тогда сидеть в тюрьме вы у меня всё-таки будете!

С этими словами он взял за руку своего правнука. Телохранители с зонтиками уже были вызваны. Спиридон с интересом смотрел на их зонтики: это были специальные сложные устройства, сделанные на основе мощных стальных стержней с острым сверкающими наконечником. Такой зонтик производил впечатление пики, которая по совместительству выполняет ещё и скромную обязанность защиты от дождя и даже бури. Когда телохранители вышли на крыльцо и раскрыли эти зонтики, то получились почти что шатры – водонепроницаемая ткань, натянутая на арматуру из крепких стальных спиц.

Меценат и его правнук, не оглядываясь, воспоследовали к машине. За ними чинно шли полицейские, которые обходились без зонтиков, а для защиты от дождя облеклись в свои длинные плащи с капюшонами.

Уже когда процессия приблизилась к решётчатой металлической калитке, произошёл удивительный эпизод: удар молнии угодил не в калитку, а в точности в одну из стальных пик, свалив наповал телохранителя. Раздался грохот ужасающей силы, но у Спиридона, наблюдавшего за этою сценою, ни один мускул не дрогнул на лице. Впрочем, увидев, как из-под упавшего зонтика на четвереньках выползает Меценат, мгновенно ставший мокрым, он только усмехнулся и пробормотал: «Живучий!»

– Наследника – в машину! – заорал всё ещё ползающий Меценат своим телохранителям. – Да выбросьте вы этот дурацкий зонтик, наконец!

Несчастливый зонтик был отброшен в сторону, телохранители схватили в охапку визжащего Бен-Бена и побежали прятать его в машину. Другие же стали поднимать всего мокрого Мецената. В отброшенный второй зонтик тотчас же с таким же ужасающим грохотом попала вторая молния. На этот раз все почему-то попадали на землю (вместе с Меценатом!), как будто от взрывной волны, но затем вскочили на ноги. Поднялся крик, но убитого телохранителя всё же не забыли – его схватили почему-то за ноги, а не под руки – и поволокли куда-то за пределы распахнутой калитки. Раскинув руки, покойник волочился по лужам, а его лысая голова болталась на шее так, словно она была плохо пришита к ней.

Только сейчас Спиридон увидел, что за пеленою дождя и за решётчатым забором его двора, стоит целый кортеж машин и даже один автобус. Какие-то люди оставались всё это время снаружи и, видимо, только и ждали приказа о вторжении и переходе к ещё более решительным действиям. Теперь они все суетились и так шумели, что их крики перекрывали шум дождя и ветра. Через некоторое время они все уехали, оставив после себя не запертую калитку и два зонтика, в стальные стержни которых угодило две молнии.

Спиридон долго смотрел на опустевший двор из открытой двери своей веранды. Над ступеньками и крыльцом был навес, но и он не спасал от крупных капель дождя. Одна из них попала Спиридону на лицо, и он словно бы очнулся ото сна – струйка холодной воды потекла по лицу. Он закрыл дверь и вернулся в дом. Судя по всему, никто из домашних не заметил, что при отходе противника один человек был убит молнией. «Ну, вот и хорошо, раз не увидели, – подумал Спиридон. – Зачем им знать об этом?» И только Платон, глянув в окно, спросил:

– А почему они побросали свои зонтики?

– Испугались молний и грома, – сказал Спиридон.

 

= = =

 

Через час, когда Спиридон занимался своими делами у себя в павильоне, куда он всё-таки перешёл, к нему позвонил Меценат.

– Сказать, что я в шоке – значит ничего не сказать, – заявил он.

– В шоке вы или нет – меня это мало волнует, – ответил ему Спиридон.

– Как это мало волнует? – закричал Меценат. – Вы видели, какие страшные молнии? Даже силы природы взбунтовались против вас!

– Против меня? – изумился Спиридон. – А я подумал было, что против вас.

– Против меня? – заорал в трубку Меценат. – Да вы в своём ли уме? Не забывайте, что против меня ничего не может быть, потому что я – божественного происхождения, а не человеческого. Молния убила человека – такого же, как вы. То, что вы видели – было последним предупреждением вам!

– Какая-то ерунда, – удивился Спиридон. – Какое предупреждение? Почему мне, а не вам?

Меценат поменял тональность разговора и продолжал уже спокойно:

– Я всё понимаю: вы закопали статуэтку в землю. Но представьте, что с нею будет, если туда попадёт молния! Ведь это золото – мягкий металл. Статуэтка расплавится!

– Глупости вы говорите, – сказал Спиридон. – Статуэтку я никуда не закапывал, а предупреждение было вам, а не мне. В следующий раз, когда сунетесь ко мне, молния попадёт в вас и в вашего правнука, а не в телохранителя. Так что берегитесь: силы природы на моей стороне, а не на вашей! – с этими словами он бросил трубку.

 

 

 

Глава двадцать седьмая. Обещанная прогулка

Виринея, Платон и Эона пребывали в глубоком унынии от недавних событий. Порядок в доме был довольно быстро восстановлен, но спокойствие всё ещё не приходило в их души. И лишь один Спиридон был невозмутим: продолжал заниматься своими обычными делами, рассказывал Платону о подводных течениях, которые в окрестных водах меняются по сложному графику, читал ему книги о старинных мореплавателях и играл с ним в шахматы. Единственное, чего нельзя было делать всё это время – это гулять. Дождь лишь на некоторое время стихал, но не совсем – вода с неба продолжала всё-таки сочиться, и выходить в такую погоду на улицу не хотелось. Но и после этих коротких затиший он возобновлялся с прежнею силою.

– Как будто осень пришла, – пожаловалась однажды Виринея, когда вся семья сидела за обедом на застеклённой веранде.

– Не обращай внимания, – сказал ей Спиридон. – Это какой-то катаклизм. В природе что-то произошло незапланированное – может быть, от какого-то неизвестного космического воздействия, и вот привычный ритм погоды нарушен. Такое дождевое безобразие у нас может случиться только зимою, и то – лишь изредка.

– И что теперь с нами будет? – спросила Виринея у своего мужа, словно бы в продолжение разговора о погоде.

– Пересидим дождь дома, а потом снова будет солнечно, и мы погуляем.

– Да я не о том! – с досадою взмахнула руками Виринея. – Этот твой Меценат, он ведь не оставит нас в покое.

Спиридон сказал:

– Не бойся, всё будет хорошо.

– Да ты откуда знаешь? – удивилась Виринея.

– У меня предчувствие такое, – коротко ответил Спиридон.

Эона сказала:

– Моего папу предчувствие редко обманывает. Если он сказал, что всё будет хорошо, то, значит, так тому и быть.

– Я верю, – согласился Платон. – Но, если ты знаешь, что будет, то скажи: и что же теперь будет с нами?

– Мы выживем, – коротко ответил Спиридон.

– А что будет с Меценатом? – продолжал допытываться мальчик. – Ведь он очень плохой! И тот его мальчишка – тоже!

Спиридон ответил уклончиво:

– А давайте не будем болтать за столом? Что будет, то и будет. Главное, что с нами всё будет в порядке. С нами – да, а с ними – нет.

– Ты что-то знаешь о том, что будет с Меценатом? – спросила Виринея.

– Да что вы ко мне пристали с вопросами? Да, знаю! Он погибнет! И весь его поганый род вымрет – все его взрослые потомки уже сейчас или пьянствуют, или принимают наркотики. Если это дети, то они непременно чем-нибудь больны. Большинство его правнуков страдают слабоумием или страшными врождёнными увечьями… Не нужно быть предсказателем, чтобы понять, чем всё это кончится. И вообще: зачем за столом говорить о таких гадостях? Посмотрите лучше на то, как красиво то, что происходит сейчас во внешнем мире!

И впрямь: из застеклённой с двух сторон веранды открывался вид на океан. По нему гуляли огромные волны, а струи дождя, растекавшиеся по стёклам, делали изображение размытым и как бы недостоверным.

 

= = =

 

На другой день после того разговора буря внезапно улеглась, и погода установилась тихая и безветренная. Светило солнце, на небе не было ни облачка, а море было похоже на гладкое зеркало.

– Неужели и в самом деле – буря пронеслась? – спросила Виринея.

– Пронеслась, пронеслась, – заверил её Спиридон.

– И не вернётся?

– Бури всегда возвращаются – такое у них свойство. Но это будет не скоро. – Подумав, Спиридон добавил: – Вот сегодня мы и сможем наконец-таки покататься на катере. Собирайтесь! Все пойдём на море!

Эона, по своему обыкновению, уклонилась. Она была очень занята огородом, который развела сразу после смерти матери на каменистой почве, предварительно насыпав туда новой хорошей земли. Тогда это здорово отвлекало её от грустных мыслей, но со временем из развлечения превратилось в настоятельную потребность: ей хотелось работать на земле и что-нибудь выращивать на ней. После дождей огород сильно пострадал, и теперь все её мысли были только о том, как предотвратить размывание насыпанного грунта с помощью дополнительных ограждений из камней.

Спиридон, Виринея и Платон впервые за всё время вышли за пределы своего маленького мирка.

Придя в центр городка, они увидели устрашающую картину…

Улицы были в следах недавней бури: с гор сошли грязевые потоки; повсюду были камни и стволы повалившихся деревьев. А что творилось на морском пляже – то и представить себе невозможно! Водоросли, деревья и отдельные ветки, всякий городской мусор. Навесы для защиты от солнца и дождя перекосились или повалились набок, крыши на них были размётаны или вовсе сорваны сильнейшим ветром.

Ликующие туристы высыпали из своих гостиниц и радовались окончанию своего заточения. На время бури всякая транспортная связь с континентом и другими островами была полностью прервана, и те, кто собирался улетать или уплывать домой в связи с окончанием отпуска или денег в кошельке, были вынуждены толпиться в аэропорту или на морском вокзале в ожидании счастливой перемены погоды.

– Самое лучшее сейчас быть местным, – сказал Спиридон. – У нас нет другой земли, кроме этой, и нам не надо куда-то спешить и сожалеть о том, что мы не могли отсюда вовремя вырваться. Мы просто наслаждаемся жизнью в таком экзотическом и прекрасном месте, а они пусть себе улепётывают в свои страшные мегаполисы с небоскрёбами и выхлопными газами.

Спиридон взял с собою нужное снаряжение, усадил к себе в катер Виринею и Платона, и они на небольшой скорости двинулись вдоль берега.

Со стороны моря их дом выглядел совсем маленьким. Башня Старого Маяка ещё более-менее выделялась на фоне окрестных гор благодаря своей полосатости, но дом и даже сверкающая своим стеклом лаборатория были почти незаметны.

Виринея посмотрела на городок, лежащий на холмах между высокими горами и морем, и сказала:

– Здесь очень красиво, но я всё-таки не понимаю: чтó такое большое количество людей могут здесь делать в такой дали от континента? Чем можно здесь заниматься, кроме рыболовства и обслуживания туристов?

Спиридон согласился:

– Многие из тех, кто здесь побывали, считают, что здесь скучновато, но есть и такие, кому нравится. Я, например. Я думаю, что и Платону здесь тоже понравится.

– Мне уже понравилось, – сказал Платон. – Мне только непонятно: а чем был плох Старый Маяк и зачем было ставить Новый?

– Этого толком никто не знает. Просто какое-то начальство построило новый маяк, а старый объявило технически несовершенным и морально устаревшим. Скорее всего, это была какая-то история, связанная с распределением денег на местные нужды. Или кому-то из начальства захотелось показать, что он слишком умный и лучше других заботится о нуждах местного населения.

– Сплошные тайны, – сказал Платон. – Пока я читал книгу про эйнов, я понял: на этих островах вечно происходит что-нибудь такое, чего не происходит больше нигде и чего никто не может объяснить. Здесь какая-то необыкновенная земля – таинственная! И вообще: здесь всё не так, как везде.

– А вот ты подрастёшь и всё узнаешь, – сказал Спиридон. – Ты создашь комиссию по выяснению причин феномена Дымных островов и сам же её и возглавишь.

– А что такое феномен?

Спиридон принялся объяснять – по своему обыкновению обстоятельно и с примерами. Платон что-то спрашивал и спрашивал. Он был любознательным мальчиком.

Виринея прервала разговор двух умных мужчин.

– Под нами большая глубина? – спросила она.

– Не очень, – ответил Спиридон. – Метров двадцать-тридцать. Настоящая глубина начинается почти сразу за же Остроконечными рифами, и там уже счёт идёт на километры!

С проходящей мимо парусной яхты кто-то усиленно махал им рукою. Спиридон посмотрел в ту сторону и увидел совершенно незнакомых людей.

– Они узнали тебя, – сказала Виринея, – помаши им в ответ.

Спиридон помахал, и, увеличив скорость, промчался мимо.

– Опять кто-то машет, – сообщила Виринея. – Ох, уж эти мне туристы!

– Надоели, – пробурчал Спиридон и увеличил скорость.

– Смотрите, смотрите! – закричал Платон. – Он нам машет руками ещё сильнее.

Спиридон оглянулся и сразу всё понял: это был катер начальника местной полиции – господина Лаэрта. Спиридон тут же притормозил и дал Лаэрту догнать его.

– Добрый день Спиридон! – весело крикнул Лаэрт со своего катера. – Прогуливаетесь?

– Да, решил после недавней бури совершить со своим семейством приятную прогулку.

– А почему не в полном составе?

– Эону не вытянешь на прогулку. После смерти матери она сильно замкнулась в себе и мало интересуется внешним миром. Помешалась на своём огороде.

Лаэрт сказал:

– Негоже для молоденькой девушки всё время сидеть дома. Она у вас училась где-нибудь?

– Уже закончила университет. Она по образованию ботаник. Вот всё думаю переквалифицировать её на морскую ботанику. Тогда мы вместе могли бы изучать морские глубины… Ну а сейчас пока гуляю с теми, кто согласился выйти со мною. Надеюсь, вы мне ничем не омрачите этой прогулки?

Лаэрт немного обиделся.

– Ну, что вы! Как вы могли подумать! Просто мне вспомнилось ваше обещание помочь мне в поисках четвёртого человека из числа тех авдацианцев, которые тогда увязались за вами на своём катере.

– Всегда готов помочь. И что я должен сделать?

– Если тот четвёртый парень остался жив на том островке, то мы должны будем снять его оттуда.

– Его звали Эльфин, – сказал Спиридон. – Мрачный и молчаливый парень. Если мне память не изменяет, он в моём присутствии не вымолвил ни единого слова. Я даже и не представляю, как звучал его голос.

– Так не прокатиться ли нам прямо сейчас на то место? – предложил Лаэрт. – Погодка отличная, и мы живо домчимся туда.

Спиридон охотно согласился.

– Скажу вам больше: я туда и собирался, но только не сразу. Хотел для начала показать своим окрестности нашего острова.

С этими словами он развернул свой катер в сторону Остроконечных рифов и помчался туда. Лаэрт на своём менее мощном катере еле поспевал за ним, и Спиридону приходилось сбавлять скорость, чтобы тот не отставал.

Когда они приблизились к рифам, Спиридон притормозил и попросил Лаэрта следовать в точности за ним, никуда не отклоняясь, потому что здесь уже начинались подводные камни.

– Это и есть те самые Остроконечные рифы? – с удивлением спросила Виринея.

– Да, – ответил Спиридон. – Они самые.

– Как красиво, – сказала она. – И как страшно.

– Да, ты права. Сегодня совершенно безветренный день и волн нет, вот они и выглядят довольно мирно, но при большом волнении они представляют собою непреодолимое препятствие для судоходства. В том числе и подводного. Здесь даже на батискафе далеко не везде можно протиснуться на глубине, хотя отдельные подводные проходы и есть.

Платон спросил:

– Если бы у тебя был свой собственный батискаф, то ты бы смог здесь пройти?

– Я бы не решился, – ответил Спиридон. – Жизнь у человека одна. – И зачем рисковать ею зря? В разные времена здесь разбилось много кораблей. Слишком много! По ту сторону рифов – там просто кладбище затонувших кораблей. Оно вытянулось на многие километры. А всё из-за того, что в океане иногда возникает сильное течение, которое увлекало корабли в эту сторону даже, когда они и видели опасность. Парусные корабли, а иногда и пароходы, особенно из числа самых первых, иногда были бессильны вырваться из этого течения и гибли. Бывали случаи, когда погибали корабли, которые и вовсе не собирались заходить в эти воды, а просто следовали мимо. Теперь-то известно, по какому графику происходит эта смена течений, но прежние мореплаватели, особенно в парусную эпоху, всего этого не знали и часто попадались в эту ловушку. Единственный безопасный и широкий проход к нашему берегу находится правее от нас. На него и указывает новый маяк.

– А Старый Маяк – разве на него не указывал? – спросил Платон.

– И старый точно так же указывал, но почему-то решили, что он не нужен и построили новый.

Спиридон пришвартовался к торчащему из скалы железному крюку.

– Господин Лаэрт, – сказал он. – Цепляйтесь и вы. Здесь безопасно – это уже проверено.

Они вышли на плоский скалистый островок. Море было тихим, но в районе рифов волны всё-таки плескались довольно заметно.

– Вот здесь мы и были в тот день, – сказал Спиридон Лаэрту.

Лаэрт осмотрелся по сторонам.

– Похоже на то, что на этом островке очень трудно выжить тому, кто останется здесь на время бури.

– Я бы выжил, – сказал Спиридон. – Если иметь запас продовольствия и воды, то здесь можно пересидеть в безопасности, по крайней мере, неделю. Течение здесь тёплое, время летнее, а местность субтропическая, так что, выжить можно, если знать, в каком месте притаиться.

– Вы мне покажете это место? – спросил Лаэрт.

– Конечно. Оно здесь одно-единственное. Идёмте за мною.

Все четверо прошли в сторону высокой скалы, которая отгораживала островок от океана.

– Смотрите, – сказал Спиридон. – Вот эта скала выдержит натиск любой волны, которая будет идти из открытого моря. С этой стороны есть пещера, и я подозреваю, что рукотворная, потому что мне непонятно, как она могла образоваться естественным образом. Впрочем, если бы мне геологи заявили, что она естественная, то я бы не удивился. На наших островах столько всего удивительного случается, что одним чудом больше, одним меньше – это уже не имеет никакого значения.

Они подошли к тому месту, где виднелась пещера.

– К ней нужно взбираться, так просто до неё не поднимешься, – сказал Спиридон.

Лаэрт был человеком очень плотного телосложения и довольно грузным. К удивлению Спиридона, фигура которого отличалась намного бóльшим изяществом, он легко вскарабкался на высоту десяти метров. Спиридон следовал за ним.

– Подать вам руку? – спросил Лаэрт сверху.

– Не надо, – сказал Спиридон, чему-то усмехнувшись. – Я же здесь не в первый раз и знаю каждый каменный выступ.

Они задержались на небольшой площадке перед входом в пещеру. Спиридон оглянулся в сторону Лососевого острова: четыре дымных струйки от четырёх действующих вулканов поднимались высоко в ясное безоблачное небо.

– Красиво, – прошептал Спиридон.

– Что вы говорите? – не понял Лаэрт.

– Да это я так, сам себе. Говорю: красиво здесь! Никогда не устану любоваться своим островом.

Они вошли в пещеру. Большая и сводчатая, она уходила в глубину скалы на несколько метров, да ещё и загибалась в сторону.

– А пещера-то – рукотворная! – сказал Лаэрт. – Тут явно кто-то поработал, но, видимо, очень уж давно.

Они тщательно осмотрели внутренность пещеры и, не найдя в ней ничего интересного, вернулись к выходу.

– Если здесь кто-то и был, – сказал Лаэрт, то он не оставил для нас никаких следов.

– Это означает, – сказал Спиридон, – что, если на острове кто-то и оставался, то он не нашёл этого убежища. И, скорее всего, не спасся.

Лаэрт усмехнулся и возразил:

– Или нашёл убежище, благополучно спасся именно в нём, но затем удалил все следы своего пребывания здесь и столь же благополучно удалился с островка.

– Всякое может быть, – сказал Спиридон, – но – маловероятно.

– Я того же мнения, – согласился Лаэрт.

Они вышли из пещеры и благополучно спустились к поджидавшим их внизу Виринее и Платону.

– Что там было? – спросила Виринея. – Вы что-нибудь нашли?

– Ничего там интересного не было, – ответил Спиридон. – Какая-то унылая пустота, выдолбленная зачем-то в скале…

– Вы, я вижу, прихватили с собою акваланг, – сказал Лаэрт. – Не буду вам мешать и вернусь назад. Придётся написать отчёт о вероятной гибели четвёртого человека. За всё время бури это, кстати, единственные её жертвы, ни о каких других я пока ещё не слыхал.

Лаэрт подошёл к своему катеру.

– Ну что же, – сказал он, перелезая через борт, – рад был с вами повидаться. Приятного вам отдыха и привет Эоне!

– Да погодите вы! – сказал Спиридон. – Неужели вы никак не хотите прокомментировать недавнее бесцеремонное вторжение полиции ко мне в дом? Ведь вы же начальник полиции нашего городка!

– Какое вторжение? – удивился Лаэрт.

– Ну, как же! – удивился Спиридон и принялся напоминать Лаэрту то, что сделали недавно его подчинённые.

К его удивлению, Лаэрт слушал и ничего не понимал. К рассказу Спиридона он отнёсся с полным доверием, тем более, что он прерывался комментариями Виринеи и Платона.

Когда рассказ был закончен, Лаэрт сказал:

– Если бы я не знал вас с давних пор как человека порядочного и уравновешенного, я бы подумал, что вы меня обманываете или разыгрываете… Или вам это всё приснилось. Начальник полиции – я. И никаких полицейских к вам я не посылал. И никакого полковника полиции с описанными вами приметами я не знаю. И никого из моих подчинённых не убивала молния!

– И как же тогда всё это можно понимать? – спросил Спиридон.

– А очень просто! – рассмеялся Лаэрт. – Вы спрашивали у них ордер на обыск?

– Нет, – честно признался Спиридон, вдруг сообразив, что это было ужасною глупостью с его стороны.

– И документов у того полковника и у других полицейских – вы тоже не проверяли?

– Нет, – сказал Спиридон.

– Тут могут быть несколько вариантов разгадки, – медленно-медленно проговорил Лаэрт. – Скорее всего, это были просто переодетые люди из охраны самого Мецената. То есть, попросту говоря, бандиты, которые вторглись в ваше жильё и учинили там незаконный обыск. Возможно, у них были при себе и документы, но – поддельные. Но, возможно, и не было. Вы же умный человек, господин Спиридон! Вы должны были позвонить мне и спросить меня о том, кто это к вам нагрянул. По чьему распоряжению и на каком основании!

– А не может ли это быть полиция откуда-нибудь с континента? – предположил Спиридон. – Меценат очень богат, и у него всё куплено. Может быть, он вызвал полицейских с большой земли, и те провернули всё это на основании какого-то постановления, выданного им там же – на континенте.

– Может быть и такое, – предположил Лаэрт. – Но я почему-то не верю в это. В любом случае законность такого постановления можно будет оспорить. Кроме того: господин Меценат официально не является представителем власти. А по вашим словам, он возглавлял всё это безобразие: отдавал распоряжения, и ему все отчитывались. Я думаю, что это бандитизм чистой воды. Просто налёт грабителей и вымогателей! Вам надо подать в суд на этого мерзавца и привлечь его к ответственности!

– Легко сказать! – усмехнулся Спиридон. – Это один из могущественнейших людей в Венетской империи.

– Я всё понимаю не хуже вас, но если таких людей не ставить на место, то они так и будут чувствовать себя хозяевами нашей жизни, хотя ни в каком законе это не прописано.

– Подавать в суд? – с сомнением спросил Спиридон. – Никогда в жизни ни на кого не подавал в суд.

– А теперь подайте! Но для начала я с ним сам поговорю. Вы хотели устроить прогулку для своего семейства? Прогуливайтесь, купайтесь, ныряйте с аквалангом, а я вернусь в город и потом сообщу вам о результатах своего собеседования с господином Меценатом, – с этими словами Лаэрт перелез, наконец, в свой катер.

Спиридон сказал:

– Ну, что же: счастливого вам пути! А мы здесь немного поплещемся. На городском пляже вода сегодня грязная, а здесь – в самый раз. И главное нет этих назойливых туристов.

Лаэрт умчался в сторону города, и стало так тихо, словно бы до этого стоял оглушительный шум и он вдруг внезапно оборвался.

Виринея сказала:

– Мне почему-то не по себе. Такое впечатление, словно бы за нами здесь кто-то со стороны наблюдает, но мне непонятно кто.

Спиридон рассмеялся.

– Если допустить, что наш Океан живой и мыслящий, то вот он и наблюдает.

– Но ведь это ты шутишь? – сказала Виринея. – Такого ведь не может быть на самом деле.

– Конечно, шучу. Но нам не дано знать, что может быть на свете, а чего не может быть. Мы ведь почти ничего не знаем об этом мире.

– А когда мы будем купаться? – спросил Платон.

– Да прямо сейчас и будем! – сказал Спиридон. – Сейчас я нырну на дно и принесу оттуда каких-нибудь раковин или морских звёзд.

 

 

 

Глава двадцать восьмая. Таверна «Синий рубин»

Начальник полиции Лаэрт пребывал в тихом бешенстве: его не впустили во дворец Мецената, обосновав это тем, что хозяин занят. Тогда Лаэрт позвонил тому по телефону, и Меценат усталым и раздражённым голосом подтвердил свою занятость.

– Но я настаиваю на встрече! – вскричал Лаэрт.

Меценат ответил:

– Мало ли, на чём вы там настаиваете! Я человек занятой, и я не всех желающих могу принять. Толпы людей ежедневно жаждут повидать меня и для этой цели приезжают сюда на остров со всего света. Я уже старый человек и в состоянии принять не более нескольких человек в день. На вас у меня нет ни времени, ни сил.

Лаэрт спокойно и насмешливо сказал:

– А вы не допускаете мысли, что я хочу вас арестовать?

Меценат рассмеялся.

– Если вы хотите арестовать меня или просто вторгнуться в моё жилище, то, пожалуйста, предъявите постановление прокурора на такое действие. А если нет, то убирайтесь к чёрту!

Лаэрт хотел было спросить у Мецената насчёт того, на каком основании тот вторгался в жилище Спиридона, но сказать было некому – тот уже бросил трубку.

В тихом бешенстве Лаэрт вышел на улицу. Первая его мысль была такая: «В самом деле – ну, кто я такой по сравнению с ним? Вся власть у него; законы пишут такие, как он… А он – даже и эти законы не обязан выполнять. Он живёт по каким-то другим законам!.. В другом измерении! В каком-то параллельном мире!»

Огромный и мрачный дворец Мецената громоздился как неприступная крепость. Даже и яркое летнее солнце не способно было скрасить напыщенное уродство этого здания, объявленное льстецами одним из десяти шедевров современной мировой архитектуры.

Левое крыло здания было Музеем Изящных Искусств, а в правом крыле, которое было намного больше, помещались огромный океанариум и знаменитый Морской Музей. Возле обоих корпусов толпились туристы, которые выстраивались в очередь на это необыкновенное зрелище. Шутка ли сказать: здесь, в океане, вдали от континента были два таких грандиозных музея, которые бы сделали честь любому столичному мегаполису! А поскольку покровителем науки и искусства был именно несметно богатый и знаменитый Меценат, то существовала ещё и третья очередь – на приём к нему! Считалось, что он не просто очень богат; он тот, кто знает истину вообще по всем вопросам жизни. Специальный пресс-секретарь только тем и занимался, что в специальном конференц-зале вместе со своими советниками сообщал журналистам о том, что сегодня делал знаменитый покровитель науки и искусства, что ел на завтрак или на обед, как проходит лечение его больных ног, чем он занимался и какие мнения он высказал по тем или иным вопросам науки, искусства, политики, экономики и философии… Особым предметом всеобщего внимания был вопрос о наследниках. Всем было известно, что из его двадцати семи правнуков почти все были в той или иной степени неполноценны – физически, психически, умственно. Совершенно здоровых – не было ни единого, и только два-три человека производили впечатление более-менее похожих на обычных детей. Одни говорили, что это ему божья кара за его жадность; другие говорили, что это всё происки врагов, которые это всё специально подстроили; были обвинения и в адрес нечистой силы и злого рока. Страсти кипели, но острее всего стоял вопрос: кому после смерти Мецената достанутся все его несметные сокровища?

Фактически решалась судьба огромной финансовой империи. А тут какой-то там ничтожный начальник местной полиции пытается вторгнуться туда, куда не каждого могут допустить.

Лаэрт был человеком обстоятельным, из бывших морских офицеров. Он умел мыслить спокойно и взвешенно, и, если его когда-либо и посещал гнев, то ненадолго.

Немного успокоившись, он направился в таверну «Синий рубин». Шумная компания завсегдатаев притихла при появлении главного городского полицейского. Все сидели со своим пивом, уставившись в чемпионат архипелага по баскетболу и привычно ожидая, что Лаэрт вот-вот начнёт наводить порядок или что-то выспрашивать, но ничего этого не произошло: тот, против обыкновения, мрачно и задумчиво сел в углу и потребовал себе фруктового сока.

Присутствующие успокоились, но иногда напоминали Лаэрту о своём существовании – то и дело взрываясь криками «Ура!» или «Бей, мазила! Бей!», которые иногда заменялись на стоны и вопли с проклятиями, а начальник полиции всё сидел в своём углу и сидел, попивая через трубочку свой фруктовый сок и думая о чём-то своём.

Наконец, ему пришла в голову какая-то идея, и он достал свой телефон. Набрав нужный номер, громко спросил:

– Господин Спиридон?.. Вы всё ещё там купаетесь?.. Смотрите, не перегрейтесь на таком ярком солнце… Я бы очень хотел встретиться с вами сегодня ещё раз… Я сейчас сижу в «Синем рубине»… Подходите вместе с семейством, я никуда не тороплюсь, и я жду вас.

И снова в зале воцарилась тишина. Завсегдатаи таверны с изумлением переглянулись: Спиридон бывал здесь очень редко, и каждое его появление приравнивалось к некоему событию. В сочетании же с городским начальником полиции его и вовсе никогда не наблюдали.

 

= = =

 

Спиридон появился в таверне, как и обещал, через полчаса. С ним были его молодая жена и пасынок. Следует пояснить, что Спиридон со своим семейством вёл довольно-таки замкнутый образ жизни, и это было практически его первое появление с семьёю в общественном месте. Первое, что бросилось в глаза, – это довольно заметная разница в росте и в возрасте между Спиридоном и его супругою. Та была высокая и стройная русоволосая женщина средних лет; этот же был пожилой человек – ниже её ростом, но зато – старше лет на двадцать.

Все трое вошедших молча уселись за столик Лаэрта и тут же погрузились в какую-то беседу. Даже мальчик – и тот участвовал в ней, видимо, сообщая какие-то важные сведения, о которых его расспрашивал Лаэрт. Поскольку для присутствующих в таверне самым главным были не итоги матча по баскетболу, а просто некое необычное и острое зрелище, то все и смотрели теперь в основном не на телеэкран, а на столик с необычными гостями. Страсти по поводу баскетбола как-то сразу улеглись, и теперь тихие разговоры присутствующих крутились лишь вокруг таких вопросов:

– Интересно – что она в нём нашла? – спросил Катилина у своего давнего недруга Ксенона.

– А вам завидно? – шикнул на него Ксенон. – Или у вас своей жены нет?

Катилина возмутился:

– Вы, как всегда, не понимаете меня и извращаете мои мысли! У меня самый невинный интерес: как этот старый хрыч умудрился отхватить себе такую красавицу?

Всё это проговаривалось шёпотом и тонуло в других вопросах:

– О чём они так долго совещаются?

– Видимо, что-то случилось?

– Почему они пришли именно сюда?

 

= = =

 

Между тем, за столиком происходила следующая беседа:

– Я бы хотел доказать и ему, и другим таким же, как он, – проговорил Лаэрт, – что он такой же гражданин нашего государства, как и любой другой человек.

Спиридон возразил:

– Доказать кому? Ему? Но это будет не так-то просто. Внутренне он уверен, что он вообще не человек, а какое-то другое существо. Я от него частенько слышал примерно такие выражения: «С вами, людьми, по-хорошему нельзя». Или: «Я же стараюсь для вас, для людей!»

Лаэрт сказал:

– Ну, хорошо: я не смогу доказать это ему, но я докажу это всему обществу.

Спиридон согласился:

– Я тоже хотел бы сделать то же самое. Остался лишь маленький пустячок: придумать то, каким образом мы сможем осуществить этот наш замысел.

И тут-то в разговор вмешалась Виринея:

– А что, если взять и сообщить обо всём журналистам?

Лаэрт рассмеялся.

– Вы расскажете о незаконном вторжении в ваш дом, а он скажет, что это клевета: он никуда не вторгался и знать ничего не знает. И подаст на вас в суд за клевету. И потребует с вас денежной компенсации за причинённый моральный ущерб. И выиграет этот процесс благодаря своим деньгам. И вы после этого лишитесь всего, что у вас есть. Может даже, он потребует, чтобы вас в тюрьму посадили.

Спиридон сказал:

– Мы поступим иначе!

С этими словами он достал свой телефон и громко и чётко сказал так, что в зале тут же наступила тишина:

– Добрый день, господин Меценат! Это вас беспокоит Спиридон.

Взгляды всех обратились к их столику. Хозяин таверны тотчас же услужливо догадался уменьшить звук в телевизоре.

– Я сейчас нахожусь в таверне «Синий рубин», приятно провожу время с семьёю и господином Лаэртом и очень хочу пригласить сюда репортёров, которые у вас вечно толпятся в конференц-зале в ожидании поживы. Я сообщу им о том, что вы возглавляли незаконное вторжение в моё жилище, руководя отрядом бандитов, переодевшихся в полицейские мундиры. Что вы на это скажете?

Меценат у себя в железобетонном укрытии на какой-то миг задумался, а затем добродушно рассмеялся.

– Ну что вы такое говорите, господин Спиридон? Мне что – уже и пошутить на старости лет нельзя? Погодите, я сейчас зайду к вам в таверну!

– Что он сказал? – спросил начальник городской полиции.

– Сказал, что он тогда пошутил и что он сейчас придёт к нам в таверну.

– И что мы будем делать? – спросила Виринея.

– Подождём его, – сказал Спиридон. – А потом и побеседуем.

– Но, если он и в самом деле скажет, что тогда пошутил, то тогда что? – не унималась Виринея.

Спиридон вопросительно посмотрел на Лаэрта и сказал:

– Я думаю, мне придётся довольствоваться хотя бы таким результатом.

Лаэрт мрачно проговорил:

– Пусть так и скажет. Это лучше и проще, чем судебная тяжба. Впрочем, посмотрим. Ещё ведь ничего не известно.

Минут через десять и в самом деле, произошло нечто совершенно невероятное: в таверну вошёл сам Меценат. Был он не один, рядом с ним в обнимку шёл его горячо любимый правнук Бен-Бен, а штук семь телохранителей в черных костюмах молча выстроились позади него в одну шеренгу.

– Ах, вот вы где! – радостно завопил Меценат при виде Спиридона с семейством и начальника полиции. Эй, хозяин! Всем присутствующим шампанского, самого лучшего, какое только есть. – С этими словами он швырнул на стойку тяжёлую монету, сопровождая её словами: «Сдачи не надо!»

Как только он подошёл к столику, где сидели наши герои, двое из его охраны тотчас же без всякой команды, словно бы знали всё наперёд, придвинули туда ещё один столик таким образом, чтобы все поместились за одним удлинившимся столом.

– И сюда тоже шампанского не забудьте! – крикнул Меценат.

– Я не пью, – сказал Спиридон.

– Мне на службе пить не положено, – сказал Лаэрт.

– Я тоже не пью, – сказала Виринея и мой сын – тоже.

– Какая у вас очаровательная жена! – воскликнул Меценат. – Вы – Виринея? Какое прекрасное имя!

– Спасибо, – ответила Виринея и почему-то в испуге притянула к себе сынишку. – Но вы так говорите, как будто не видели меня во время незаконного вторжения в наш дом.

– А как зовут вашего мальчика? Ах, да! Вспоминаю: мне кто-то говорил, что его зовут Платон. А вот это мой правнук Бен-Бен. Мальчики, познакомьтесь, поиграйте вместе.

Бен-Бен сказал:

– Смотри, что у меня есть! – с этими словами он достал две маленьких модельки автомобиля марки «Элегантный круиз» и поставил их на стол. Будем играть?

Меценат со вздохом взял одну из моделек, подержал её в руках и сказал:

– Это мои конкуренты. Но почему-то моему правнуку нравится больше играть с этими модельками, а не с модельками автомобилей, которые выпускает его прадедушка. Ох, уж эта молодёжь! Уж если что вобьёт себе в голову, то уже и не выбьешь! Ну, а мне-то что остаётся делать? Приходится идти навстречу и покупать мальчику модели автомобилей конкурирующей фирмы.

Платон осторожно взял одну из моделек и стал рассматривать: это была игрушка очень тонкой работы, до мельчайших подробностей, воспроизводящая оригинал. Одна из машинок была синяя, а другая – красная.

– Я тебе дарю одну из них, – сказал Бен-Бен. – Ты себе какую выбираешь?

Платон с грустью посмотрел на прекрасную игрушку и, тяжело вздохнувши, сказал:

– Никакую.

А разговор у взрослых, которые не слышали этого маленького диалога двух мальчиков, тем временем, был таким:

– Вы должны простить мне этот маленький розыгрыш, – смущённо говорил Меценат, поднимая бокал шампанского. – Хотя вы все здесь собрались непьющие, но я один выпью и произнесу тост: ваше здоровье!

С этими словами он осушил бокал и взял с принесённой вазы кисть винограда и закусил одною ягодкою.

– Эй, хозяин! – крикнул он громким голосом. – Хозяин таверны тотчас же оказался рядом. – Всем присутствующим – закуски! Фруктов и шоколаду! – с этим словами он швырнул на стол перед собою ещё одну тяжёлую монету и сказал: – Сдачи не надо!

Поскольку взоры всех присутствующих были направлены только на эти два столика, то все ахнули вторично.

Спиридон поморщился, увидев, что тут как тут были и кинокамеры, которые фиксировали это событие для мировой истории и для телевидения. Спиридон сказал:

– Зная ваш обычай никогда не бросать денег на ветер, – и это мягко сказано! – я смею предположить, что вы собираетесь сделать какое-то крупное капиталовложение. И оно принесёт вам прибыль, бóльшую, нежели потраченные две тяжёлые монеты, не так ли?

– Да бросьте вы дуться на меня, в самом деле! – рассмеялся Меценат. – Мы с вами старые друзья, а между друзьями – какие могут быть обиды?

– Просто я и вся моя семья всё ещё не можем прийти в себя от того случая, – сказал Спиридон.

– Да перестаньте вы, в самом деле! Ну, маленький розыгрыш, ну, посмеялись немного… И что теперь? Вы лучше скажите, не добыли ли вы для моего океанариума новых рыб или, может быть, раковин?

– Нет. После всего, что случилось, как-то не до этого было, – пробурчал Спиридон.

– А вы, господин Лаэрт, кажется, хотели повстречаться сегодня со мною? Извините, я был очень занят. Но сейчас я к вашим услугам. Что вы хотели у меня спросить?

Лаэрт мрачно посмотрел на него исподлобья и спросил:

– Откуда у тех людей были настоящие полицейские мундиры?

– Ах, мундиры! – расхохотался Меценат. – Да это всё осталось от съёмок. – Я тут спонсирую один художественный фильм из жизни полицейских, вот и попросил артистов немного позабавить меня своим мастерством. А что? Ведь смешно же было, не правда ли? Натурально, прямо как в жизни! Вы не смеете этого отрицать!

Лаэрт встал с места и сказал:

– Будем считать, что конфликт исчерпан, а вы, господин Спиридон, в следующий раз проверяйте документы у тех, кто называет себя полицейским, и на всякий случай звоните мне и сообщайте о том, что к вам пришли такие люди. Если это будет очередной розыгрыш, то мы поднимем вопрос о правомерности таких действий!

С этими словами он встал из-за стола и, раскланявшись, вышел из таверны.

Меценат посмотрел на своего правнука, который катал перед собою на столе две игрушечных машинки и с изумлением спросил:

– Бен-Бен, но ведь ты же хотел подарить одну машинку этому прелестному мальчику!

Бен-Бен ответил:

– Я ему дарил, но он не взял. Я ему даже обе могу подарить. У меня дома ещё есть машинки.

– Почему же ты не взял подарка, Платон? – спросил Меценат, ласково поглаживая Платона по голове.

– Я не хочу от него ничего, – пробурчал Платон.

– Ну, тогда пусть это тебе будет подарок от меня! – воскликнул Меценат.

– Я и от вас ничего не хочу, – проговорил Платон.

– Он теперь будет думать, – сказал Спиридон, – что в этих ваших машинках вмонтировано взрывное устройство. Или подслушивающее. Мальчик боится вас, разве вы не видите? У него нет повода доверять вам.

– Он не оценил вашего чувства юмора, – сказала Виринея.

 

 

 

Глава двадцать девятая. Появляется Эльфин. Откровения Мецената

Спиридон, всё ещё продолжал вести какой-то не очень приятный разговор с Меценатом, когда появился тот самый человек, чья судьба так сильно заботила начальника полиции. Это был Эльфин – тот самый из компании Скандлана и двух его других помощников, который всё время держался в стороне и помалкивал. Он подошёл к стойке и, как будто ничего не случилось, что-то заказал. Увидев его, Спиридон очень удивился, встал и подошёл к вошедшему.

– Господин Эльфин, – сказал он. – Добрый день. Вы знаете, что вас разыскивали, и даже есть мнение, что вы погибли, оставшись на том маленьком скалистом островке?

– Добрый день, – ответил Эльфин. – Как видите, я жив. За мною прибыли наши люди, и меня вовремя забрали с того островка ещё до начала настоящей бури.

– Но вы, надеюсь, знаете, что ваши друзья погибли?

– Знаю. У нас очень опасная профессия, – ответил Эльфин, спокойно прихлёбывая пиво.

– А какая у вас профессия?

– А разве вам не объяснял покойный Скандлан? Мы профессиональные водолазы. Нас нанимают для выполнения самых трудных работ. Если бы случилась война, то мы были бы подводными диверсантами.

– Ах, ну да, ну да! – кивнул Спиридон. – Вспоминаю. Скандлан мне говорил об этом. И вы не боитесь Океана?

– Нет. А чего его бояться? Обыкновенная вода. Просто её очень много, а когда дует ветер, на ней поднимаются волны. Нужно просто соблюдать технику безопасности, вот и всё.

– Почему бы вам не попробовать спуститься на дно Чёрной впадины? – спросил Спиридон.

– Зачем? За это мне никто не заплатит. А рисковать жизнью бесплатно я не намерен.

– Но, если бы вам заплатили – спустились бы?

– Запросто, – ответил Эльфин. – Я читал про то, что с вами там было. На свете не бывает ничего необычного. Если тогда кто-то и напал на вас, то это могли быть какие-нибудь конкуренты, которые были заинтересованы в провале вашей операции. Вот и всё.

Спиридон не стал спорить.

– Вы всё ещё не передумали доставать подводные сокровища, оставшиеся у Остроконечных рифов? – спросил он.

– Мы не передумали. Мы именно за этим сюда и прибыли. Воды там нейтральные, и завтра или послезавтра наша команда приступит к работе.

– Я предупреждал Скандлана, что это опасно для жизни, – сказал Спиридон. – За свою недоверчивость он поплатился. Сам погиб и двое его помощников погибли.

– Это была чистая случайность. Такое с каждым может произойти, – сказал Эльфин. – А добывать золото мы будем промышленным способом: подгоним корабли со специальным подъёмным оборудованием и приступим…

Спиридон сказал:

– Я и вас предупреждаю об этом же. Добывать предметы искусства промышленным способом – это кощунство… Впрочем, смотрите сами.

Спиридон достал свой мобильный телефон и сообщил начальнику полиции о том, что тот, чья судьба их так сегодня заботила, оказывается, жив-здоров, попивает себе пиво и беспокоиться о нём больше не надо.

Лаэрт был, похоже, обрадован этим известием, но и особого энтузиазма не проявил.

– Впрочем, – сказал он под конец, – спасибо за сообщение.

Эльфин продолжал пить пиво так, как будто ничего не случилось, а Спиридон вернулся к своему столику, где его поджидали Виринея с сыном и Меценат с правнуком, сидящие рядом с ними за своим придвинутым столиком.

– Нам пора домой, – сказал Спиридон, обращаясь к жене и Платону.

– Да погодите вы спешить! – всполошился Меценат. – Я как раз только начал рассказывать вашей прелестной жене и её очаровательному сынишке кое-что о своей жизни. Вот послушайте и вы! Вам тоже будет интересно.

Спиридон присел на свой стул, приготовившись отчаянно скучать.

– Родился я, должен вам сказать, восемьдесят три года тому назад в одной очень бедной крестьянской семье. У моей матери было семеро сыновей, и я был седьмым по счёту и самым младшим. И так получилось, что, когда в нашем отечестве были трудные времена, именно я один и выжил из всех этих детей и не погиб. Когда на нас напали саксы, наше селение оказалось как раз на линии фронта. Тогда же всё наше селение и сгорело дотла. Призванные на фронт братья погибли на войне, а все остальные мои родственники умерли от голоду или от болезней. И только я один чудом выжил, – в глазах у него появились слёзы. – Меня подобрали какие-то венетские солдаты и сдали в приют, где я и получил достойное образование.

Его правнук смотрел на него с изумлением, видимо, впервые слыша такое.

Спиридон усмехнулся и сказал:

– Вы врёте, этого не может быть.

Меценат немного обиделся, но ненадолго.

– Как вам угодно, но я рассказываю чистую правду. Мои далёкие предки в позапрошлом веке были крепостными крестьянами и пахали землю в Озёрной губернии.

– Допустим, что я вам верю. Дальше что?

– А дальше то, что я выучился и стал учителем физкультуры в сельской школе. Я ведь потому так долго и живу, что я по происхождению – простой деревенский парень, сызмальства привычный к тяжёлому физическому труду – работал в поле, ухаживал за скотиною… И я всегда занимался спортом!

– Это даже интересно, – сказал Спиридон. – И как же вы стали таким богатым? На зарплату учителя физкультуры сельской школы?

– Вам бы только смеяться! А вот я вспоминаю своё прошлое, и мне, честное слово, плакать иногда хочется, он достал носовой платок и вытер опять навернувшиеся слёзы.

– Опять игра! – сказал Спиридон. – Вы, видимо, вместе с теми своими артистами репетируете какую-то мелодраму, а мне решили показать сценку оттуда?

– Ошибаетесь, – с укором сказал Меценат. – Это всё чистая правда.

– Прекрасно! Тогда ответьте мне всё-таки на вопрос, откуда у вас взялось столько денег и почему вы так разбогатели?

– Ну а вам что – жалко, что у меня так много денег, а не у вас?

– Я вас спросил. Ответьте. Почему вы уклоняетесь от ответа?

– О, это длинная история! – Меценат махнул рукою. – И я не хотел бы утомлять вас ею.

– Утомите, мы будем только рады, – настаивал Спиридон.

– Ничего интересного, уверяю вас! Когда наступила Эпоха Переделки и к власти пришли перераспределительные структуры, государству нужно было срочно на кого-то оформить завод по переработке вольфрама. Ну, на меня и его и записали…

– А почему не на меня?

– Потому, что вы в это время то ли плавали на каких-то плотах, то ли ныряли куда-то, я уж не помню. Про вас всё время писали что-то такое: то он погружается куда-то, то он выныривает откуда-то…

Спиридон призадумался.

– В самом деле: в год окончательного передела собственности я как раз совершал свой перелёт на воздушном шаре вдоль экватора. И только с третьей попытки смог обогнуть всю планету.

– Вот-вот! За вами не уследишь! – со смехом сказал Меценат. – То вы одно делаете, то другое. А про воздушный шар я даже и не слыхал никогда. Я всегда думал, что вы только плаваете или ныряете.

– Нет-нет, – сказал Спиридон. – Я иногда ещё и воспаряю ввысь.

Меценат сказал назидательно:

– Ну вот: вы то воспаряете ввысь, то погружаетесь в пучину, а я как раз усиленно постигал основы экономики, а меня и приметили. И на меня переписали вольфрамовый завод. На меня, а не на вас.

– И вы разбогатели после этого?

– Естественно. Вольфрам обладает совершенно невероятными свойствами и ценится на мировом рынке очень дорого. Я сразу же ввёл строжайшую ценовую политику, и завод стал приносить огромную прибыль. Я вернул всех уволенных рабочих! Я дал им такие заработки, что они просто ахнули от изумления! Я накормил их голодные семьи!.. Ну, а потом, вышестоящие инстанции увидели, как я управляюсь с этим заводом, и переписали на меня ещё и нефтяные скважины… Добро пропадало, и его надо было на кого-то срочно переписать, чтобы у него был хороший и мудрый хозяин. Выбирали талантливых, ярких, одарённых и самобытных руководителей, авторов нестандартных экономических идей и на них всё и оформляли. И правильно делали! Когда государство в опасности, нужно думать только о всеобщем благе, а не о всяких глупостях, вроде равенства, братства и тому подобного… Вот так и получилось, что на меня переписывали, переписывали и переписывали – об этом рассказывать долго и не интересно. Но, главное, что я хочу сказать: я такой же точно человек, как и вы. Просто я, в отличие от вас, умею делать деньги. Большие деньги.

– Итак, вы простой человек? Вы это мне хотели сказать?

– Именно.

– Ну, что ж, меня это радует, и тогда мы пойдём. Нам пора домой! – Спиридон встал со своего стула и оглянулся на Виринею и на Платона, давая понять и им, что отсюда пора уходить. Те встали.

– Да погодите вы! – закричал Меценат, да так отчаянно, что на какое-то время все шумы в зале стихли и на них все оглянулись, включая даже и Эльфина, который усиленно изображал равнодушие и невозмутимость.

– Эй, хозяин! – крикнул Спиридон. – Много там у меня на счету ещё денег осталось или уже кончились?

Подбежавший Адриан, хозяин таверны, сказал:

– Господин Спиридон, да у вас там ещё огромная сумма. Вы не истратили ещё и десяти процентов из того, что вы мне однажды заплатили. Приходите ещё! Я всегда вам рад и все мои посетители – тоже. Не правда ли, ребята? – Адриан оглянулся на присутствующих, усиленно подмигивая им, чтобы те поддержали его предложение, и те радостно заорали что-то в ответ и даже захлопали в ладоши.

– Вот видите, как вы знамениты на самом деле, – тихо и с укором в голосе сказал Меценат. – При вашей-то известности вас никто не посмел бы и пальцем тронуть, а не то, чтобы арестовать.

Адриан, который не слышал этих слов, произнесённых Меценатом очень тихо и почти на ухо Спиридону, радостно сказал:

– И вы, господин Меценат, тоже заходите! Вы у нас вообще редчайший гость.

Меценат посмотрел на Спиридона как-то уж очень жалобно и проникновенно попросил:

– Пожалуйста, не уходите так скоро. Я же ещё не всё вам рассказал.

Спиридон почему-то смягчился. Бросил стоящему возле них Адриану:

– Ну, мы ещё, пожалуй, посидим тут с вашего позволения ещё минут пять, хорошо?

– Конечно! О чём разговор! – воскликнул Адриан. – Удаляюсь, не буду вам мешать, господа!

Он отошёл от стола и, смешно изображая из себя грозного начальника, скомандовал толпе посетителей, вылупившихся в изумлении на беседу двух знаменитостей:

– А ну-ка, дружненько все отвернулись, отвернулись! Я сейчас всем налью новую порцию самого дорогого шампанского! У людей важная деловая беседа, а вы таращитесь на них, как будто никогда раньше не видели их! Как неприлично!

Все отвернулись, а господин Рауль пробурчал:

– И в самом деле, мы никогда прежде не видели их вместе. Есть, от чего прийти в изумление.

Торговец рыбою Катилина пробормотал своему давнему недоброжелателю Ксенону – хозяину крабового завода:

– По правде говоря, такое не каждый день увидишь.

– А вам бы только удивляться! – возмутился Ксенон. – Ну, сошлись две знаменитости – и что дальше?

А между Меценатом и Спиридоном тем временем продолжалась прерванная было беседа.

– А как же ваши утверждения о том, что вы любимец богов? – спросил Спиридон.

Меценат замялся.

– Поймите, – сказал он, – в нашем узком кругу богачей планетарного масштаба, бытуют всевозможные поверья. Быть может, и глупые, согласен. Мы живём в своём мире, несколько в отрыве от обычной повседневной жизни. Так уж получается, и мы в этом не виноваты. Эта наша маленькая слабость, и вы, как человек, вне всякого сомнения, интеллектуальный и гуманный, должны снисходительно отнестись к этой нашей невинной особенности. Скажите мне, – Меценат трогательно и чувственно понизил голос: – вы прощаете нас?

Для Спиридона не было никакого сомнения в том, что Меценат просто кривляется. Но он оглянулся на притихших от изумления Виринею и Платона и спросил их:

– Как вы думаете, нам стоит его простить?

– Да, – тихо и искренне ответила Виринея.

– А ты, Платон, что ты думаешь?

– И я думаю так же, как и мама, – ответил Платон.

Спиридон был поражён: они поверили этому кривляке! Он их убедил!

– Ну, вот видите! – радостно воскликнул Меценат. – Они на моей стороне. – Осталось теперь и вам подтвердить то же самое.

Спиридон насмешливо посмотрел на Мецената и сказал:

– А я вот не верю вам ни на грош. И предлагаю проверить искренность ваших слов очень простым способом.

– Каким же? – оживился Меценат.

– Мой пасынок Платон живёт на нашем острове относительно недавно и дружит здесь лишь с одним соседским мальчиком – Биантом. Они частенько играют у нас во дворе, или у них во дворе, или на соседней поляне. Так вот: почему бы вашему правнуку Бен-Бену не присоединиться к их компании и не поиграть с этими мальчиками?

– Да, пожалуйста! – радостно воскликнул Меценат. – Хотя поиграть они могли бы и у меня во дворце. Побегать по музейным залам или посмотреть на океанариум – ведь это так интересно для мальчиков. – Меценат оглянулся на Бен-Бена: – Ведь ты же хочешь, чтобы к тебе в гости пришли мальчики?

Бен-Бен посмотрел на своего прадеда как на сумасшедшего.

– Хочу, конечно, – с изумлением ответил он.

– Ну, вот и отлично! Путь приходят!

– Но я хотел иначе, – возразил Спиридон. – А вы перевернули мою идею. Я хотел, чтобы ваш мальчик поиграл с двумя нашими во дворе моего дома или на поляне перед нашим домом. Вы бы допустили это?

– Мой? У вас?.. Конечно! О чём речь!

– Но у вашего правнука есть отец, может быть, он станет возражать?

– И он не станет! К сожалению, все мои внуки – это забулдыги. Или наркоманы, или горькие пьяницы. Их вообще ничего не интересует в этом мире. Им всё досталось бесплатно, и они просто прожигают жизнь и совершенно не вникают в дела нашего семейства. Вот и его отец такой же точно… Завтра же я пришлю к вам своего мальчугана. Пусть побегает на лоне природы, порезвится! Какая прекрасная мысль!

Неожиданно Бен-Бен возразил:

– Да я, может быть, не хочу туда идти. Ты меня спросил? Ты же сам говорил мне, что они низшие люди, а мы – высшие! А теперь посылаешь меня к этим низшим людям!

Меценат отчаянно возопил:

– Но ведь я же говорил это в переносном смысле! В фигуральном!

– А я понимал всё в прямом смысле! – дерзко ответил ему Бен-Бен.

Глаза Мецената вспыхнули огнём, и он, насупив брови, грозно закричал:

– Отвечай мне: ты идёшь туда завтра или не идёшь?

Бен-Бен досадливо поморщился.

– Конечно, пойду. Мне без наследства оставаться не по кайфу.

– Ну, вот так-то! – Меценат расплылся в довольной улыбке. – Он у меня самый умный из всех моих правнуков, но есть и двое других, которых я держу на всякий случай про запас.

– Оба они дураки, – пробурчал Бен-Бен. – Зар-Нук даже и таблицы умножения до сих пор не смог выучить, а Туан-Ан клянчит у охранников сигареты и курит. Я самый умный!

Меценат ласково погладил правнука по голове:

– Я это знаю, мой дорогой. Ты мой единственный наследник, кому я доверю всё своё состояние, нажитое таким тяжёлым трудом. Поэтому именно ты завтра и пойдёшь к этим милым детям. – Повернувшись к Спиридону и Виринее, он сказал: – Точнее: его привезут к вам мои люди. Естественно, местность будет оцеплена, повсюду будет выставлена охрана, а с неба вертолёт будет просматривать всю ситуацию, но иначе для детей такого масштаба нельзя, вы меня поймите правильно.

– Мы понимаем, – согласилась Виринея.

Спиридон только рассмеялся и ничего не сказал в ответ.

Расстались они вполне по-дружески, но, когда Спиридон с Виринеей и Платоном оторвались на значительное расстояние от таверны, которую уже стали окружать репортёры и любопытствующие, то в наступившей тишине всё стало восприниматься как-то по-другому.

– Не знаю почему, но не нравится мне всё это, – задумчиво сказал Спиридон своей жене.

– Почему? – спросила та.

– Да врёт он всё. Кривляется, словно бы какой-то дешёвый клоун, и врёт. Ему что-то нужно от меня, и я даже легко понимаю, что именно.

– И что же?

– Он человек примитивный и мысли у него примитивные. Он до сих пор не верит, что у меня в доме нет золотой статуэтки той самой крылатой нимфы, которую он так жаждет переплавить по своему вкусу во что-нибудь другое…

В скором времени они уже подходили к Старому Маяку.

На поляне их поджидал Рэм – сосед Спиридона и отец Бианта.

– Моё вам почтение! – сказал тот, отвешивая поклон. – Мне надо поговорить с вами, господин Спиридон. – Дело есть.

– Всегда готов, – ответил Спиридон.

 

 

 

Глава тридцатая. Ответственные решения

Когда они остались одни, Рэм предложил провести беседу на стволе повалившегося после недавней бури толстого дерева.

– Красивое было дерево, – с досадою сказал Спиридон. – Теперь, после бури, только и остаётся, что распилить его, да на дрова.

Рэм нежно провёл рукою по гладкой тёмно-бордовой коре и возразил:

– Я не так сделаю. Это ведь красный эвкалипт – редкий сорт. Отпилю и вырежу всё лишнее, и из того, что останется, получится отличная скамейка. И тут поместятся обе наши семьи, да ещё и гости, если придут.

– Ну что ж, неплохая идея! – согласился Спиридон. – Я бы с удовольствием помог, но у меня, к сожалению, руки не приучены к дереву.

– А как же ваш знаменитый плот? Вы разве его не собственными руками делали?

– Собственными, – подтвердил Спиридон. – Но там много ума не надо было: выбрали в лесу нужные деревья, срубили, обтесали, плотно связали…

– И затем всего-навсего переплыли океан! – рассмеялся Рэм. – Да, вы настоящий художник, но по совершенно другой части! А скамейку я сделаю сам лично. У меня набор инструментов – уникальный. Многие из них я специально заказывал, и они существуют на свете в единственном экземпляре!

Оба соседа уселись на стволе, и Рэм сказал:

– Я теперь, как вы знаете, отдохновение души нахожу в своём мастерстве. Дерево – это как магическое зелье. Затягивает! Околдовывает! Из него можно бесконечно создавать и создавать что-то новое. Это увлекает так, что порою забываешь обо всём на свете. И вот это последнее – не очень хорошо. У меня, тем временем, странные дела стали происходить с моими детьми: они уходят куда-то в горы и уходят. И ничего не рассказывают. Но я сегодня припёр к стенке своего сына Бианта, а он у меня парень, хоть и шаловливый, но очень честный, и он мне во всём признался.

– И в чём же он вам признался? – спросил Спиридон.

– Если бы я понял в чём! Я и сам ничего не понял. Клянётся, что всё это правда, а рассказывает ерунду какую-то! Врать-то у он у меня не способен – я и жена – мы так воспитали наших детей, что они никогда не станут нас обманывать… Но что происходит на самом деле – сам не пойму…

И Рэм рассказал Спиридону о том, как Биант и его старшая сестра Ютурна, по их словам, куда-то там проникали, с кем-то там встречались и что-то там такое видели…

Спиридон спокойно возразил:

– Они были, судя по вашему рассказу, в каком-то сухопутном посёлке в средних районах острова. Это мог быть либо Лебяжий перешеек, либо Безветренная долина. Я там бывал пару раз и всегда удивлялся: люди живут там всего лишь в нескольких километрах от моря, но, такое впечатление, как будто море от них за тысячу километров, и они его никогда не видели. Не так давно я посещал две частных школы – «Утомлённые морем» и «Сыны Отечества» – так они, кажется, называются. И я и там, и там наблюдал картину полной оторванности от нашей с вами повседневной жизни: никакого моря, горная долина и ничего больше! Ваши дети, видимо, забрели куда-то в эти места.

– На перешейке и в долинах бывал иногда и я, – сказал Рэм. – Ничего интересного там нет: какие-то дурацкие гейзеры и, куда ни глянь, везде водопады. Дети же описывают что-то совершенно невообразимое.

– Дети на то и дети, – возразил Спиридон. – Это у них, должно быть, игра такая. Наверное, играли в путешественников или в первопроходцев. Я своему Платону недавно давал почитать книгу про первых венетских первопроходцев, которые прошли сначала через Великий лес, а потом, когда вышли к берегам Спокойного океана, они на этом не остановились и добрались вот до этих самых островов и здесь встретились с последними остатками эйнов, и эта встреча была дружественная… Может быть, и ваши дети чего-нибудь подобного начитались, эти ведь книги ни для кого не секрет, и они свободно издаются. Есть у вас в домашней библиотеке что-то подобное?

– Есть, конечно, но только я не замечал, чтобы они у меня так уж усердно читали книги… Кстати, мой сын признался мне, что в одном из походов с ним был и ваш пасынок Платон. Ничего не знаете об этом?

– Ничего не знаю. Он мне не рассказывал. А давайте мы его сейчас позовём и спросим? – предложил Спиридон.

Так и сделали. Спиридон позвал Платона, и вскоре тот уже стоял перед двумя мужчинами, сидящими на стволе громадного поваленного дерева, и рассказывал им всё, как было. Мужчины выглядели устрашающе, и Платон ожидал, что его будут ругать, но Спиридон только сказал ему:

– Пока иди. Будешь нужен, я тебя ещё позову.

И Платон ушёл, пристыженный тем, что он завёл какие-то тайны, а никому из взрослых ничего не рассказывал.

– Что бы это всё значило, как вы думаете? – спросил Рэм.

– Сам ничего не понимаю, – сказал Спиридон. – Если это всё игра их воображения, то оно как-то очень уж странно преобразуется у них в действительность.

– Это примерно то же самое, что рассказывал мне мой сын, – подтвердил Рэм. – Ваш мальчик смотрит телевизор?

– Нет, никогда, – сказал Спиридон. – Я объяснил ему, что смотреть телевизор – это очень плохо. Только дочка одна смотрит, но переубедить её я не в состоянии. После смерти мамы она стала какая-то неуправляемая.

– Замуж её пора выдавать – вот что, – сказал Рэм.

Спиридон задумчиво кивнул и пробормотал:

– Знать бы только за кого!

Неторопливо поговорили о кандидатах в мужья, которые могут быть на этом острове, а потом вернулись к прерванной теме. Рэм сказал:

– Моя дочка Ютурна тоже строптивая, но телевизора она не смотрит. Жена только иногда торчит у телевизора или маленький сынишка Ник, но и того увлекают только одни мультики из Нифонии – драконы всякие и какие-то люди с неподвижными лицам, у которых только рты раскрываются и закрываются да иногда глаза моргают. Интересуюсь иногда тем, что смотрит мой малыш, и самому аж не по себе делается.

Спиридон согласился:

– Да, нифонские мультики опасны для детского здоровья, об этом уже предупреждало даже наше Министерство Здравоохранения. А вы бы не разрешали своему малышу смотреть такое.

– Да я, должно быть, так и сделаю, – согласился Рэм. – Малышу я бы простил такие фантазии – маленький же, ну, какой с него спрос? Но что означает странное поведение старших детей – вот в чём дело!.. Можно было бы подумать, что они насмотрелись каких-нибудь дрянных фильмов и теперь вообразили себе бог знает что. А теперь я даже и не знаю, что и думать! Может быть, нашли в лесу какие-нибудь галлюциногенные грибы или ягоды и болтают теперь под их воздействием всё, что им в голову взбредёт?

– Может быть, и так, – согласился Спиридон. – Но это нужно проверить.

Рэм ужаснулся:

– А то, может, наркотики где-то себе добыли, вот и вошли в такое состояние!

– Да где ж бы они их достали у нас на острове? – удивился Спиридон. – Такое бывает только в мегаполисах.

– А туристы? Это в Нифонии нет ни преступлений, ни наркомании. Там они живут строго в соответствии с ритуалами, а туристы из Авдации, Саксии или Галлии – от них можно ждать чего угодно. Человек из мегаполиса может быть только – или сумасшедшим, или несчастным!

– На наркотики нужны большие деньги, – рассудил Спиридон. – А откуда у наших детей деньги возьмутся?.. Да мы бы и заметили… Нет, тут что-то другое! Возможно, мы просто не понимаем наших детей. Они вырастают, а что у них на уме – этого мы постичь не в силах.

Рэм тяжко вздохнул:

– Я думаю, запретами и окриками делу не поможешь, тут нужен будет какой-то другой, новый подход. Вот только бы знать какой!

– А давайте так, – предложил Спиридон. – Мы встретимся все вместе и обсудим эти события. Если дети фантазируют, то мы осторожно объясним им, что чрезмерная мечтательность не полезна для их развития, а, если здесь что-то другое, то наш долг – взрослых людей! – разобраться в этом! Для чего взрослые люди существуют? Для того, чтобы принимать ответственные решения!

– Хорошая мысль! – подтвердил Рэм. – Давайте встретимся на моей территории или на вашей, где вам будет удобно? У меня в доме, или в моей беседке!

– Согласен, – сказал Спиридон. – Но у меня в доме было бы лучше. Если они фантазируют на тему древней эйнской цивилизации, то я бы показал им свои книги. Может быть, им было бы интереснее читать об этом, чем предаваться бесполезной мечтательности? Ваше семейство сейчас всё в сборе?

– Всё.

– Вот и моё тоже. Тогда давайте через час все соберёмся у меня в библиотеке, хорошо? У меня уже сейчас есть кое-какие мысли, которые я пока ещё попридержал у себя в голове, я сейчас подумаю над ними, а уж тогда всё и выскажу.

– Договорились! – согласился Рэм.

На том и порешили.

 

= = =

 

Спиридон пошёл к себе домой и объявил всему семейству, что через час желает видеть всех в библиотеке, куда придут также и их соседи, а пока просит не мешать ему и дать хорошенько поразмыслить кое над чем. Он уселся на диван возле окна, обхватил голову руками и задумался…

Что-то происходит. Эти затонувшие корабли с эйнскими сокровищами… Эта невозможность доступа к ним для всех, кроме одного человека… Этот недавний сон и оставшиеся после него реальные предметы… И странное поведение Мецената, который тоже, как будто знает какую-то тайну… Эти визитёры, которые всё лезут и лезут и у которых одно на уме: как завладеть сокровищами или какими-то другими тайнами. Ведь тут речь идёт не только о жажде наживы, тут что-то более серьёзное… Что?

Такое впечатление, будто идеи витают в воздухе, и фантазии или сны плавно переходят в реальность. Или наоборот: реальность переходит в сны и фантазии. Мы думаем или воображаем, и из-за этого что-то и происходит… Если бы мы думали как-то иначе, то и происходило бы нечто совсем другое. Но мы думаем так… А что нас заставляет так думать? Может, это какая-то внешняя сила?

И почему именно на этих островах такое происходит, а не везде подряд?

Что это – свойство здешней земли, которая обладает особыми свойствами? Или это свойство людей, которые здесь поселяются? Ведь далеко не всякий же сюда поедет, чтобы жить здесь. Многие считают, что нормальная жизнь здесь невозможна…

А может быть, это свойство одной лишь эйнской цивилизации, которая и при жизни-то отличалась таинственностью, а уж после исчезновения – мы ей приписываем всё больше и больше значения!..

И ещё – эта двенадцатая по счёту морская нимфа, статуэтку с изображением которой он только недавно нашёл. Ну, допустим, она была, в понимании эйнов, самым главным божеством, но нам-то какое дело до этого? И почему Меценат проявил такую нервозность именно в связи с этим произведением искусства?..

А тут ещё и дети. Ещё там, на бревне, когда он говорил с Рэмом, у него возникли всякие мысли, но рассказывать о них соседу он не решился.

В самом деле: что он знал о нём? Старый моряк – так этим здесь никого не удивишь. Тут большинство мужчин имеют какое-то отношение к морю, даже и начальник городской полиции – и тот на самом деле бывший моряк. А этот Рэм помешан на парусных кораблях. Всякий раз, когда Спиридон бывал у него дома, он поражался тому изяществу и той утончённости, с которыми была выполнена вся его коллекция моделей старинных парусников. Рэм, пребывая на пенсии, с особенным удовольствием мастерил такие модели. Некоторые он продавал заезжим туристам, некоторые – самому Меценату в его музей, но лучшие – оставлял всё-таки у себя. И вот это лучшее Спиридон и видел. Да, это своего рода художник, человек с золотыми руками, но сможет ли он разобраться в тайнах эйнской цивилизации?.. И тот ли он человек, которому можно довериться?

Странная мысль пришла в голову Спиридону: а почему бы и не довериться ему? Нельзя же совсем никому не доверять!

 

= = =

 

Жена Рэма, госпожа, Диона, услышав историю о том, что её дети были в каком-то непонятном селении и общались там с какими-то неизвестными людьми, просто пришла в ужас:

– А если бы это были какие-то бандиты? Или скрывающиеся от правосудия террористы?

– Но это были нормальные люди, мама! – с досадою воскликнула Ютурна. – У них были такие умные голубые глаза! И такие светлые, разумные лица! Они так держали себя! Они были одеты в какие-то непривычные для нас одежды, но это было очень красиво!

Виринея возразила:

– По внешнему виду не всегда бывает возможным определить, нормальный человек или нет. Когда мы с Платоном жили в городе с населением в тридцать миллионов человек, было такое впечатление, будто бы почти все люди там – абсолютно нормальные. Но на самом деле огромный процент населения там постоянно обращается за помощью к психиатрам, проходит курс лечения и принимает всякие успокоительные таблетки. Больные люди там ходят по улицам просто толпами…

– А меня настораживает вот что, – сказал Спиридон. – Почему собака приходила в такой ужас при одном только приближении к тому месту?

Биант вступился за своего пса:

– Дядя Спиридон! Наш пёс боялся только в начале. А потом он перестал бояться. Ведь он же был с нами там!

– Насчёт собаки я могу более или менее что-то объяснить, – сказал Рэм. – Там, где мы раньше жили – в городе Танаисе, тоже случаются в некоторых местах аномальные зоны, где замедляется или убыстряется время, где люди чувствуют смутное беспокойство и совершают странные ошибки. С собаками там была та же самая история. В пригороде Танаиса, в местечке Сай-Ак, есть какие-то нескончаемые пещеры, где пропадали люди и где в массовом порядке наблюдались всякие странности: свечения, голоса, непонятные фигуры. Я вам скажу, ребята: лучше не соваться туда, куда не хочет идти собака. Кстати, кошкам во всех этих аномальных зонах всегда бывает хорошо. Оно и ясно: собака друг человека, а кошка любит только себя, а на человека ей наплевать.

– Кошки бывают очень разными, – возразила Виринея. – Случаются и такие, которые готовы жизнь отдать за своего хозяина.

Рэм не стал спорить.

– Возможно, – согласился он. – Просто я не сталкивался.

– Аномальные явления всегда бывали, – сказал Спиридон. – Когда я совершал своё плавание на плоту, весь наш экипаж наблюдал, как нас преследовал непонятный светящийся объект: он то летел за нами, то плыл. Мы даже сняли его на киноленту, но потом нам объяснили, что мы фальсификаторы и мы это сделали, чтобы заработать побольше денег, и все на этом успокоились, а ведь тайна не раскрыта и по сей день.

Диона сказала:

– Светящихся объектов там, слава богу, не было. Но мячик, который вопреки силе притяжения, катится не вниз, а вверх – от одного только этого можно прийти в ужас!

Рэм ответил:

– Не надо приходить ни в какой ужас. Такое бывает иногда. И я сам видел это, когда мы однажды были с Биантом поблизости от того места, почему я ему и велел туда больше не ходить. Такие вещи случаются во всех горных массивах. Местные жители рассказывают, что наблюдают такие явления: остановившаяся телега катится вверх, а не вниз… Что это означает – этого пока никто не знает. Но это из области физики, я так понимаю. А здесь – что-то другое.

– Всё это так, но что же мы с вами решили? – спросила Диона. – Давайте подведём итоги.

– Мы послушали наших ребят, – сказал Виринея. – И это уже было полезно.

– Послушали наших взрослых, – добавил Рэм. – И что дальше? Какое постановление мы вынесем?

– Строго-настрого запретить нашим детям самовольно уходить в горы! – сказала Диона.

– Но явление-то само останется не выясненным, – возразил ей Спиридон.

– Да и пусть! – крикнула Диона. – Зато наши дети будут целы. Пусть кто-нибудь другой занимается этим. Путь туда пойдёт какая-нибудь экспедиция, а мы подождём, что у неё получится. Почитаем какую-нибудь очередную научную статью или книгу. Посмотрим интересный документальный фильм и скажем этой экспедиции: спасибо!

– Но, мама! – возразила Ютурна. – Ведь так невозможно жить! Ведь это же скучно!

– А не скучно родителям оставаться без детей? – возразила Диона.

Спиридон сказал:

– Я думаю, мы взрослые, сами должны будем пойти туда и посмотреть, что там такое.

Диона возмутилась:

– Интересно бы узнать, а взрослые – это кто? Я, например, туда не пойду ни за что на свете. И мужа своего не пущу!

Спиридон спокойно возразил:

– А я вас и не имел в виду. Я сам туда пойду. Начальник полиции Лаэрт тоже пойдёт со мною – я почему-то даже и не сомневаюсь в этом. Платон расскажет нам, как туда пройти, и я и Лаэрт войдём в ту пещеру.

– Ну, разумеется, и я пойду тоже! – твёрдо заявил Рэм. – И я знаю, как туда идти. Мы войдём в эту пещеру втроём.

– Я тебя не отпущу! – крикнула Диона.

Рэм твёрдо заявил:

– Решения по всем жизненно важным проблемам в нашей семье принимаю я и только я, глава семейства, поэтому я ставлю в известность всех остальных членов своей семьи о том, что я туда пойду вместе с господином Спиридоном, и мы с ним вместе во всём и разберёмся на месте.

Диона захныкала:

– Мне с самого начала не нравилась идея переезда на эти Дымчатые острова. Надо было выбрать что-нибудь поспокойнее – архипелаг Аваики или остров Нуи-Нуи.

– Поспокойнее – это может быть только в мегаполисе, – сказал Рэм. – Поднялся на лифте в свою каморку на семидесятом этаже, вошёл в неё и заперся. И вообразил, что тебе спокойно. Нет, уж! Если жить, то только здесь!

– Мне тоже здесь нравится, – согласилась Виринея.

– Когда идём? – спросил Рэм.

– Предлагаю завтра утром! – сказал Спиридон. – Как?

– Я готов! – ответил Рэм.

– Ну и я – тоже готов. Завтра утром к нашему Платону приходит в гости правнук господина Мецената. Пока наши дети будут играть с ним, мы сходим в горы и посмотрим, что там.

Рэм изумился:

– А чего это ради к вам придёт правнук Мецената?

Спиридон махнул рукою так, словно бы отгонял назойливую муху.

– У богачей бывают свои причуды. Не обращайте внимания.

 

= = =

 

Но на этом события этого дня далеко не закончились. Спиридон опять уединился у себя в библиотеке, когда к нему пришли Виринея и Эона.

– Почему ты не рассказал всем присутствующим о том, какой тебе недавно приснился сон? – спросила Эона.

– Я почему-то не решился, – признался Спиридон. – Госпожа Диона – это точно не тот человек, на благоразумие которого можно положиться. Маленький Ник, который при этом присутствовал, – он ещё совсем ребёнок. Нет, об этом пока нельзя никому рассказывать. Мы знаем, вот пусть это в нашем семействе и останется.

Виринея сказала:

– Мы все так и поняли, хотя ты нас не предупреждал. Потому и промолчали. Сон сам по себе ничего не означает, но те предметы, которые остались после него, ведь это же реальность! И это как-то связано с тем, что происходило с детьми.

Спиридон сказал:

– Не знаю, хорошо ли я поступил, но пока что об этом сне рано рассказывать всем подряд. Я попытаюсь рассказать Рэму и Лаэрту, но я подозреваю, что они посмотрят на меня как на сумасшедшего.

– Не посмотрят! – сказала Эона. – Ты покажешь им эти предметы, а мы подтвердим, что раньше у нас их не было.

– Хорошо, – сказал Спиридон. – Все четыре предмета принесите мне сюда. Пусть они лежат в ящике этого стола.

Когда предметы были собраны, Спиридон пересмотрел их ещё раз и заметил:

– Обратите внимание: каждый из четырёх предметов имеет разное назначение и, видимо, разный смысл. Брошка с изображением головы змеи – это то, что я должен был бы носить на своём головном уборе; поясок – это то, что Виринея могла бы носить у себя на талии; браслет – Эона должна была бы носить его на руке, а рубин на цепочке Платон мог бы носить у себя на шее…

– И он бы свисал ему на грудь, – уточнила Виринея.

– Ну, да, – согласился Спиридон. – Какие они хитрые, эти древние эйны – всё на что-то намекают!

– Эйны? Ты думаешь, это всё-таки были они? – спросила Виринея.

– Ну а кто же ещё?

 

 

 

Глава тридцать первая. Детские игры

В девять утра следующего дня к дому Спиридона подъехал кортеж машин.

Спиридон, который вышел встречать гостей, увидев Мецената, изумлённо спросил его:

– Помилуйте, но вы же обещали мне вчера, что будет ещё и вертолёт! Ну, и где же он?

Меценат ответил:

– Я подумал, что это было бы излишеством, и принял решение отменить вылет.

Спиридон поморщился:

– Обидно. Я вчера удивился, что вы не выслали крейсер для патрулирования берега моря в акватории Старого Маяка, но меня утешило хотя бы то, что будет вертолёт. Теперь же – без вертолёта… Я даже и не знаю, что и думать. Это даже как-то и не солидно с вашей стороны. В общем, я ожидал большего.

Меценат сказал:

– Ценю ваше блистательное остроумие, но для меня простота общения между различными классами – превыше всего. У нас – демократия! Зачем же нагнетать излишнюю напряжённость?

– Демократия? Ценю и я ваше остроумие, – парировал Спиридон.

Но Меценат не унимался:

– А скажите: носить старинные золотые украшения в виде кокарды на шляпе – это теперь у вас такая мода? Каждый раз, когда вы будете встречать гостей моего ранга, вы будете так наряжаться?

– Нет-нет, – успокоил его Спиридон, – старинное золото к вам не имеет никакого отношения. А вы не смотрите на мою шляпу, а то у вас давление поднимется.

– Вот и обменялись комплиментами, – с горечью в голосе констатировал Меценат, – а ведь я к вам – со всем сердцем!.. Со всею душою, можно сказать! Впрочем, пусть это останется на вашей совести. Оставляю вам на ваше попечение своего правнука, а сам – удаляюсь. У меня ещё сегодня много дел в моём музее. Там предстоит смена экспозиции в зале искусства Эпохи Процветания, и, если я не присмотрю за этими забулдыгами, то они там напьются и все картины повесят вкривь и вкось.

Спиридон посмотрел на высыпавших из своих машин охранников с тупыми лицами и сказал:

– Забулдыги? Если они такие же, как вот эта ваша охрана, то они вам и вверх ногами повесят шедевры мировой живописи. Это они могут!

Меценат беспомощно развёл руками и сказал:

– Что поделаешь – они всего лишь люди. Других у меня нет.

Повернувшись к вышедшим из своих машин охранникам, Меценат скомандовал им:

– Занимайте свои места, согласно инструкции и по номерам, и присматривайте за моим малышом! Часа через четыре, когда он наиграется вдоволь и утомится, привозите его ко мне. Самым главным назначается первый номер. Второй номер – его заместитель. И так далее. По всем трудным вопросам обращаться к первому номеру! В случае гибели – ко второму. В случае гибели второго – к третьему. И так далее.

Поляну между владениями Спиридона и Рэма по всему периметру окружили дюжие парни в одинаковых чёрных костюмах, в чёрных очках, с бритыми головами и с большими номерами на груди. И лишь один был волосатым. У него была пышная шевелюра на голове, и по бокам ото рта свисали толстые усы, напоминавшие по цвету и форме две сардельки. Спиридон без труда узнал в этом человеке того мнимого полковника полиции, который приходил к нему с незаконным обыском.

Меценат выдавал и выдавал ещё какие-то инструкции – насчёт возможного возникновения перестрелки и насчёт бронежилетов, как вдруг заметил:

– Но где же сам малыш? Бен-Бен! Где ты, шалун, вылезай, наконец!

И только сейчас из машины вылез сам наследник. Небрежно отпихивая личного врача, который давал ему какие-то важные наставления, он опустил свои царственные ноги на эту землю. Он был одет в спортивный костюм, но его лицо не сияло ни радостью, ни решительностью.

– Не по кайфу мне здесь что-то, – заявил он, оглядываясь по сторонам и морщась. – Одна трава и трава, а по бокам деревья и скалы. А где же мы будем играть?

Спиридон предложил:

– Вы можете играть у меня дома. В комнатах.

Бен-Бен ответил:

– Я уже был у вас в доме. Ничего интересного. Да и что я домов не видел, что ли? Уж лучше тогда здесь…

Меценат уехал, а появившиеся дети – Платон, Биант, Ютурна и маленький Ник смотрели с изумлением на Бен-Бена и не решались подойти к нему.

Бен-Бен насупился и молчал. Молчали и все остальные.

– Ну что же вы стоите и смотрите друг на друга? – сказал Спиридон. – Играйте!

– А во что тут можно играть? – с изумлением спросил Бен-Бен.

Самая смелая среди детей была Ютурна. Она сказала:

– Во что, во что? Да в разные игры, вот во что!

– А какие бывают игры?

– Ну, какие обычно, – ответила Ютурна. – Такие будут и у нас.

– А какие бывают обычно? Я не знаю ни одной.

Спиридон вмешался:

– Ребята, он и в самом деле ничего не знает. У него там, во дворце таких игр не было. Объясните ему, как это всё бывает, и научите своим играм, а я, пожалуй, пойду в дом. Эй, вы там, Первый номер!

– Я вас слушаю, – ответил, почтительно кланяясь, Первый номер.

– Если что-нибудь случится – позовёте меня.

– Непременно, – ответил Первый номер с насмешкою в голосе.

Спиридон возразил:

– Я понимаю, что, если что-то случится, вы в первую очередь должны будете сообщить об этом Меценату, но и про меня не забывайте.

– Я постараюсь, – усмехнулся Первый номер.

А дети тем временем объясняли Бен-Бену, какие бывают игры: прятки, салки, догонялки, жмурки…

Бен-Бен, совершенно потрясённый многообразием открывшегося ему мира, слушал, но делал вид, что его ничем не прошибёшь. Мол, и не такое видывал.

– Да погодите вы, – возмутился он. – Я же так ничего не запомню. Первый номер!

– Что вам будет угодно!

– Распорядись, чтобы это всё записывалось, а то я не запоминаю.

– В этом нет необходимости, – ответил Первый номер.

– Ты чего грубишь мне?

– Я не грублю, господин Главный Наследник. Просто всё происходящее и без того фиксируется на видеоаппаратуру. Съёмки производят номера Тридцать Третий и Тридцать Шестой.

Бен-Бен презрительно поморщился и сказал детям:

– Удивляюсь своему прадедушке: и как он только держит у себя на работе таких баранов? Я имею в виду – записывать на бумагу правила игры, чтобы я в них подглядывал и не сбился, а ты мне толкуешь про видеосъёмку.

Первый номер сказал:

– Если желаете, Господин Главный Наследник, то я назначу вам секретаря. Седьмой номер! Ко мне! – Подбежавшему Седьмому номеру он приказал: – Будешь записывать все правила игры и потом подсказывать господину Главному Наследнику, по каким правилам нужно играть.

– Слушаюсь! – отрапортовал Седьмой номер и тут же достал из кармана пиджака записную книжку и ручку.

Бен-Бен посмотрел на него недоверчиво и бросил:

– Пошёл вон, баран! Без тебя обойдусь!

А шестилетний Ник, который смотрел на всё это в полном изумлении, спросил у Бен-Бена:

– Мальчик, а разве можно грубить старшим?

– Старший для них – это я. А они все тупицы, потому что мой прадедушка ничего не понимает в людях. Ладно, давайте играть в самую первую игру, какую вы предложили.

Ютурна сказала:

– Я предложила прятки.

Не прошло и десяти минут, как игра на поляне уже кипела вовсю. Стражники стояли с суровыми и непреклонными лицами, наблюдали за игрою и время от времени обменивались жестами. Усатый Первый номер дирижировал своими людьми с помощью условных жестов и своего мобильника. Бóльшая часть людей смотрела только по сторонам, ожидая нападения со стороны обрывистого берега, высоких деревьев, скал, близлежащих гор, покрытых лесом, и двух дворов, в которых дислоцировались владения Спиридона и Рэма.

Прибывший на своей служебной машине начальник городской полиции Лаэрт сразу понял, что это люди Мецената. Подойдя к Первому номеру, он спросил его насмешливо:

– Надеюсь, на этот раз ваш визит сюда носит законный характер?

– Так точно! – лихо отрапортовал Первый номер. – Наблюдаем, как играет Главный Наследник с местными детишками.

 

= = =

 

Совет между Спиридоном, его соседом Рэмом и начальником полиции Лаэртом был кратким.

Спиридон очень коротко и без эмоций рассказал о своём недавнем сне. Показал предметы, оставшиеся от визита четырёх странников – у себя на шляпе и то, что лежало у Спиридона в столе. Друзья сочли своим долго пощупать каждый из предметов руками… Спиридон коротко рассказал насчёт золотой статуэтки, которая при этом у него исчезла, но которую у него хотел бы заполучить Меценат. И всё это увязал с открытиями, которые сделали дети.

Лаэрт проговорил задумчиво:

– Если бы мне всё это рассказал кто-то другой, то я бы ему не поверил. Но вам, господин Спиридон, я верю, как самому себе.

– И я тоже верю, – сказал Рэм. – Хотя: верь не верь, а таинственность, как она была, так она и осталась.

Спиридон заявил:

– По поводу всякого рода аномальных явлений я думаю очень просто. Если они существуют в реальности, то у них есть и механизм, который ими управляет. А то, что мы не знаем, как устроен этот механизм, ровно ничего не меняет. Не знаем сейчас – узнаем позже. Хоть через тысячу лет, но узнаем, а пока же нужно довольствоваться тем, что есть: известные нам аномальные явления – это реальность. И относиться к ним нужно как к реальности. То есть: серьёзно!

– Согласен, – подтвердил Лаэрт.

– Согласен, – подтвердил Рэм.

Спиридон продолжал:

– Назначение мужчин всегда было одно: быть первопроходцами. В древности, когда наши предки жили на фоне мамонтов, саблезубых леопардов и пещерных медведей, каждый выход на охоту означал для мужчин возможную встречу со смертью. Древние мужчины каждый день шли на бой ради жизни своего племени и не знали, вернутся ли они живыми или нет. А сейчас нынешние мужчины отбились от рук. Сидят перед телевизорами или компьютерами, поднимаются в лифтах, ездят на электропоездах, еду берут из холодильника… Они ничем не отличаются от женщин. Мужчины мы или не мужчины?

– Мужчины! – решительно подтвердил Рэм.

– Мужчины! – согласился Лаэрт.

– Мы продумаем, что с собою взять, соберёмся и пойдём туда. Вопрос только во времени – прямо сейчас, завтра или послезавтра!

Рэм сказал:

– Чтобы не возбуждать подозрения и беспокойства у членов обоих семейств, в поход идти следует не сегодня и не завтра. А послезавтра или даже позже. Соберёмся с духом, подумаем, что взять и пойдём. Это надо сделать молча и без предварительного оповещения.

Лаэрт согласился:

– Вот именно – что взять, а что не взять! Если вот эта золотая голова змеи была у того человека на головном уборе, то пусть и она у вас будет там. И пусть остальные члены вашей семьи носят то, что им было подарено. Вы относитесь к этим вещам как к музейным экспонатам, а к ним нужно относиться, как к предметам быта.

– Вот именно! – воскликнул Рэм. – То же самое касается и той золотой статуэтки. Вспомните, как вы к ней относились: она была для вас объектом вашей охоты на подводные сокровища; предметом, который можно продать и за который можно получить деньги – то есть товаром. Она была для вас музейным экспонатом, который нужно было зачем-то показывать всему Человечеству – да так ли это на самом деле нужно?.. Может быть, людям не всё следует знать? А если и знать – то не всем.

– Может быть, и так, – согласился Спиридон. – Все четыре предмета окажутся сегодня же на своих владельцах, и я обещаю, что пересмотрю свой взгляд на такие предметы. Ну а теперь расходимся, чтобы не возбуждать лишних вопросов у окружающих. Заседание объявляется закрытым!

Они вышли на крыльцо дома. После полумрака библиотеки яркое солнце слепило глаза.

– А что означает приход Главного Наследника к вашим детям? – спросил Лаэрт, выходя во двор и глядя с высоты крыльца на детей, бегающих на поляне за решётчатым забором.

– Меценат решил зачем-то блеснуть передо мною своим демократизмом, – ответил Спиридон. – Этим цирком он желает что-то доказать мне.

Рэм сказал:

– А я думаю, что Меценат привёл сюда своего правнука, словно бы в зоопарк. Чтобы он полюбовался на этих диковинных настоящих детей.

– Да пусть любуется, – сказал Спиридон. – Нам не жалко.

Лаэрт сказал:

– А почему я сегодня так и не увидел вашей дочери?

– А это вы у неё спросите, – ответил Спиридон. – После смерти матери она как-то вышла у меня из-под контроля. Замкнулась в своём мирке и никого туда не пускает.

– Вы не будете возражать, если я когда-нибудь приглашу вашу дочь погулять со мною или сам приду к вам в гости с целью навестить её?

– Не буду, – коротко ответил Спиридон.

На том все трое и расстались.

 

= = =

 

Дальнейшие события развивались так: Бен-Бен оставил своих новых друзей лишь после пяти часов непрерывной беготни по зелёной поляне и после окриков своего почтенного прадеда, который, звоня по телефону, настоятельно советовал Главному Наследнику возвращаться домой и вообще – не переутомляться.

На следующий день – такого визита уже не планировалось. По замыслу Мецената, и одного раза было более, чем достаточно для того, чтобы показать всю демократичность образа мыслей знаменитого покровителя искусств и наук. Но тут произошло непредвиденное: чёртов мальчишка потребовал, чтобы его отвезли к этим детям ещё и ещё.

И на следующий день всё повторилось.

И на третий день – тоже.

Самым непонятным образом дети подружились. Заводилою всех игр была, конечно же, Ютурна, но и Бен-Бен тоже обладал определённым авторитетом. Он рассказывал о дальних странах, где он успел побывать, о том, какой образ жизни он там ведёт в своём дворце, и много всяких вещей, от которых у детей округлялись глаза. Один раз он даже пригласил всех к себе во дворец. Охрана выполнила его приказ, и вся компания была доставлена во владения Мецената. Дети с шумом бегали по музеям и картинным галереям, изумляя посетителей и радуя репортёров, которые тем временем сообщали всему свету о том, что Меценат обозначил некое новое направление в отношениях между высшими и низшими классами. Каковое направление должно будет ознаменовать собою переход к новой эре Великого Сотрудничества. Пытались брать интервью и у Спиридона, но он посылал всех ко всем чертям и говорил, что терпеть не может современного телевидения, а потому и не хочет иметь с ним ничего общего.

Да и зачем? Меценат сам за него всё говорил, хваля и самого себя, и знаменитого мореплавателя, ихтиолога и аквалангиста, который на самом деле не был никаким фальсификатором науки, а который – простой и добрый парень. Немного чудаковатый, правда.

 

 

 

Глава тридцать вторая, из которой становится понятно, что господин Меценат – человек скучный и однообразный

Когда через три дня после описываемых событий в гости к Спиридону нагрянул сам Меценат, Спиридон не удивился. Дети всё так же резвились на поляне, и остановить их было, как казалось, невозможно.

– Я не пойму, чего ради они так разыгрались? – удивился Меценат, присаживаясь в кресло, которое ему предложил Спиридон.

– Ну, как же! Летние каникулы скоро закончатся и им скоро в школу. Вот они и резвятся, – пояснил Спиридон.

– Ах, ну да! Я и забыл совсем, – сказал Меценат. – У вас, у людей, сейчас ведь и впрямь каникулы.

Спиридон даже глазом не моргнул на это хамское высказывание. Спросил совершенно спокойно:

– А у вас, небожителей, сейчас разве нет школьных каникул?

– Есть и у нас, – подтвердил Меценат, – но в нашем мире это всё обставлено не так драматически. Дети столь высокого уровня, как мой правнук, не могут, как вы понимаете, учиться в школе с обыкновенными людьми. У таких детей – у всех домашнее обучение…

– А почему не могут? – удивился Спиридон.

– Видите ли, это вопрос – тонкий и деликатный, и вам, как человеку земному и простому, он может показаться непонятным. Но для нас совершенно очевидно: обычная школа – она ни до чего хорошего не доведёт ребёнка, выросшего в совершенно иной среде. Надеюсь, вы понимаете, что я прав?

– О да, о да! – согласился Спиридон. – Но вы знаете, мне сейчас предстоит небольшое путешествие, и мне пора собираться. Так что, если у вас ко мне есть дело, то выкладывайте его поскорее да я пойду.

– Опять в море собрались за добычею? – обрадовался Меценат. – Я так давно от вас не получал новых пополнений для своей коллекции морских раковин…

– И золотых изделий эйнской цивилизации – вы это хотите сказать? – насмешливо продолжил Спиридон мысль Мецената.

– Вы очень проницательны! Именно это я и хотел сказать! – обрадовался Меценат. – И у меня к вам – дельное предложение.

Спиридон сказал:

– Давайте, но только покороче. Пяти минут вам хватит?

– Хватит.

– Слушаю.

– Продайте мне всё-таки золотую статуэтку эйнской морской нимфы по имени Оа. Я вам заплачу любую цену! Хотите – тысячу тяжёлых монет?

– Ах, вот вы о чём! Как вы мне надоели! Я же вам сказал: нет её у меня больше.

– А куда делась? Признайтесь, ведь мы же с вами свои люди, давние партнёры – какие у нас могут быть тайны друг от друга: вы её кому-то продали – так?

– Нет. Она исчезла. Бесследно. Извините, но мне пора уходить.

– Я предлагаю вам миллион тяжёлых монет. Отдайте мне мою золотую богиню!

Спиридон рассмеялся.

– И рад бы, но не могу. Мне пора уходить! – Спиридон встал со своего места, давая понять, что ждёт того же и от своего назойливого гостя.

Тот встал тоже. Сказал изменившимся глухим голосом:

– Я вам не мальчик, чтобы со мною так обходиться! И вы ещё пожалеете об этом!

С этими словами в совершенной ярости он вышел из комнаты и хлопнул дверью.

Выйдя со двора Спиридона и, увидев детей, которые играли на поляне в городки, он крикнул усатому охраннику:

– Первый номер! Прикажи всем остальным номерам, чтобы закруглялись! Комедия окончена! Эй, Бен-Бен, мы возвращаемся домой!

Главный Наследник, который далеко не с первого раза услышал приказ своего прадеда, воспротивился:

– Да чего так рано? Мы же только что начали!

– Ничего не знаю! – закричал ему прадед. – Немедленно уходим.

– Ну, дай поиграть хотя бы часик.

– Нет, нет и нет! Сейчас же домой!

– Ну, хотя бы сорок пять минуточек!

– Нет, сказал я. Домой и только домой! Прочь от этого ненавистного мне места, меня уже мутить начинает от одного только вида этого проклятого Старого Маяка.

Бен-Бен ответил дерзко:

– Ну, вот тебя начинает мутить – ты и поезжай домой, а я раньше, чем через полчаса никуда отсюда не пойду.

Меценат согласился и, пробормотав про себя: «Торгаш, весь в меня!», сел в машину. Крикнул оттуда:

– Эй, первый номер! Чтобы через полчаса Главный Наследник прекратил все эти безобразия и ехал домой!

– Слушаюсь! – рявкнул усатый охранник.

 

= = =

 

У детей, между тем, были свои соображения по поводу приказа Мецената. Проницательная Ютурна уже заметила, что её отец, сосед Спиридон и начальник полиции Лаэрт удалились в горы с рюкзаками за спинами.

– Я знаю, куда они пошли, – сообщила она заговорщическим шёпотом своему брату и Платону.

– Куда? – спросил Платон.

Ютурна кивнула на своего брата.

– А ты посмотри на Бианта. Он уже всё понял, так же, как и я.

– Туда? – удивился Платон. – А почему они нас не взяли?

Ютурна сказала:

– Наша мама не пустила бы нас. Да и мама Платона, тётя Виринея, неизвестно ещё согласилась бы или нет.

Платон сказал:

– Моя согласилась бы – я её знаю. И сама бы ещё с нами и пошла.

Ютурна констатировала горькую истину:

– Ну вот: у тебя мать такая, а у нас такая. И из-за этого мы никуда не сможем пойти.

Бен-Бен, который всё это время слушал, ничего не мог понять.

– О чём вы говорите? – спросил он.

– Да ты езжай домой, – сказал ему Ютурна. – Тебя вон твой прадедушка звал – ты слышал это? Вот и езжай! А мы тут сами!

– Не хочу я никуда идти! Я хочу с вами играть! – закричал Бен-Бен.

– Всё равно тебя через полчаса заберут от нас, – сказала Ютурна.

– Никуда меня не заберут. Да я просто сбегу от них и всё!

Биант сказал:

– Бедняга! Никуда ты от них не сможешь убежать. Глянь, как их много. Они тебя догонят и схватят.

– Да стоит мне только захотеть!

Дружный смех, как ни странно, совсем не разозлил Бен-Бена. Он только сказал:

– А вот увидите ещё!

 

 

 

Глава тридцать третья. События нарастают!

Все трое мужчин ушли в горы; ненадолго и мы последуем за ними.

Некоторое время они взбирались вверх молча. Но потом Рэм разговорился:

– Я уже бродил и раньше по этим местам, и аномальную зону давно заприметил, но я не знал, что это так серьёзно. Предупредил своего сына, чтобы он больше сюда не ходил, вот и всё. В Танаисе, где я жил раньше, проводились всякие исследования по поводу таких же зон. В частности, говорили о том, что тамошняя река Тана, которая впадает в районе Танаиса в Синдово море, на самом деле, как бы двухэтажная: под нею протекает совсем другая река – подземная. И течёт она в противоположном направлении. Из-за этого, дескать, все аномалии и происходят.

Лаэрт сказал, полушутя-полувсерьёз, обращаясь к Спиридону:

– Вот бы где пригодился ваш талант прирождённого водолаза! Если такая подземная река есть на самом деле, то в неё надо непременно спуститься и посмотреть, что там такое! Куда течёт и откуда.

Спиридон ответил очень серьёзно:

– Любая река – это, прежде всего, информация, а уже потом поток воды… Боюсь, в этой жизни меня уже на это не хватит. Пусть молодые лезут и всю эту информации изучают!

К этому времени они вскарабкались на каменную площадку, с высоты которой открывался вид на их городок и на величественную морскую панораму.

– Красиво, – сказал Рэм. – Что и говорить, наши предки знали, где поселяться. Другие берега острова – слишком скалисты, да к ним и с моря не подступишься – сплошные рифы.

Лаэрт сказал:

– А я думаю иначе: а стоило ли здесь вообще поселяться? Четыре действующих вулкана на одном острове! Многовато, скажу вам… Кроме того, и к нашему берегу тоже со стороны моря не так-то просто подступиться; существует лишь один безопасный проход, а так – всё те же самые рифы. Старинные мореплаватели из-за того и тонули в этих водах, что натыкались на эти постоянные подводные камни.

– Но что это там, вдали? – воскликнул Спиридон. – Где у нас бинокль?

– Да что там? – удивился Лаэрт.

– Сейчас посмотрим! – Спиридон уже достал свой бинокль и, всмотревшись куда-то в сторону горизонта, сказал: – Впрочем, можно было и не смотреть. Я ведь даже и не сомневался, что так и будет.

Он передал свой бинокль Рэму, а тот Лаэрту. Все трое увидели одну и ту же картину: несколько кораблей столпились где-то за линией Остроконечных рифов. Один из кораблей имел настолько необычную конструкцию, что сомнений не оставалось: именно с помощью таких плавучих сооружений со дна морского поднимают затонувшие корабли и прочие тяжести.

– И что это, по вашему мнению, означает? – спросил Лаэрт. – Я-то понимаю, но мне как-то не хочется верить.

– Это означает, что кто-то захотел поднять, наконец, затонувшие на наших рифах корабли и поживиться тамошним грузом, – сказал Рэм.

Спиридон покачал головою и сказал:

– А я не так это понимаю. Это означает вот что: в ближайшем будущем число кораблей, нашедших свою могилу на наших рифах, только увеличится. Я предупреждал этих авдацианцев, но они не верили мне… Ладно, пойдёмте дальше!

И они направились по широкой каменной площадке в сторону от моря.

– Господа! – воскликнул Рэм. – Я же вам чуть не забыл показать эффект аномального притяжения в этом месте. Смотрите!

Он покатил камешек под уклон, и все увидели, как он, замедляя свой бег, остановился на краю обрыва.

– Н-да, – пробормотал Спиридон.

– Поразительно! – прошептал Лаэрт. – Это только в этом месте?

– На всей этой площадке – то же самое, – сказал Рэм. – Идёмте дальше, я вам покажу, что это явление здесь будет иметь место и на протяжении всего нашего пути.

Чтобы не терять времени даром, они это самое явление и изучали, пока шли в нужном направлении: кидали камешки и смотрели, куда и как они покатятся. Потом они гуськом протиснулись в узкой щели между скалами и, наконец, оказались возле той самой пещеры.

 

= = =

 

Тем временем внизу происходили весьма интересные события – для кого-то смешные, а для кого-то и печальные.

Упоминавшееся поваленное дерево оказалось хорошим укрытием для каких-то игр в прятки, и охрана, наблюдавшая в основном за тем, чтобы из внешнего мира не было совершено нападения на Главного Наследника, как-то не очень присматривалась к его собственным действиям.

А когда присмотрелась, было уже поздно: Наследник исчез. Прячась за ветвями поваленного дерева, он переполз оттуда в канаву, оттуда шмыгнул в кусты… И в скором времени был уже за линией охраны в районе горного склона.

Когда охрана сообразила, что произошло, было уже поздно: мальчика не было. Оставшиеся дети на вопрос о том, куда он убежал, показали на береговой обрыв, по которому можно было спуститься к морю лишь с очень большим трудом. Первый номер перепугался, что ребёнок сорвётся с такой высоты, и отрядил людей на его поиски именно в этом направлении, и в возникшей суматохе номеров, никто и не заметил, как исчезли остальные дети.

 

= = =

 

А те, прячась за деревьями, поднимались в горы. Пёс Киф, которого никто и не думал приглашать, сам увязался за ними.

– А между прочим, обманывать – нехорошо, – сказал Биант своей сестре.

– Плохих людей можно, – огрызнулась Ютурна. – А они все – плохие.

Бен-Бен возразил:

– Да они не плохие, они просто тупые. Но всё равно: здорово ты их направила по ложному следу! Мне понравилось!

– А куда мы идём? – спросил Платон.

– В ту самую пещеру, куда же ещё! – провозгласила Ютурна. – Наш папа и дядя Спиридон с этим полицейским уже должны быть там давно! Вот они удивятся, когда увидят нас там!

– Не идите так быстро! – захныкал маленький Ник. – Я за вами не успеваю.

– А я тебя – о чём предупреждала! – прикрикнула на него Ютурна. – Я же тебе велела домой идти, а ты попёрся за нами. Вот и терпи теперь!

– Давай руку, – сказал Платон. – А то потеряешься.

– Не потеряется, – сказал Биант! – Киф! Присматривай за Ником.

Киф всё понимал. Он потёрся о малыша, давая ему понять, что охрана – всегда рядом.

Вскоре они поднялись на площадку, и Биант с Платоном принялись показывать фокусы с камешками, которые не хотели скатываться вниз. Кифу все эти вещи очень не нравились, и он недовольно лаял на камни, останавливающиеся на краю пропасти.

Бен-Бен высказал предположение:

– А может быть, тут кто-то невидимый есть? И он придерживает эти камни?

– Боишься с нами идти – так и скажи! – рассмеялась Ютурна. – Мы тебя отправим назад. Заодно и нашего Ника проводишь до дому, а Киф будет вас охранять.

– Да ничего я не боюсь! Я просто пошутил!

А Платон признался:

– У меня была эта же самая мысль – насчёт невидимок, ещё когда я и Биант впервые сюда пришли. Но я тогда не решился сказать это; мне показалось, что это глупо.

– Глупо и есть! – сказала Ютурна. – Если бы невидимки здесь и водились, то зачем бы им это делать?

Биант возразил:

– Затем, чтобы позабавиться или чтобы напугать нас. Мы же не знаем, какие они и что у них на уме. Может быть, они совсем не такие, как мы.

– Хватит! – скомандовала Ютурна. – Вы так говорите о них, как будто они существуют! Нет никаких невидимок!

Шишка, сорвавшаяся с сосны от порыва ветра, ударила её в лоб. На какой-то миг девочка побледнела от страха, и все вокруг притихли.

– Я хочу домой, – захныкал Ник.

А Киф тявкнул куда-то в воздух.

Ютурна собралась с духом и крикнула:

– Идём мы или не идём?

– Идём! – твёрдо заявил Биант, которому было стыдно, что его сестра смелее, чем он.

– Идём, – согласился Платон.

А Бен-Бен сказал:

– Идём, конечно. Мне-то в любом случае ничего не будет – кто меня посмеет тронуть? Хоть невидимка, хоть видимка, я – Главный Наследник, и этим всё сказано!

Ютурна и Биант рассмеялись при этих его словах, а Платон почему-то боязливо поёжился – ему вспомнился тот визит Мецената со своим правнуком, и ему стало не по себе от этого воспоминания, хотя с Бен-Беном он уже как будто бы и сдружился.

Шестилетний Ник совсем не хотел идти вперёд, но он представил себе, как он пойдёт назад в обществе собаки и как это будет страшно, когда не с кем будет даже и поговорить, и согласился идти со всеми.

И они пошли.

 

= = =

 

А внизу происходили события совсем нешуточные: Меценат, которому Первый номер доложил об исчезновении Главного Наследника, пришёл в ярость и заявил этому самому Первому номеру, что, если ребёнок не отыщется в течение ближайшего часа, то он может пускать себе пулю в лоб по причине того, что лучше умереть так, чем претерпеть те мучения, которые его в этом случае ждут.

Версия спуска Главного Наследника по крутому берегу была проверена очень просто. На берег посмотрели в бинокль со стороны моря, для чего был вызван специальный катер, но и оттуда ничего не увидели на этих слоистых скалах. Отдельные пучки травы или кустов, которые то там, то здесь нарушали это каменистое однообразие, не могли бы послужить укрытием для мальчика двенадцати лет. Сорваться вниз там было вполне возможно, но прямо под обрывом было не море. А узкая полоса песка, на которую бы со всею неизбежностью и упал бы ребёнок.

И тогда в головы охранникам пришла другая мысль: он скрылся в одном из двух близлежащих домов – в доме Рэма или в доме Спиридона. Разбившись на две команды, охранники провели обыск: ворвались в оба дома, напугав при этом Диону и Виринею. Поскольку дверь на башню маяка была по обыкновению заперта, то замок с лёгкостью взломали с помощью нескольких пистолетных выстрелов, в ходе которых один из охранников был ранен в плечо, пулею, которая отскочила рикошетом.

Ни на вершине маяка, ни в жилом доме Спиридона, ни в его лаборатории, ни в доме Рэма и во всех его служебных постройках никаких детей обнаружено не было.

Прибывший на место Меценат обратил внимание на то, что нет и самих мужчин – ни Спиридона, ни Рэма. Есть только две женщины – Диона и Виринея, которые и сами ничего не понимали.

Или прикидывались непонимающими.

– Всё ясно, – сказал Меценат. – Они все сговорились и похитили Бен-Бена. Срочно звоните начальнику полиции! Нужно перекрыть все выходы из города и вообще – с острова! Если они вывезут моего мальчика на материк, то мы его там уже никогда не найдём!

От Первого номера пришло неутешительное известие: начальник полиции на телефонные звонки не отвечает.

– Кто его заместитель? – заорал Меценат.

– Господин Радамант, – доложил Первый номер.

– Срочно сообщи этому Радаманту о том, что случилось.

Меценат содрогнулся от ужаса, когда вспомнил иронию Спиридона по поводу отсутствующего вертолёта.

– Негодяй! – прошипел он. – Он самого начала всё знал и планировал. Ведь он тогда посмеялся над моим простодушием, когда увидел, что охрана ребёнка будет осуществляться без элементарного вертолёта! Вот они игры в демократию – куда они могут завести!.. И идея привести к нему Наследника – исходила ведь от него, а не от меня! И я поддался на это!..

Разумеется, вертолёт был тут же брошен на поиски. И не один.

 

= = =

 

Ребята увидели его, уже когда входили в пещеру.

Бен-Бен аж запрыгал от радости:

– Смотрите, смотрите! Вертолёт! – радостно закричал он.

– Вертолёт? Ну и что? – удивился Биант. – Ты что, никогда раньше вертолётов не видел?

– Да видел я их, видел, но они никогда раньше не искали меня!

– А ты думаешь, это тебя ищут? – удивилась Ютурна такому нахальному предположению.

– Ну а кого же ещё? Не вас же?

– А почему бы и не нас? – возмутилась Ютурна.

– А потому что вы – никому не нужны в нашем государстве!

– Это почему же? – обиделись ребята.

– Это не я сказал, это мне мой прадедушка так объяснял. Нужны только мы, очень богатые, и весь этот мир – он только для нас. И ищут сейчас меня одного, а не вас!

– Ну, вот и иди к тем, кому ты нужен! – вспылила Ютурна, а мы полезем в пещеру без тебя!

– Да нет же! Я хочу с вами! – закричал Бен-Бен.

– Ну а если хочешь, то и нечего тут воображать! – крикнула всё та же Ютурна.

– Да я не хотел обидеть вас! Мне просто хочется их подразнить! Эге-гей! Мы здесь! Поймайте нас! – закричал он в сторону далёкого вертолёта, на котором, конечно же, не услышали ничего. Да и не увидели тоже.

Командирша Ютурна сказала строгим голосом:

– Всё! Мы пойдём, а кому не интересно, пусть остаётся.

И с этими словами она первая вошла в пещеру.

 

 

 

Глава тридцать четвёртая. Возвращение

Через три часа после объявления тревоги поступило известие о том, что все исчезнувшие люди благополучно и в полном составе вернулись. Взрослые, дети и собака спустились на ту самую поляну, которая разделяла усадьбы Спиридона и Рэма. Меценат, которого об этом возвращении предупредили вертолётчики, наблюдавшие с высоты за окрестными горами, был уже на месте – он тотчас же примчался на машине. На месте были и его личная охрана, и заместитель начальника полиции господин Радамант, и репортёры, и представители общественности и администрации города.

– Что всё это означает? – возопил Меценат при появлении всей этой большой группы людей, среди которой он перво-наперво вырвал взглядом своего наследника.

Лаэрт ответил:

– Ничего особенного. Мы, взрослые, пошли побродить по горам, а за нами увязались дети из нашего города, и мы, встретив их там и побродив с ними немного, вернулись назад. Все живы и здоровы!

Диона и Виринея кинулись к своим детям и мужьям.

Диона что-то страшное рассказывала своему мужу, но и Виринея не отставала:

– Ой, тут у нас такое было! – жаловалась она Спиридону. – Сначала заподозрили, что Главный Наследник спрятан у нас, и у нас устроили самый настоящий обыск – в нашем доме, и в доме господина Рэма, а уже потом они решили, что именно ты украл Главного Наследника и увёл его в лес с целью получения выкупа!

– Какая глупость! – сказал Спиридон.

– Господин Меценат! Что вы себе позволяете! – крикнул Рэм. – Кто вам дал право проводить у меня обыск?

– И это опять нарушение закона, – сказал Лаэрт. – Если вы, господин Меценат, устроили в этих домах обыск, то у вас, я так думаю, был на то ордер от прокурора? И обыск делали профессиональные полицейские? Или это не так?

Меценат в это время поглаживал по головке Бен-Бена.

– Врача! – коротко приказал он стоявшему возле него Первому номеру.

Первый номер передал приказание Второму, а Второй – Третьему. Третий номер и побежал за врачом.

– Ваше счастье, господин Спиридон, – сказал он, – если врач сейчас установит, что мой правнук здоров. Если нет, то я упеку вас за решётку.

– Я совершенно здоров и прекрасно себя чувствую! – заявил Бен-Бен.

Подбежавший врач подтвердил после краткого осмотра, что здоровье мальчика вне опасности.

Кто-то из журналистов спросил Главного Наследника:

– Где ты всё это время был, мальчик?

Тот ответил:

– Я гулял с ребятами по горам, и мне там с ними было по кайфу.

– А чем вы там занимались?

– Ну, мы играли, и нам там было очень весело, – неопределённо ответил Бен-Бен. – Я кричал вертолётчикам, какие они дураки, и строил им рожи, но они меня, наверное, не слышали и не видели.

– А почему же ты убежал от охраны?

– Да это разве охрана? – усмехнулся Бен-Бен. – Дурачьё какое-то. Удивляюсь, за что только мой прадедушка платит деньги этим остолопам!

На других детей никто из пришедших не обращал внимания, и в самом центре всех событий оказался именно Бен-Бен. Его снимали телевизионщики, и передача шла в прямом эфире, по случаю чего на всех каналах Великой Венетской Империи были прерваны все остальные телепередачи.

Кто-то из репортёров задал вопрос и самому Меценату:

– Как вы думаете, почему ваш правнук сбежал от вашей опеки, не потому ли, что вы его достали своим занудством?

Меценат подошёл к микрофону и, сотворив скорбное лицо, сказал:

– Я думаю… Нет, я уверен, что парень никуда не сбегал! Он попросту был похищен господином Спиридоном с целью получения выкупа. Я немедленно передаю дело в суд и потребую ареста этого самого Спиридона.

Начальник полиции Лаэрт закричал:

– Но всё было совсем не так! Я присутствовал при всём этом!..

Но кто-то из свиты Мецената жёстко поставил его на место:

– А вам слова никто не давал! Отойдите, отойдите! Здесь не с вами разговаривают!

– Это самая настоящая ложь! – закричал Рэм, но и его никто не захотел слушать.

Ни один репортёр, ни одна камера и ни один микрофон не повернулись в их сторону.

 

= = =

 

Все разошлись, и поляна как-то вдруг опустела. То там, то здесь валялись бутылки из-под прохладительных напитков, окурки сигарет и клочки каких-то разноцветных упаковок.

Радамант докладывал Лаэрту:

– Господин Лаэрт, мне жаль, но от мэра города господина Тазрана поступило распоряжение о снятии вас с должности и назначении меня на ваше место!

– То есть как это? – изумился Лаэрт. – А на каком основании?

Радамант понизил голос до шёпота и сказал Лаэрту в самое ухо:

– Господин Меценат обвиняет вас в пособничестве Спиридону. Говорит, что надо будет ещё проверить степень вашей причастности к попытке похищения Главного Наследника.

– Но никакого похищения не было! – закричал Лаэрт. – И вообще: по какому праву этот мерзавец заправляет здесь всем? Его что – выбирал народ на пост главного управителя острова? Или всей нашей страны? Или нашей судебной системы?

Появившаяся полицейская машина прервала их разговор. Из машины вышли двое полицейских и доложили присутствующим, что они только что прибыли с Континента для выполнения задания особой государственной важности, а именно – ареста господина Спиридона.

Для какового ареста у них имеется при себе постановление Генерального Прокурора Империи.

– Я вам не верю, – сказал Спиридон. – Господин Меценат уже устраивал мне комедию с переодетыми полицейскими, у которых не было никакого ордера на обыск, но которые обыскивали мой дом как хотели. Предъявите ваши документы, и мы их посмотрим.

Они предъявили свои документы. Спиридон тщательно их просмотрел. Радамант на правах начальника полиции – тоже. Лаэрт и Рэм – тоже.

Личные документы и ордер на арест были и в самом деле настоящими.

Лаэрт сказал Спиридону:

– Вы обвиняетесь в попытке похищения ребёнка, но я и наш друг Рэм готовы подтвердить, что это не так. Да и сами дети, я надеюсь, скажут то же самое.

Спиридон обратился к полицейским:

– Куда вы меня повезёте?

– В местную тюрьму, – ответил старший их них.

– А разве таковая есть у нас? – удивился Спиридон. – Ведь у нас на острове нет преступности.

Радамант пояснил:

– Тюрьмы и в самом деле нет, но есть полицейский участок. Господа имели в виду именно его, так я понимаю?

И Спиридона увезли. Без наручников и без особой помпы. Поместили в отдельную камеру, и уже через полчаса вся страна знала, что бывший сумасбродный путешественник и батискафщик Спиридон арестован по обвинению в попытке похищения ребёнка с последующими требованиями огромного выкупа.

 

 

 

Глава тридцать пятая. Совещание в библиотеке

Единственное светящееся окно жилища Спиридона было видно далеко в ночном Океане. Только оно одно и светилось во всём его доме, а все остальные окна были погружены во мрак. Поскольку его дом стоял на отшибе, то этот огонёк не сливался с огнями всего города, а мерцал в ночи отдельно, как бы сам по себе.

Если бы нашёлся кто-нибудь любопытный, кто, имея волшебные крылья, смог бы прилететь на этот свет, то, заглянув со двора в это окно, он бы увидел людей, сидящих в сводчатом и немного мрачноватом помещении библиотеки, где собрались все родные и друзья Спиридона. Председательствовал на этом собрании Лаэрт. Подобно капитану дальнего плавания, собравшему своих офицеров в кают-компании в тревожный для корабля час, он обсуждал со своими людьми, куда дальше направлять свои действия, чтобы выйти, наконец, к спасительному берегу, на котором будут только справедливость и разум. Он встал из-за стола и, озаряемый снизу вверх светом настольной лампы, проговорил:

– У нас есть два выхода: обратиться в суд и обратиться к общественному мнению. Меценату не понравится, если его начнут на все лады проклинать в средствах массовой информации, ведь никто не подтвердит факта покушения на похищение ребёнка.

Но не нашлось никого, кто бы подлетел к окну и заглянул в этот маленький мирок. Казалось, никому не было дела до этих людей. Хотя – кто знает?..

Сидевшая здесь же Ютурна сказала:

– Бен-Бен скажет так, как его заставит прадед. Мальчишка у него находится в полном подчинении.

Биант возразил:

– Да мы же все слышали, как он огрызался своему прадедушке. А зато с нами у него сложились отличные отношения. Зачем же ему говорить что-то против нас? Ведь мы же все выступим на защиту дяди Спиридона. Он увидит это и поступит так же. Ему же не захочется терять таких друзей, как мы!

Ютурна рассмеялась:

– Ты рассуждаешь, совсем как младенец.

– Сама ты младенец! – огрызнулся Биант. – Всякому дураку должно быть понятно, что дружба и верность – это самое лучшее, что может быть на свете!

Ютурна набралась терпения и раздельно, словно бы взрослая тётя, говорящая с несмышлёнышем, выдала младшему брату следующую мысль:

– Ты забываешь, Биант, что прадед назначил Бен-Бена главным наследником. А есть ведь ещё и другие претенденты на это же звание. Мальчишка уже сейчас понимает, что деньги – это самое главное на свете.

Биант не поверил:

– Да какие деньги! Что ты мелешь? Да что ж он, совсем дурак, что ли?

Ютурна продолжала строгим и взрослым голосом:

– Если он не выполнит приказа прадеда, то он может лишиться наследства. И остаться без денег. Мне он сам говорил, что боится впасть в немилость.

Рэм поразился:

– Какая у меня умная дочка! Но, если ты такая умная, то ты, может быть, нам и подскажешь, что же нам делать, чтобы вызволить из беды дядю Спиридона?

– Подскажу! Мы должны встретиться с Бен-Беном или позвонить ему и попросить его, чтобы он не говорил ничего плохого.

– И ты думаешь, он послушает вас? – спросил Лаэрт.

– Думаю – да.

Биант сказал:

– Попробовать можно!

А Платон сказал:

– А я не верю ему. Мне он с самого начала не понравился.

Рэм и Лаэрт стали возражать, что Бен-Бен не сможет дать ложных показаний, потому что все остальные участники похода не подтвердят их; женщины стали возражать, что правосудие может каким-нибудь образом отклонить показания большинства и счесть справедливыми только показания одного человека. Лишь потому, что он богат, а правосудие любит богатых. Мнения разделились… Как вдруг Виринея сказала нечто не по этой теме:

– У меня есть ещё один вопрос, и меня удивляет, что никто не поднимает его: а что же было у вас там, в горах? Вы просто гуляли или вы и в самом деле заходили в эту пещеру? Если вы заходили туда, то – что же вы потом увидели?

Воцарилась тишина.

Лаэрт ответил:

– Да никуда мы особенно не заходили. Ну, заглянули в ту пещеру, да и тут же вышли. А что там делать? Темно и сыро. Там ничего интересного не было; у нас на острове – тысячи пещер, и нас пещерами не удивишь.

Диона тоже удивилась:

– Так вы что же? Никуда не попадали? Ни в какое селение или что там дети рассказывали?

– Нет, конечно! – сказал Рэм. – Да я с самого начала так и знал, что всё это их фантазии.

– А как вы там встретились в горах? – спросила Виринея. – Вы и дети?

Лаэрт сказал:

– Мы уже шли назад из пещеры, когда увидели детей. Погуляли с ними немного, да и вернулись затем назад, домой.

Маленький Ник дремал тут же на диване, положив голову на колени матери. Диона требовательно потрепала его по голове, разбудила и спросила:

– А что ты видел там в горах?

– Скалы всякие, лес, деревья, – ответил малыш сонным голосом.

– А ещё было что-нибудь? – спросила Виринея.

– А потом мы увидели папу, дядю Спиридона и дядю Лаэрта. Они немножко поругали нас за то, что мы так высоко забрались, мы ещё немножко погуляли и потом стали спускаться…

– И это всё?

– И всё.

В доме Спиридона гости не расходились дотемна. Делались попытки дозвониться до Бен-Бена, но они не увенчались успехом.

 

 

 

Глава тридцать шестая. Заточение

Совсем иначе проходила ночь там, где её проводил сейчас Спиридон, – в его камере. Он лежал на топчане, заложив руки под голову, и дремал. В камере было светло, потому что свет по ночам у арестованных никогда не отключался – таков порядок. Спиридон радовался уже и тому, что его поместили в отдельную камеру, а не в общую. Из коридора полицейского участка слышались чьи-то пьяные вопли и что характерно – только на иностранных языках. Местные жители были людьми сугубо мирными, и только туристы из Авдации и Западного Ганимеда отличались особым буйством. Какие-то пьяные типы орали на лангобардском языке, что они тут всех постреляют, если им срочно не дадут опохмелиться; дама из Этрурии, задержанная за битьё посуды в ресторации, кричала, что она не допустит, чтобы её Антоний шлялся к посторонним женщинам, а турист из Брабанта тщетно призывал их всех к тишине. Спиридон, который знал понемногу все главные языки Ганимеда, некоторое время с интересом слушал эту перебранку, но затем погрузился в свои мысли. Что-то надо было делать, но вот что – он не имел об этом ни малейшего представления.

Совершенно очевидно было, что это всё устроено безумным Меценатом исключительно из желания отомстить за то, что он не смог заполучить в свои жадные руки вожделенную статуэтку.

Ведь это же просто какой-то маньяк! Зачем она ему нужна? Для того, чтобы переплавить и сделать из прекрасного произведения искусства какую-то безобразную дрянь… Одиннадцать драгоценных статуэток он уже испортил, и теперь на очереди у него была самая главная! Зачем она ему нужна? Что ему – своего золота мало?

Простая мысль приходила в голову. Не в золоте дело. Да, он любит золото больше всего на свете. Но, для того чтобы успешно владеть золотом, нужна какая-то сила. И эту силу нужно чем-то подпитывать, чтобы она не иссякала.

Чем подпитывать?

Бесконечным служением Злу – вот чем! Статуэтка нимфы непременно должна быть переплавлена в какую-нибудь сковородку, и в этом был глубокий смысл! Пошлость, вместо искусства, и унижение богов уже поверженного народа. Народ исчез с лица нашей планеты, но даже и самую память о нём надо было осквернить. Впрочем, ведь это же самое делали и нифонцы… Служение Злу – вот что это такое!

А служение Злу возможно только с помощью золота. Золото на службе у золота. Золото ради золота! Только совершая бесконечную цепь злодеяний, и можно не упустить эту самую власть над золотом.

Но так ли уж страшен этот самый Меценат? Разве он не делает добрых дел? Разве не покровительствует наукам и искусствам? И ведь само нынешнее благополучие Спиридона и его семейства исключительно покоится на том, что Меценат оплачивает это самое благополучие: закупает у Спиридона то, что тот добывает в море… Да он делает свои закупки по смехотворным ценам, но этих денег хватает на вполне сносную жизнь. Хотя: а зачем больше? На житьё хватает, и на том спасибо!

Но вот в чём беда: условия диктует он. Он и только он! Если он перестанет делать свои закупки, то Спиридон никому больше не сможет ничего продать. Всё продумано таким образом, что продать можно только Меценату и никому больше. Здесь, на острове, Спиридон оказался как бы в ловушке… И таким ли уж благодетелем после этого выглядит Меценат? Он сам себя поставил на эту должность и фактически как по нотам разыграл спектакль, при котором он выглядит благодетелем и спасителем. Именно таковым его и воспринимают остальные люди. Особенно те, которые когда-то обратились к нему за помощью и в действительности получили её.

И что же теперь делать?

Спиридон так и не смог ответить на этот вопрос, потому что заснул, в конце концов.

 

= = =

 

Во сне ему приснилось (или вспомнилось?) то, что с ними было в горах.

Когда они вышли из пещеры, то первое, что они поняли: они попали в какой-то совершенно другой мир. Сначала их поразили необычные запахи и колоссальной высоты толстые деревья неизвестной породы. Потом была довольно широкая речка с перекинутым через неё каменным дугообразным мостом. С вершины моста было видно, как река уходит куда-то вдаль и теряется где-то за поворотом. Причём на всём своём пути она идёт в коридоре плотно обступающих её тех же самых громадных деревьев. Убаюкивающие голоса неизвестных птиц гулко раздавались над зеркальною гладью реки, и лишь редкие водяные птицы, похожие на уток, рассекали её своими телами.

За мостом была роща из тех же самых гигантских деревьев, и сразу же за нею начиналось большое открытое пространство.

Пять или шесть дымящихся вулканов, вместо четырёх привычных; красивые растения, некоторые из них выглядели совершенно необычно, и даже самый запах – всё было не таким, как в том мире, откуда они сюда пришли.

Рэм сказал:

– Я не могу представить, где на нашем острове есть подобный пейзаж? Незнакомые растения! Да и вулканы расположены в непривычном для нас порядке и имеют незнакомые очертания.

– И их здесь больше, чем у нас, – добавил Лаэрт.

– Дети так и рассказывали: пять или шесть, – сказал Рэм. – Смотрите: вон те две струйки дыма, выходят как будто из одной и той же горы – между ними расстояние слишком маленькое. И не поймёшь, один это вулкан или два.

Между мужчинами завязался спор по поводу количества вулканов и особенностей здешней горной системы, а они тем временем всё шли и шли куда-то. Как вдруг Спиридон остановился, словно бы что-то забыл.

– Господа, – сказал он. – Вы разве не замечаете одного совершенно невероятного обстоятельства?

– Какого? – спросил Лаэрт.

– Какого? – спросил Рэм.

– Мы оказались в некоем непонятном мире. Возможно, это параллельное пространство, но у нас нет никакого страха по этому поводу!

– А разве непременно должен быть страх? – спросил Рэм.

– Конечно! Наши древние предки, ещё во времена каменного века и дремучей дикости именно это самое должны были и чувствовать всякий раз, когда перемещались в новое пространство. Ведь они были бродячими охотниками и собирателями, и им приходилось постоянно менять свои стоянки. А при таких переменах всякий раз возникали опасения: неизвестно, какие племена там живут, неизвестно, какие звери или силы природы…

– Да, это странно, – согласился Лаэрт. – Чувство умиротворённости – вот то, как я бы охарактеризовал свои собственные ощущения на данный момент.

– Может быть, это специфическое воздействие каких-то растений, чей запах мы сейчас вдыхаем? – предположил Рэм. – Однажды, когда я был на своём учебном паруснике на экваторе в Новой Гельвеции, я столкнулся с подобным явлением – я тогда прогуливался со своими курсантами по прибрежным джунглям…

Они шли всё дальше и дальше по тропинке, которая уводила их всё дальше и дальше от дугообразного моста и пещеры.

Селение, которое они увидели в глубине долины, состояло из одноэтажных каменных домов, каждый из которых представлял собою маленькое чудо архитектуры: то какие-то башенки, то колонны, то статуи, то арки, то карнизы – у каждого дома непременно было своё отличительное свойство, которое выделяло его на фоне других домов. Люди, бродившие по улицам в длинных белых одеждах, расшитых какими-то геометрическими узорами, были, судя по всему, заняты своими повседневными делами. Увидев пришельцев, они останавливались в изумлении и смотрели на них, лишь изредка обмениваясь какими-то замечаниями на своём непонятном языке.

– Если не считать одежды, то по внешнему виду они от нас ничем не отличаются, – проговорил вполголоса Лаэрт.

– Господа, мы вас приветствуем! – категорически заявил Рэм и снял с себя шляпу.

Лаэрт ничего не сказал, а только помахал всем рукою.

Спиридон тоже сдержал эмоции и лишь поклонился, сняв шляпу.

Кто-то из местных жителей взял у него из рук шляпу и показал всем золотое изображение головы змеи, которое было прицеплено к шляпе в виде кокарды. Некоторое время люди с изумлением разглядывали шляпу и то, что на ней было, но потом с почтительными поклонами вернули головной убор его владельцу.

Через какое-то время Спиридону, Рэму и Лаэрту пришлось остановиться, потому что их окружили довольно плотным кольцом… Их о чём-то спрашивали – вполне дружелюбно, но ответить на эти вопросы было невозможно, и поэтому создавалось впечатление какого-то недоразумения.

– Какая жалость, что среди них нет переводчика, – пробурчал с досадою Рэм.

– Среди нас всегда найдутся переводчики, – ответил чей-то женский голос из толпы.

– Ну, слава богу! – обрадовался Рэм. – Хоть один человек нашёлся!

– Я не одна, – ответила женщина. – Такие, как я, есть ещё. Мне всегда очень нравилось делать с нашими детьми экскурсии в ваш мир и смотреть самой, как вы живёте и детям нашим показывать. Вот и пришлось выучить ваш язык.

– И как вам наши порядки? – спросил Лаэрт.

– У нас разные мнения насчёт вашего мира. Некоторым он нравится, а некоторым – нет. Но большинство не понимает его вовсе. Идёмте, я проведу вас к нашим старейшинам…

 

= = =

 

Проснулся Спиридон уже утром. И сразу же вспомнил: он под арестом. Яркий солнечный свет проникал в камеру через небольшое решётчатое оконце под потолком, но и этого было достаточно, чтобы хорошо рассмотреть того, кто сидел перед ним на стуле.

Это был всё тот же Меценат. Толстый, обрюзгший. Чёрные глаза хищника, одновременно подёрнутые паволокою какой-то мечтательной грусти. Крючковатый мясистый нос. Копна синих волос.

– Спим? – спросил он вполне миролюбиво. – А я вот уже на ногах. С утра работаю и работаю: делаю деньги.

– Деньги? – спросил Спиридон, не вставая со своего ложа. – Зачем вам столько?

– Денег много не бывает, – ответил Меценат. – Туда заплати, сюда заплати, вот и получается, что нужны всё новые и новые денежные поступления.

Спиридон спросил:

– Признайтесь хотя бы сейчас: ведь это же враньё – то, что вы мне рассказывали про ваше происхождение из бедной семьи, про голод и холод, которые вы претерпевали… Ведь вы же мне врали, так же?

Меценат удивился:

– Да какая вам разница? Врал или не врал? Вы сейчас должны думать о себе.

– Вот то-то и оно: вы никогда не говорите правды и всегда лжёте.

– Не всегда, – огрызнулся Меценат. – Сейчас я говорю правду: вам грозит очень серьёзная опасность!

– Допустим. И что же вам от меня надо? – спросил Спиридон, зевая. – Вы пришли ко мне за деньгами?

– Будто вы и сами не знаете!

– Вам нужна статуэтка, что ли? Так её у меня нет!

Меценат вскочил со стула. Всё его напускное добродушие мигом исчезло.

– Я вижу, что вы не понимаете, когда с вами по-хорошему! Вы не понимаете всего ужаса своего положения! Против вас выдвинуты очень серьёзные обвинения, и вам угрожает тюремный срок в несколько десятилетий! Давайте решим всё очень просто и быстро: вы мне – статуэтку, которую я беру у вас, между прочим, не бесплатно, а за миллион тяжёлых монет, а я вам – свободу! Вы – мне, а я – вам!

Спиридон привстал на своём топчане, а потом и уселся на нём, свесив ноги и упершись спиною в стену.

– Допустим, что я согласен, – сказал он. – А что вы будете делать со статуэткою?

– Это уже моё дело!

Спиридон сказал решительно:

– Я вам соглашусь продать её только при том условии, что вы мне чётко скажете: что вы с нею собираетесь делать!

– Хорошо, хорошо! Если это вам так нужно, то я скажу!

– Ну?

Меценат собирался с духом. Проговорил:

– В общем… Да вы и так всё прекрасно понимаете!

– Я ничего не понимаю! Говорите!

– Я её переплавлю в своё собственное произведение искусства. Я постараюсь, чтобы оно было на этот раз прекрасным и по своей эстетической ценности превзошло эту самую статуэтку!

– И что дальше?

– А дальше я получу моральное удовлетворение.

– От ощущения своего превосходства над древними эйнами и их культурою?

Меценат молча и подавленно кивнул.

– Да возьмите другое золото и упражняйтесь на нём, сколько вам угодно, но зачем вам именно это?

– Вы, люди, не понимаете одной простой вещи: золото не химический элемент. Золото – священно. Это божественный металл. И, если из него было сделано изображение какого-то божества, то это золото – вдвойне божественно. А если я, любимец богов, сделаю из этого золота прекрасное произведение искусства, то полученное будет божественным втройне! Боги, которым я поклоняюсь, тоже ведь нуждаются в почитании с моей стороны. Я должен оказывать им какое-то уважение!

Спиридон сказал:

– Я раздумал продавать вам свою статуэтку. Идите к чёрту! Сажайте меня в тюрьму, но статуэтка к вам в руки никогда не попадёт.

Меценат некоторое время сидел перед своим пленником, как громом поражённый. Наконец пробормотал:

– Я так и знал, что этим кончится…

Встал и пошёл к выходу. Возле двери оглянулся назад и проговорил:

– Не надейтесь на то, что вы когда-нибудь выйдете на свободу. – Вслед за этими словами он приоткрыл дверь и выкрикнул куда-то вдаль: – Малыш, подойди ко мне, моё синеволосое сокровище! Зайди сюда.

В камеру вошёл Бен-Бен.

– Объясни этому дяде, какие показания ты дашь в суде.

Мальчик, не поднимая глаз, повторил заученные слова.

– Я расскажу, что вы хотели похитить меня и запросить за меня большой выкуп.

– Врать не хорошо – ты разве этого не знаешь? – сказал Спиридон.

– Прадедушка говорит, что врать можно. Его самого нельзя обманывать, а всех остальных – можно.

– Ну и станешь таким же плохим человеком, как твой прадедушка!

Меценат при этих словах только хохотнул.

– Он не может стать ни плохим, ни хорошим человеком. Он, как и я, – мы вообще не люди! На нас ваши законы морали не распространяются!

Спиридону показалось, что он вспомнил, что-то очень важное, но вспышка памяти тут же в нём и погасла. Он промолчал. А мальчик пожал плечами:

– Зато я стану очень богатым, и всё наследство достанется мне одному.

– Ребёнок правильно рассуждает, – сказал Меценат. – Когда он вырастет, целый мир будет у его ног, и что такое по сравнению с этим ваша жизнь, господин Спиридон? Ведь это даже смешно сравнивать!.. Ну а теперь, пойдём, мой мальчик, помаши дяде ручкою. Он теперь не скоро выйдет на свободу – лет через пятьдесят.

Бен-Бен повернулся к Спиридону и, глядя на него заплаканными глазами, сказал:

– Простите меня, дядя Спиридон! Мне так хорошо тогда было с ребятами в горах. Но наследство – это наследство, сами понимаете!

И дверь захлопнулась.

 

= = =

 

Время шло, но из внешнего мира не было никаких вестей. На все требования Спиридона позволить ему пообщаться с родными, с друзьями, с адвокатами – он получал только отказ.

– Не положено, – односложно отвечал охранник.

А время шло…

 

= = =

 

Дверь открылась. В комнату вошли сразу четыре человека. Один из них сел на единственный в камере стул, а трое других остались почтительно стоять у него за спиною.

Спиридон кивком головы ответил на их приветствие, окинул их равнодушным взглядом и сказал:

– В прошлый раз вы и одеты были по-другому и сидели на каких-то ковриках, которые прихватили с собою. Что-то случилось, что вы поменяли свои правила? Что же?

Господин Фунакосий ответил:

– Случилось то, что вы арестованы по ложному обвинению. К вам не пускают адвокатов и даже родственников, кстати, к вам прилетел ваш сын – Иксиан. Он пытался пробиться к вам, но его просто подняли на смех. И всё это незаконно – мы это прекрасно понимаем, и мы говорим об этом у себя в стране совершенно откровенно. Наши средства массовой информации не подчиняются Меценату и его мафии.

Все четверо дружно рассмеялись.

– Я содержусь незаконно, а у Мецената мафия. Знаю, – сказал Спиридон. – Вы пришли ко мне, чтобы сообщить мне об этом?

– Нет, мы пришли, чтобы помочь вам.

– Каким образом вы сможете мне помочь?

– Мы потребуем вашего освобождения под очень большой залог и сами же этот залог внесём. Затем мы наймём вам лучших адвокатов Нифонии, и, в конечном итоге, этот невежественный и наглый Меценат будет посрамлён.

– Приятно слышать, – сказал Спиридон, – что кто-то заботится обо мне.

Все четверо поклонились, а затем и рассмеялись – дружно, как по команде.

Фунакосий сказал:

– Нам доставляет удовольствие протянуть вам руку помощи. Как говорил в древности наш знаменитый поэт Цукуока:

Истинный воин всегда поможет в беде лучшему другу.

Даже и недруг, раненный в честном бою и упавший,

Будет им поднят и честь ему будет оказана тут же.

Истинный воин верен всегда кодексу чести.

– Господа нифонцы! Вы же понимаете, что я вам не верю. Я считаю, что вся ваша цивилизация – одна сплошная ошибка. Говорите прямо: что требуется от меня взамен?

– Ничего. Совсем ничего! – сказал Фунакосий. – Для нашей страны будет честью, что именно она спасла из тюрьмы знаменитого путешественника и прославленного учёного в то время, как весь остальной мир безмолвствовал. Это в очередной раз подтвердит тот простой факт, что культурным центром всего человечества на сегодняшний день стала именно Нифония.

– Я всю жизнь не любил Нифонию и нифонцев, – сказал Спиридон.

Все четверо дружно рассмеялись. Фунакосий сказал:

– Тем больше чести для нашей страны. Вы нас не любите, а мы спасаем вас из беды. Вы бы так смогли?

Спиридон досадливо поморщился.

– Ну а если серьёзно? Что вам от меня ещё надо?

Фунакосий улыбнулся.

– Для нас было бы честью, если бы вы приняли одно из наших прежних предложений и заключили с нами взаимовыгодный контракт.

– Ну, так бы и сказали сразу. А если я не заключу с вами контракта, то вы меня обратно запихнёте в тюрьму?

Все четверо улыбнулись. Фунакосий сказал:

– Ни в коем случае! Обратно в тюрьму вы не пойдёте по той причине, что контракт вы подпишете прямо в тюрьме перед выходом. Если вы не подпишете, то и не выйдете.

Все четверо рассмеялись как по команде. Фунакосий продолжил свою мысль:

– И таким образом, никто вас никуда возвращать не будет.

Спиридон ответил:

– Мне нужно подумать над вашим предложением.

Фунакосий возразил:

– А что тут думать? Залог мы внесём прямо сейчас, а несколько вариантов контракта у нас уже готовы. Они при мне, – он протянул руку назад, через плечо, и тут же получил свиток бумаг от одного из своих приближённых. – Вы сейчас прочитаете их, выберете тот из вариантов, который вам по душе, и всё в порядке.

– Мне нужно подумать, – повторил Спиридон.

– Как вам угодно, – ответил Фунакосий, возвращая бумаги в обратном направлении – через плечо. У меня для вас есть ещё одно хорошее известие.

– Какое же?

– Вчера группа авдацианских спасательных судов начала работы по подъёму с морского дна затонувших старинных кораблей, гружённых эйнским золотом.

– И что же?

– Поднявшаяся ночью буря увеличила корабельное кладбище в районе Остроконечных рифов.

– Человеческие жертвы есть? – спросил Спиридон.

– Есть, – односложно ответил Фунакосий. – Вы рады своей победе?

– Нет, конечно. Если люди погибли – что ж в этом хорошего?

– Ничего, – согласился Фунакосий. – Тем более, что погибли все, кроме одного-единственного человека. А это очень печально. Очень. Уж лучше бы и он погиб тоже.

– А что случилось с этим человеком? – спросил Спиридон.

– Мы точно не знаем. Его подобрали в море, но про него сообщают, что он сошёл с ума и ничего не соображает.

Спиридон сказал:

– Я даже знаю, как этого человека зовут: Эльфин. Впрочем, бог с ним. Но имейте в виду: это не моя победа. Это Океан выразил к этим людям своё отношение – к этим нахалам, которые решили, что им одним всё можно.

– Вот именно поэтому мы и ценим до такой степени ваши услуги. У вас особое отношение с Океаном, вы понимаете ход его мыслей. И мы поэтому готовы пойти на очень большие расходы, чтобы только спасти вас от беды, которую вам готовит Меценат.

– Я подумаю над вашим заманчивым предложением, – повторил Спиридон. – Приходите завтра.

– Хорошо. Но имейте в виду: завтра вас собираются этапировать на континент. Ближайшая настоящая тюрьма – там, а Меценат настаивает на вашей опасности для общества и требует вашей строгой изоляции на время следствия.

– Всё равно приходите, – сказал Спиридон. – Даже если меня и на континент переведут, мы ведь сможем побеседовать и там. Не так ли?

Все четверо дружно рассмеялись, и Спиридон снова остался один в своей камере.

 

 

 

Глава тридцать седьмая. А в это время…

До самого вечера к нему больше никто не приходил, и не было никаких вестей из внешнего мира. На самом же деле в этом самом мире страсти кипели, и далеко не все журналисты выступали в защиту точки зрения непогрешимого Мецената. Какой-то телеведущий даже выступил с обличением произвола богатеев, которые стоят над законом и вытворяют в нашей многострадальной стране всё, что им угодно, но его тут же осадили, а его выступление объяснили очень просто: оно было сделано по заказу другого богатея, который с давних пор был конкурентом и недоброжелателем Мецената.

Уже появился термин СПИРИДОНИАНСТВО, а с ним раздались и призывы положить конец безнаказанному разгулу этого позорного явления нашей современности. Супружеская чета двух знаменитых журналистов-телевизионщиков – Еанны и Нер-Джоя выступала с открытым обращением к Человечеству:

– Люди, будьте бдительны! Такие, как Спиридон, они уже у нас на пороге. Они ворвутся в нашу пока ещё стабильную жизнь и обезглавят наше общество. Вся наша экономическая элита будет в этом случае уничтожена, а экономика страны парализована. Именно такие люди, как этот Спиридон, и ввергнут нашу страну в пучину хаоса. Спиридона надо остановить, пока он один, а иначе его пример покажется заразительным для людей слабых духом и совестью, и они попытаются переделать наш разумно устроенный мир.

Выступал и сам Меценат. На экране телевизоров он появился грустный, ответственный и величественный одновременно. Он сидел за письменным столом в некоем рабочем кабинете, а у него за спиною простирались необъятные книжные полки с толстыми фолиантами в кожаных переплётах и с золотым тиснением. Камера оператора услужливо прошлась по полкам, на которых не было ничего, кроме многочисленных собрания сочинений самого Мецената: пятнадцатитомная «История златокузнечного ремесла», двадцатитомная «История Мирового искусства», десятитомная «Флора и фауна Мирового океана»; несколько полок занимали его «Морские рассказы и повести» и всего лишь одну полку – сборники романтических стихов «Прогулки по солёным озёрам». Было совершенно очевидно, что одному человеку даже и энциклопедически образованному было бы не под силу написать столько даже и за пятьсот лет непрерывной работы. Но журналисты, бравшие интервью у Мецената, – это была всё та же супружеская чета, – на полном серьёзе говорили о его выдающемся вкладе в науку, искусство, ремёсла, литературу (прозу и поэзию!), а также экономику необъятной Венетской империи.

Когда после длительного вступления дело дошло наконец-таки до вопроса о том, как следует относиться к Спиридону, Меценат сказал голосом, исполненным чувства горечи и глубокой ответственности за свои слова:

– Поймите меня правильно. Я всегда был противником смертной казни и всегда был за гуманное отношение к людям, которым неведомо чувство собственного достоинства, которые не имеют представления о том, что такое честь, совесть, сострадание и покаяние. Но, говоря о Спиридоне и о том разрушительном следе, который он оставил после себя на этой планете, я должен со всею ответственностью заявить: человечеству пора повернуться лицом к этой проблеме! До тех пор, пока существуют такие, извиняюсь за выражение, Спиридоны, честные люди не могут спать спокойно, не могут быть уверены в счастливом будущем своих детей. Общество будет в опасности до тех пор, пока такие люди ходят на свободе!

Журналист – лоснящийся от респектабельности и жира, господин Нер-Джой – спросил Мецената, доверительно наклонив к нему своё небритое узкое лицо, на котором красовалось золотое пенсне:

– Как вы думаете, какого наказания заслуживает этот негодяй?

Его лысина, обрамлённая по краям щёточкою волос, услужливо поблёскивала вместе со стёклами пенсне.

Меценат в ответ на это беспомощно развёл руками и, горько усмехнувшись, сказал:

– К сожалению, у нас сейчас принято играть в демократию и в гуманизм, да и не моё это дело назначать сроки – для этого есть суд, а я как законопослушный гражданин должен буду всего лишь принять к сведению его постановление, каким бы оно ни было. И, тем не менее… – Меценат сделал многозначительную паузу, – тюремный срок, который был бы МЕНЬШЕ пятидесяти лет, – он поднял в вверх указательный палец, – с содержанием в одиночной камере и непременно в железных цепях – это было бы то, чего мировая бизнес-элита и широкая общественность – просто бы не поняли. Не менее пятидесяти лет! Вы слышите меня: ни в коем случае не менее! Даже и с учётом нашего нынешнего перекоса в сторону так называемого гуманизма.

Журналистка Еанна с творческим псевдонимом Чёрный Человек в это самое время сидела на ковре вместе с симпатичным мальчуганом, правнуком знаменитого маршала экономики. Бен-Бен сосредоточенно катал по ковру игрушечные машинки, а знаменитая тележурналистка занималась тем, что выкладывала ему из большой картонной коробки всё новые и новые радиоуправляемые модельки знаменитых автомобилей – подарок пострадавшему ребёнку от Главного Телевидения.

Когда к мальчику поднесли микрофон и спросили его, какого наказания заслуживает Спиридон, тот, не отрываясь от своего занятия, бросил через плечо:

– Да четвертовать его – да и дело с концом! – Он же хотел похитить меня.

 

= = =

 

В самом же городе бурлили слухи, и общественное мнение – оно тоже было далеко не всё на стороне всеобщего благодетеля и покровителя науки с искусством. Говорили о том, что Меценат живёт у себя как в крепости, отгородившись от людей и, видимо, не доверяя им и боясь их. Говорили, что он окружил себя ореолом святости, которому не дают угаснуть специально нанятые им подхалимы, дённо и нощно восхваляющие то гражданское мужество, с каковым он борется за сохранение природы или за выращивание молодых талантов. Целые бригады наёмных литераторов пишут за него книги, авторство которых он беззастенчиво приписывает себе; то же самое с музыкальными симфониями и картинами, ибо по совместительству он был ещё и композитором, и художником. Говорили о скупости – люди на его предприятиях получали гроши, которых с трудом хватало на поддержание жизни…

Вспоминали, конечно, и Спиридона, мнение о котором вдруг резко изменилось на положительное. Если кто-то пытался клеймить его позором, то ему напоминали, что Спиридон ничего плохого никому ведь не сделал. В быту это был вежливый и довольно мягкий человек, а его биография – это один сплошной упрёк всем тем, кто прожигает жизнь зря, тратя её на развлечения или на пустопорожние разговоры.

Но наш герой ничего этого не знал и не ведал. Он сидел под арестом в ожидании суда и длительного тюремного срока – этак на полвека. То есть пожизненного, учитывая то обстоятельство, что ему сейчас уже было пятьдесят семь лет.

 

 

 

Глава тридцать восьмая. Река сладкоголосых птиц

Когда он заснул в своей камере, ему приснилось далёкое детство, которое он провёл на этом самом острове… Однажды он и его отец пошли на рыбалку. Отцу – его звали Аркесий – было тогда тридцать лет, а Спиридону – всего лишь два с небольшим. Он отчётливо помнил себя с одного года и пяти месяцев: уже позже, во взрослом состоянии, он во всех подробностях рассказывал своим родителям о том, что именно он запомнил и как теперь воспринимает тогдашние события. Те удивлялись и на основании всех его рассказов сделали точную датировку самого раннего воспоминания: год и пять месяцев. Но та история с рыбалкою произошла в более зрелом возрасте, когда наш герой постарел аж на целый год. Он и его отец тогда пошли на рыбалку в горы. Позже Спиридон приходил на то же самое место и вспоминал, как это всё было. Это была река Нежеголь – та самая, что на языке покинувших эти края эйнов называлась Нээгэголь. Они вошли в ущелье, по дну которого протекала речка и, пробравшись сквозь густые заросли, остановились на пустынном каменистом берегу, который представлял собою плоскую каменную плиту, видимо, сползшую откуда-то сверху после очередного землетрясения. На плите было чисто и сухо. И отсюда было очень удобно удить рыбу. Отец то и дело снимал с крючка рыбу за рыбою, а маленький Спиридон держал в руках другую удочку, к которой почему-то рыбы не проявляли почти никакого интереса. Время от времени отец выхватывал у сына удочку и успевал снимать оттуда рыбину, он что-то объяснял сыну и говорил, как надо держать удочку и куда надо смотреть, но маленькому Спиридону это всё было не очень интересно. Он смотрел по сторонам на эти скалы, увитые ползучими растениями, на воду, бурлившую по камням, на синее небо над головою и думал о чём-то своём…

Неожиданно какие-то странные голоса привлекли его внимание: это было пение птиц. Голоса у них были такие, как будто они убаюкивали засыпающего младенца. Отец в изумлении отложил свою удочку в сторону и, оглянувшись на окрестные скалы, вдруг уставился прищуренным взглядом куда-то вверх. Присел на корточки возле сына и осторожно показал ему в ту сторону, откуда шли таинственные и необыкновенные звуки.

– Посмотри туда, – прошептал отец. – Видишь вон тех птиц?

Маленький Спиридон посмотрел сначала в голубые глаза отца, которые выглядывали из-под сильно надвинутых жёлтых бровей и только потом глянул в указанном направлении. И только тогда увидел на ветвях дерева, свисавшего над ущельем, двух или трёх птиц с длинными красивыми хвостами.

– Это они поют! Тебе нравится, да?

Спиридон молча кивнул, и оба они ещё долго потом слушали это необыкновенное пение. Оно разносилось по ущелью гулким эхом и словно бы уносилось куда-то вдаль…

– Откуда же они взялись? – задумчиво проговорил отец. – Я таких птиц никогда не видел раньше…

Позже, много лет спустя, Спиридон будет рассказывать отцу тот эпизод во всех подробностях, но отец будет в ответ лишь плечами пожимать:

– На рыбалку я с тобою ходил – это я прекрасно помню, – подтвердит он. – И плоский камень – это было наше любимое место. И то дерево, которое склонилось над пропастью, – оно там до сих пор растёт. А вот только птиц никаких не помню… Да и какие там могли быть птицы? Мы ж на рыбалку с тобою ходили! Нам было не до птиц.

Спиридон пытался что-то доказывать отцу, но тот только смеялся:

– В детстве чего только не покажется. А ты у нас всегда был выдумщиком: вечно придумывал какие-то истории и рассказывал мне и маме.

Спиридон проснулся у себя в камере и долго лежал с открытыми глазами, вспоминая тот случай с птицами. Не хотелось ни о чём больше думать, ни о чём беспокоиться – пение птиц, которое всё ещё звучало в его ушах, убаюкивало и заставляло забыть все жизненные невзгоды…

И потом он снова заснул.

 

= = =

 

И снилось ему теперь уже не рыбалка на реке Нежеголь, а продолжение той самой истории с переходом в нынешнее обиталище эйнов. Они были в каком-то храме – в большом и высоком белом здании с колоннами, где посреди круглого зала возвышалась на мраморном постаменте золотая статуэтка, изображающая молодую женщину с красивыми крыльями за спиною.

Собаку в храм не допустили, но трое мужчин и пятеро детей стояли перед каким-то седовласым старцем, который говорил им что-то очень важное. Во сне Спиридон лишь с трудом различал его слова, но понимал, что это какое-то напутствие. Рядом со старцем он увидел и тех четырёх странников, которые однажды посетили его дом – во сне или теперь уже не во сне – разве теперь поймёшь?

Старец сказал:

– Вам следует вернуться домой и никогда больше без нашего особого приглашения сюда не приходить. Кое-кому из вас и вовсе здесь нечего делать.

Дерзкая Ютурна спросила:

– А можно узнать – кому?

Старец, вскинул бровь от изумления при этих словах дерзкой девчонки и молча указал серебряным жезлом в сторону Бен-Бена.

– Но почему? – закричал было мальчик, но старец одним властным движением растопыренной ладони велел ему замолчать, и тот сразу сник. – Я хочу быть таким же, как остальные дети, – пробормотал он.

Голубые глаза старца сверкнули насмешкою:

– Ты не можешь быть таким же, как эти дети, потому что ты не человек, а механизм.

– Это как же это? – удивился Бен-Бен.

– Ты биологическая машина. Биоробот. Механизм, загримированный под настоящего человека. Так же, как и твои предки, включая и твоего знаменитого прадеда. Вы все – биороботы, а не настоящие люди. Вы внедрены на эту планету в качестве эксперимента, который проводила в древности одна не удавшаяся инопланетная цивилизация. Ныне она уже не существует, но однажды запущенный эксперимент – продолжается, и он не принесёт ни славы, ни доброй памяти тем, кто его затеял. А тем более – пользы людям.

– Это неправда, – закричал Бен-Бен. – Мне мой прадед всё время твердил мне: мы не люди, мы не люди, мы что-то совсем другое! Но я знаю, я всегда знал: это неправда! – Мальчик заплакал, но потом протёр слёзы и сказал твёрдым голосом: – Если даже я и не человек, то я хочу стать таким же, как и все остальные люди!

Старец возразил:

– Если ты и в самом деле захочешь стать человеком, то ты им всё-таки станешь. У тебя ещё будет одна такая возможность. Только одна, не упусти её!

– Конечно, я её не упущу! – радостно закричал Бен-Бен.

– Посмотрим. Но пока – не издавай больше ни звука! Ты здесь никто!

Бен-Бен обиженно насупился, а старец продолжал:

– Когда вы вернётесь домой, – сказал он, – вы забудете о том, что здесь с вами было и что вы здесь увидели. Если с вами в жизни случится что-нибудь очень важное и решительное, то вы вспомните об этом своём посещении нашего мира, но только во сне и никак иначе. И это воспоминание поможет вам принять верное решение. А сейчас: наши люди отведут вас назад. Сразу после выхода из пещеры вы забудете всё. Когда вы вернётесь к себе, живите хорошо и по совести в своём мире…

Спиридон, выслушав всё это, не нашёл ничего более разумного, как спросить:

– А почему ваша морская нимфа – крылатая? И почему она золотая, а не серебряная, ведь вы же всегда ценили серебро дороже золота?

Старец ответил:

– Тебе это так важно знать?

– Да, очень! – дерзко ответил Спиридон.

– Во-первых, она такая же наша, как и ваша. Она объединяет наши два мира и покровительствует им обоим. А во-вторых, она такая же морская, как и небесная. Её удел – пролетать над Океаном, а если надо, то и погрузиться в него… Она и над сушею летает, и на землю может опуститься, но, поскольку самое главное на свете – это вода, то бóльшая часть её забот касается именно воды и всего того, что с нею связано. Например, мореплавателей или рыбаков… Можешь не сомневаться: она тебя уже заприметила и не оставит тебя своим попечительством.

Спиридон пробормотал в ответ:

– А я почему-то и не сомневался никогда в этом.

Старец улыбнулся в ответ на эти слова.

– А почему золотая, а не серебряная? – сказал он задумчиво. – Да просто потому, что серебро мы тратим на изображение наших самых главных богов.

 

 

 

Глава тридцать девятая. Неожиданные решения

Спиридон проснулся. Его окружала всё та же самая камера. Первая его мысль была: «Я в тюрьме». Вторая мысль: он разом всё вспомнил. Подумал: «Ну вот, они мне велели всё забыть. А я не забыл! Значит, моя воля – сильнее их воли!» И третья мысль: он вспомнил, что можно с лёгкостью освободиться, но лишь при условии, что он попадёт в подчинение нифонцев. Подумал: «Меценат – робот, а эти-то хотя бы люди, и это хоть как-то утешает», но потом ему в голову закралось новое сомнение: может быть, и они тоже не люди, а биороботы? Больно у них всё чётко получается: действуют только по команде или по существующему у них распорядку, ничего сами никогда не изобретают, а берут только чужие открытия и успешно внедряют их у себя. А древнюю цивилизацию эйнов перебили ведь именно они… И как же я пойду к ним? Ну, уж нет!..

Начавшееся землетрясение отвлекло его от размышлений. Сначала всё вокруг так сильно задрожало, что изображение словно бы расплылось перед глазами. Земля гудела, а здание наполнилось вдруг криками людей. Спиридон вскочил на ноги, но выяснил, что стоять совершенно невозможно. Он снова упал на постель, но тут произошло новое событие: одна из стен камеры просто выпала наружу, освобождая выход на улицу. Спиридон сейчас же воспользовался полученною возможностью и, выскочив на свободу, отбежал подальше от здания полицейского участка. Весь город был наполнен криками, и всё вокруг рушилось. Земля под ногами покрывалась трещинами, некоторые из которых приходилось перепрыгивать с весьма значительным усилием…

Дома рушились на глазах, и люди выскакивали на середины улиц, чтобы уберечься от падения стен, крыш, колонн и отдельных кирпичей…

Спиридон бежал, не останавливаясь. Он с ужасом представил себе, что и его старый маяк, и его дом тоже сейчас рухнут. Он побежал в сторону набережной – туда, где домов не было совсем и где не было опасности того, что тебя придавит чем-нибудь падающим. Для этого ему пришлось спускаться к воде, по длинной мраморной лестнице – она вся потрескалась, но всё ещё была пригодна для спуска.

Он сбегал вниз, но вдруг услыхал позади себя крик:

– Господин Спиридон! Господин Спиридон! – Спиридон узнал голос Радаманта – нынешнего начальника полиции. – Я так и знал, что вы уйдёте самовольно! Вам нельзя! Ведь это же какой скандал будет! Ведь это же равносильно побегу!

– Идите к чёрту! – крикнул ему Спиридон и побежал дальше.

– Но ведь Меценат будет очень недоволен! – крикнул ему вслед Радамант.

От такой заявки Спиридон даже остановился на несколько секунд на перекосившейся ступеньке, оглянувшись назад, крикнул:

– Я думаю, он уже давно провалился сквозь землю – этот ваш Меценат, а вы всё ещё выполняете его приказы!

И – побежал дальше.

На набережной ему открылось ещё более страшное зрелище: море отступало от берега. Означать это могло только одно: моретрясение. Вода сначала отойдёт, словно бы для разбега, а затем вернётся в виде огромной волны, которая нахлынет на берег. И чем дальше отойдёт волна, тем сильнее будет затем удар.

Спиридон не стал останавливаться, а бежал и бежал вдоль низкого берега моря в сторону Старого Маяка. Ещё время есть. Если пойдёт волна, то он успеет взобраться на высоту. Но в сторону города смотреть даже и не хотелось. Спиридон бежал без остановки так стремительно, как будто ему было двадцать лет от роду – откуда только силы взялись!

Дорогу, ведущую на высокий холм, он преодолел невообразимо быстро. Город остался в стороне, и отсюда, с высоты, ему открывалась огромная морская панорама – море продолжало уходить.

Уже на подступах к Старому Маяку, когда дорога обогнула знакомый утёс, поросший пучками травы, Спиридон вдруг с изумлением понял: здесь совершенно ничего не происходит. Земля под ногами не ходит ходуном и не трескается, и никаких разрушений нет – вон стоит себе и стоит спокойно Старый Маяк, а вон и дом Рэма – и тоже спокойно стоит. Здесь всё тихо и спокойно! А высота – более, чем достаточная.

Он оглянулся назад: город представлял собою страшное зрелище, а когда он перевёл взгляд вправо, то заметил, что над островом поднимается не четыре столба дыма от привычных четырёх действующих вулканов, а множество дымных столбов, сливающихся в один сплошной дым. «Это что же получается? – подумал он. – У нас было четыре действующих вулкана и двадцать потухших, а сейчас вдруг действующими стали все, так, что ли? А куда же делись озёра на вершинах потухших вулканов? Они уже выкипели?..»

Спиридон посмотрел на своё место обитания: оно стоит очень высоко над морем, и приливная волна не сможет подняться сюда. Город тоже стоит на возвышенностях, но здесь – ещё выше. Почему-то здесь нет никакой тряски, но весь окружающий мир, видный отсюда, гибнет прямо на глазах. Но то – там, а что же здесь? Что же творится сейчас дома? Неужели они там сидят себе в тишине и совсем ничего не знают? Но ведь это их спокойствие – мнимое! Надо бежать туда, чтобы предупредить!..

Появившаяся ему навстречу молодая женщина остановила его упреждающим движение ладони.

Спиридон сразу узнал её. Остановился в полном изумлении перед нею и только спросил:

– Ты Óа?

– Да.

– А где же твои крылья, если ты и в самом деле Оа?

Она усмехнулась:

– Какой ты бюрократ! Тебе что – так нужны формальности?

– Да! – дерзко крикнул Спиридон. – Даже, если тебя и на самом деле зовут Оа, то где доказательства твоей божественности?

Оа усмехнулась.

– Может быть, тебе ещё справку принести из нотариальной конторы: мол, я богиня, а не чёрт-те что! Но в океане нет нотариальных контор. И свидетельств о рождении в Океане не выписывают!

– Ну ладно, – сказал Спиридон. – Допустим, я верю.

– Без всяких «допустим»! Веришь или нет?

– Верю, верю! Тем более, что я видел тебя и где-то ещё, вот только не припомню, где это было, и там ты была в образе обыкновенной девушки… Ладно! Не будем уточнять, где и когда ты ещё появлялась… Ну, и дальше-то что?

Оа усмехнулась.

– К тебе является богиня – и тебе этого мало?

– Боги просто так не являются. Если ты явилась ко мне, то тебе от меня что-нибудь нужно, не так ли?

– Это человеческое рассуждение, а не божественное. Боги могут делать всё, что им заблагорассудится – просто так. На то они и боги.

– Объясни мне: что происходит? Из-за чего столько шуму?

– Старик Океан сегодня не в духе, – сказала Оа. – Не нравится ему то, что происходит у вас на острове, вот он и решил часть вашего острова погрузить под воду.

– А как же люди? – спросил Спиридон. – Он погрузит – с людьми вместе?

– Конечно, – ответила Оа, присаживаясь на поваленное дерево. – Если эти люди допускают над собою власть таких уродов, как этот ваш Меценат, то тогда чего их жалеть, таких людей? Так он рассуждает. Да ты куда бежишь-то? Посиди вместе со мною.

– С тобою хорошо, но я хочу домой, – сказал Спиридон, – я хочу узнать, всё ли у меня дома в порядке!

– Всё в порядке, – заверила его богиня. – И у тебя, и в доме Рэма. Они даже не знают, что во внешнем мире, происходит нечто необычное. Мой тебе совет: не беспокой их зря и посиди со мною.

– Но как же я могу спокойно сидеть, если сейчас нахлынет волна и всё сметёт?

– Волна подождёт твоего решения.

– Если от меня что-то зависит, то я хочу, чтобы она не тронула нашего острова. Или тронула, но лишь частично. Пусть сметёт дворец Мецената с ним вместе и со всеми его наследниками, но остальных людей-то зачем трогать?

– Океан подумает над твоим предложением, – сказала Оа чуть насмешливым голосом.

– А он меня сейчас слышит?

– Слышит, слышит!

Спиридон возмутился:

– Хорошенькое дело – подумает! Тут спешить надо, а он только подумает!

Богиня сказала:

– Океан прислал меня за тобою.

– Он хочет забрать меня?

– Да.

– Забрать меня из жизни? Но я ещё не настолько стар! Неужели мне уже пора?

– Да нет! Ты не понял. Он просто хочет переместить тебя в другое место, более безопасное.

– И куда же это?

– Ну, например, в страну эйнов. Они бы приняли тебя к себе – это мне точно известно. Они ведь дружат с Океаном. А он с ними. Будешь жить в том мире, и никто тебя никогда не обидит и не тронет.

Спиридон усмехнулся:

– Хорошенькая идея – ничего не скажешь! А как же моя семья, мои близкие? Мне их что – бросать прикажешь?

– А ты забери и их с собою, – предложила Оа.

Спиридон задумчиво покачал головою.

– Мне-то там понравится – это я точно знаю, а вот им… А если им там придётся не по вкусу?

– Пусть тогда вернутся назад…

– Без меня?.. Но как же я буду без них?.. Ты рассуждаешь неправильно и несправедливо! – воскликнул Спиридон.

– Это не я рассуждаю. Это я тебе всего лишь передаю предложение Океана, который давно присматривается к тебе. Он не хочет, чтобы ты сидел в тюрьме.

Спиридон возмутился:

– Это мой мир, и я хочу жить в нём! А в тюрьме я оказался по вине биоробота. Это механическое существо, которое не является человеком. Вот его и возьмите к себе – утопите его на дне Океана или взорвите на вершине вулкана, а меня оставьте здесь, но только на свободе!

– Да куда ж его взять-то? – удивилась Оа. – Нельзя засорять Океан таким мусором. Разве что к эйнам. Но где эйны будут хранить его?

– Путь они его посадят в какую-нибудь пещеру, пусть дадут ему золота и пусть он там себе и сидит, пока его механизмы не износятся.

– Золото ему давать нельзя, – сказала богиня. – Он берёт от него энергию, а, став сильным, он и у эйнов сможет что-нибудь сотворить.

– Ну, тогда пусть дадут ему серебро. Пусть сидит там в темнице и не мешает эйнам!

Богиня Оа призадумалась. Спиридон заметил: пока она размышляла, за спиною у неё то вспыхивали кратким прозрачным видением крылья, то исчезали.

– Это неплохая идея, – сказала она. – Серебро забирает у этих роботов энергию, и поэтому они его всегда побаивались. Хорошо, я заберу и его, и правнука.

– А мальчишку-то зачем? – удивился Спиридон.

– Когда вырастет, он станет в точности таким же, как и его прадед – это уже ясно. У него был шанс стать человеком. Для этого нужно было совершить один-единственный простой и человечный поступок, но он не воспользовался своим шансом. И теперь его дальнейшее пребывание среди людей бесполезно. Так что, придётся забрать и его.

Спиридон не возражал:

– Забирайте!

– Эйны поселят обоих в старом складском помещении. Это ведь неодушевлённые предметы, а не живые люди. Пусть они там и проводят время. Выпускать их на волю нельзя, а в изоляции – пусть продолжают функционировать. Эйнские мудрецы будут приходить к ним и упражняться в изучении их тайных механизмов…

– Но почему только этих двух? Возьмите всех!

– Всех нельзя. У эйнов ведь не свалка мусора, да и нельзя им слишком сильно вмешиваться в ваши исторические процессы. Живите по своим законам – так, как вам положено, а это будет наша помощь лишь для тебя одного.

– Ну что ж, и на том спасибо. Мне бы не хотелось расставаться с тобою и с эйнами навсегда. Мне всегда будет не хватать вашего мира.

Оа сказала:

– А эйнам – вашего. Они скучают по вашему миру. Мы ещё будем встречаться…

Спиридон спросил:

– Ты уже уходишь? Но я так и не понял: это всё мне снится или происходит на самом деле?

– Да какая тебе разница? – сказала Оа. – Главное ведь не это, а то, как ты проживёшь свою жизнь.

 

= = =

 

На следующее утро Спиридон проснулся, оттого что в камеру вломилась толпа ошалелых журналистов и телевизионщиков.

– Господин Спиридон! Господин Спиридон! Мы вас поздравляем!

– С чем? – угрюмо спросил Спиридон, не вставая со своего топчана.

– Вы разве не знаете, что все обвинения, выдвинутые против вас, признаны смехотворными и сняты с вас?

– Впервые слышу. Мне этого никто не сообщал.

– Сегодня утром господин Меценат и его правнук Бен-Бен публично заявили, что отправляются в длительное путешествие. Перед отъездом господин Меценат сделал ещё одно заявление, согласно которому с вас снимаются все подозрения и вас отпускают на свободу.

– Ну и слава богу, – сказал Спиридон и встал. Он уже понял: встреча с богинею была очередным сном. Но на всякий случай спросил: – А что, были ли на острове какие-нибудь землетрясения или наводнения?

– Нет, ничего не было, – ответили ему.

– Ну, я так и думал, – сказал Спиридон усмехнувшись. – Господа! Разрешите пройти!

– Да куда же вы?! Мы вам ещё столько хотели задать вопросов!

– Извините, но мне сейчас очень хочется домой, – сказал Спиридон. – Меня ждут там мои родные. Ко мне сын приехал, а с ним и его жена, и я соскучился по всем своим родным, а моему пасынку скоро идти в школу – учебный год вот-вот начнётся. Дел много.

– Но мы так хотели услышать от вас ответы на некоторые важные вопросы, – взмолилась какая-то журналистка, голос которой показался Спиридону знакомым.

Он с изумлением поднял глаза и увидел перед собою молодую женщину. Она была та самая, которая ему приснилась сегодня ночью в образе богини. И только теперь он понял: она была та же самая, которая по её же словам исполняла роль переводчицы для своего народа, а ещё любила водить детей в этот мир на экскурсии.

Как она здесь оказалась? Что она здесь делает? Почему одета так же, как и все наши люди?

Ответ получался только один: так зачем-то нужно; они ведь наблюдают оттуда за нами. А лишних вопросов задавать богам нельзя. И особенно богиням.

Спиридон смягчился:

– Приходите все сегодня вечером к Старому Маяку, – сказал он. – Я выйду к вам на поляну – туда, где лежит поваленное бурею дерево, и в течение получаса готов буду отвечать на любые ваши вопросы. Вас такой вариант устроит?

Все были согласны, и Спиридон выбрался, наконец, из здания полицейского участка. Выйдя на воздух, на слепящий, яркий солнечный свет, он зажмурился. Всё его семейство в полном составе стояло на улице и ожидало его выхода. Сын, дочь, жена, пасынок, сосед Рэм со всем своим семейством. Особо бросалась в глаза мощная фигура Лаэрта – он стоял рядом с Эоною. Никого больше они к себе не подпускали, хотя попытки прибиться к ним и были. Спиридон поздоровался со всеми кивком головы и сказал, что очень хочет домой – на Старый Маяк.

 

 

 

Глава сороковая и последняя, которая оканчивает наше повествование довольно-таки благополучно, хотя… Впрочем, об этом – как-нибудь в другой раз

Домой они шли пешком, неторопливо обсуждая ближайшие жизненные планы. Виринея упрекнула мужа:

– Ты ведёшь себя так, словно бы и не сомневался, что никаких пятидесяти лет тюрьмы у тебя не будет и ты точно знал, что выйдешь на свободу.

– Ну что ты, – сказал Спиридон. – Я впервые в жизни усомнился во всём, но теперь, как вижу, напрасно. Надо было верить, что всё будет хорошо, и не терзать себя сомнениями.

По пути они зашли в таверну «Синий рубин», и Спиридон попросил у хозяина шампанского – для всех без исключения присутствующих здесь. Ко всеобщему изумлению, выпил и сам.

Кто-то из проникших туда журналистов спросил:

– Господин Спиридон! Вы наконец-то избавились от пагубной привычки никогда не пить спиртных напитков?

– Ни от чего я не избавлялся, – пробурчал Спиридон, – просто сегодня для меня очень счастливый день. А шампанское и в самом деле – божественное.

– Это урожай тридцатитрёхлетней давности, с лучших виноградников Умбрии, – уточнил Адриан, хозяин таверны.

– Я так и понял, – сказал Спиридон. – А теперь, господа, разрешите откланяться.

И всё семейство вышло из таверны и отправилось к Старому Маяку.

Свой путь к дому Спиридон проложил таким образом, чтобы они прошли подальше от Мраморной Колоннады и поближе берегу Океана. Спиридон спустился к воде. Вода была тихая-тихая, а волны изображали то ли притворное смирение, то ли настоящее равнодушие. Спиридон окунул ладони в морскую воду и умыл себе сначала лицо, а затем и всю голову. Тихо прошептал: «Спасибо!» Солёные капли попадали в рот, стекали за шиворот.

– Надеюсь, ты не отправишься сегодня же к своим любимым Остроконечным рифам? – спросила Виринея.

– Нет, – ответил Спиридон. – Мне теперь не до этого, есть дела и поважнее. А теперь – идёмте домой поскорее, пока нас не заметили люди из ресторации!

 

= = =

 

После обеда все перешли в библиотеку. Это теперь был своеобразный штаб, мозговой центр, и всем казалось, что именно в этом сводчатом помещении с книгами от пола до потолка, с видом на Океан за окном – и можно прийти к каким-то разумным выводам.

Сын Спиридона Иксиан спросил отца:

– А чем всё-таки объяснить то, что твой мучитель Меценат так внезапно отстал от тебя?

Спиридон сказал:

– А не надо ничем объяснять. Отстал – вот и хорошо.

– Но ведь это же какая-то непостижимая тайна! В чём причина? Мне кажется, ты знаешь что-то, но не говоришь нам.

Лаэрт возразил Иксиану:

– Иногда лучше бывает не знать, чем знать.

– А я хочу знать! – запальчиво возразил Иксиан.

Спиридон разглядывал окружающие его лица. Все смотрели на него с таким видом, словно бы он один знал какую-то тайну, но не спешил её выдавать. Подумал: «А ведь это всё свои люди, не чужие, не враги…»

– Весь окружающий мир состоит из одних сплошных тайн, – ответил Спиридон. – Доискиваться до них нужно лишь в том случае, если тебе это зачем-то очень и очень нужно. А если не нужно, то и пусть они, эти тайны, себе существуют. Какая нам разница?

Виринея удивилась:

– Тебе не интересно знать, куда делся Меценат и почему он так внезапно оставил тебя в покое?

– Абсолютно не интересно, – ответил Спиридон. – Для меня он всегда был простым механизмом по выплачиванию денег. Роботом-деньгодателем и ничем больше. Гораздо больше меня беспокоит то, что я остался пока без работы. Мне придётся искать нового робота, и он будет, быть может, ещё даже и хуже, чем этот ничтожный Меценат. Вот это и есть то самое, что меня беспокоит по-настоящему.

Виринея сказала:

– В следующий раз тебе попадётся денежный магнат честный и благородный, который поставит деньги на службу человечеству. Он заметит тебя и возьмёт к себе на работу.

Спиридон рассмеялся.

– Почему-то так не бывает, как ты говоришь. Я думаю, на нашей планете не было ещё ни одного такого случая. Нами управляют только сумасшедшие, негодяи и извращенцы, и мы, по какой-то непонятной причине находимся у них в руках.

Виринея сказала:

– А ты бы взял, да и возглавил нашу планету. Ну, или хотя бы нашу страну.

– Не дадут, – грустно покачал головою Спиридон. – Я нормален. А на этом посту нужен злобный робот. Механический способ мышления, вместо творческого, – это категорическое условие.

– Неужели это так уж фатально неизбежно для нашей планеты? – спросила Виринея.

– У нас пока получается только так. Может быть, на других планетах такое и было, но мы ведь о них ничего не знаем. В одной только нашей галактике – сотни миллионов звёзд. А ведь есть ещё непостижимое множество галактик. Вот разве что где-нибудь в глубинах Вселенной и есть такие случаи, чтобы финансовые воротилы работали на своё человечество, а не на самих себя или на какую-то античеловеческую идею. Но это всё из области предположений… Почему-то не бывает таких денежных воротил, чтобы у них было всё в порядке с совестью, с душою, с умственными способностями… Это непременно извращенцы, и эти извращенцы правят миром – вот что обидно.

И в это самое время раздался звонок телефона. Трубку сняла Эона.

– Папа! Это тебя! – сказала она в полном изумлении и протянула отцу трубку.

Спиридон взял трубку и сказал:

– Я слушаю.

– Господин Спиридон! Это я – Меценат!

Спиридон равнодушно проговорил:

– Ну, Меценат, ну, и что дальше?

– Они надели на меня и на моего правнука серебряные цепи! Это какие-то монстры, а не люди! Откуда они взялись? Я не понимаю, кто они такие?

– Всю свою жизнь вы пребывали в заблуждении, что на вас не найдётся управы. А вот она и нашлась, это должно было когда-нибудь случиться.

– Господин Спиридон! Что они с нами делают, ведь это же невозможно! Мы же не переносим серебра! Скажите им, чтобы они убрали это проклятое серебро! Ведь это же ваши люди – я это теперь понимаю. Это вы их ко мне подослали.

– Это не мои люди, и я не имею над ними никакой власти.

– Я вам не верю!

– Это – как вам угодно. Но я не понял: а как вы ко мне звоните? Откуда?

– Они дали мне, по моей просьбе, мой же собственный мобильный телефон, который перед этим отобрали, и разрешили на прощание позвонить вам. Они сказали, что мы сейчас войдём в какую-то пещеру, после чего связь прекратится навсегда!.. Скажите же им! Прикажите или попросите!

– Ничего я им не скажу, – ответил Спиридон.

– Но ведь это же не гуманно – то, как они обращаются с нами!

– Если бы вы были людьми, тогда – конечно. Но вы роботы, всего лишь механизмы, которые прикидывались людьми. У меня нет жалости к вам.

– Я передаю трубку своему правнуку Бен-Бену, – закричал в отчаянии Меценат. – Ведь он ещё совсем ребёнок! Неужели у вас рука не дрогнет отправить на мучительную смерть ещё и его?

– Дядя Спиридон! Дядя Спиридон! – закричал Бен-Бен. – Скажите им, чтобы они сняли с нас серебро! При серебре мы лишаемся всяких сил, ну, пожалуйста!

– И это всё, что ты хочешь мне сказать? – удивился Спиридон!

– Да! А ещё скажите, чтобы они нас отпустили назад. Они говорят, что мы будем храниться на складе, а я хочу жить в своём дворце. Что им от нас надо? Куда они нас ведут? Что мы такого сделали, что нас нужно теперь держать в цепях, да ещё и в серебряных?

Спиридон усмехнулся.

– А тебе не жалко, что ты упустил однажды свой шанс стать человеком? Ведь у тебя он был! Почему же ты об этом ничего не скажешь?

– Но я же не мог отказаться от состояния! Я должен был стать наследником!

– Даже ценою преступления?

– Какая разница: преступление или не преступление? Наследство есть наследство, и я не мог отказаться от него! Я очень люблю золото!

– Это всего лишь означает, что ты робот, а не человек. В тебе нет никаких признаков человека, кроме чисто внешних. Ты не заслуживаешь жалости. Ты и твой прадед – вы просто механизмы, которые будут выброшены на свалку по причине негодности.

Бен-Бен ничего не ответил и только громко заплакал. Трубку снова взял Меценат.

– Как вам не стыдно обижать ребёнка?

– Вы подменяете понятия. Ребёнка я бы никогда не обидел, – возразил Спиридон. – А биоробот маленького размера – это не ребёнок. У меня нет жалости к некачественным механизмам. Если бы вы функционировали хорошо и на благо людей, тогда – другое дело. Но ведь вся ваша механическая деятельность – она только во вред людям нашей планеты. Так что, катитесь-ка вы ко всем чертям!

– Я вам ещё не всё сказал! – отчаянно закричал Меценат.

– Я слушаю вас.

– Сразу же после ареста я предложил своим мучителям одну идею. Они сначала очень удивились, но потом одобрили её. И только сейчас я вам сообщаю об этом – такое условие они мне поставили.

– Я слушаю.

– Мы, в отличие от вас, людей, всегда умели мыслить нестандартно. В самой невероятной ситуации мы всегда сможем придумать самое невероятное решение проблемы. И я придумал его!

– Я слушаю.

– Я и мой внук – мы больше никогда не вернёмся в этот мир – так нам сказали. Я понимаю, что мы там погибнем от серебра и небрежного хранения. Но я придумал, что нужно сделать, чтобы мой след от пребывания среди вас, людей, остался навсегда! И таким образом, программа, заложенная во мне, не умрёт!

– Я слушаю, – сказал Спиридон. – И что вы там придумали своими механическими мозгами?

– Всё своё имущество – движимое и недвижимое, все свои деньги я переоформил на вас, господин Спиридон! Отныне вы будете на моём месте. И вы будете править с помощью золота. Вы ведь не сможете отказаться от такого подарка судьбы?

– Да с чего вы взяли, что не откажусь? Может быть, и откажусь!

– Ну, уж нет! – злорадно расхохотался Меценат. – Такого не может быть! И это и будет моя месть вам, людям. Потому что вы, люди, не умеете управлять потоками золота, вы умеете всё только разваливать. А только я и подобные мне – всегда управляли всеми финансовыми механизмами. Вы неблагодарные твари! Вот кто вы! Всё! Они отбирают у меня телефон! Прощайте!

– Прощайте, – равнодушно сказал Спиридон и отдал трубку Эоне.

Всё семейство напряжённо ожидало рассказа Спиридона о том, с кем он сейчас говорил и что всё это означает.

Спиридон рассказал.

Воцарилась тягостная тишина.

– И что ты теперь будешь делать? – спросил Иксиан.

– Я не верю в то, что мы, люди, так уж фатально неизбежно ничего не умеем в смысле денег и управления нами же самими. Мы можем обойтись без роботов, которые запрограммированы какими-то инопланетными силами на наше порабощение. Я попытаюсь вникнуть в эту проблему, поищу себе помощников и уж во всяком случае не буду обращаться к помощи других роботов, живущих среди нас и выдающих себя за людей.

Подумав, он добавил:

– Главное, я не должен буду порывать связей с Океаном. Пока я соприкасаюсь с ним, я мыслю и существую как личность. Эта связь не должна прерываться.

 

= = =

 

В назначенное время Спиридон вышел к собравшимся возле ворот его усадьбы журналистам. Те уже знали потрясающую новость о том, что именно Спиридон стал наследником всего состояния Мецената. Толпа журналистов почтительно расступилась перед ним. А он выступил на середину круга, нашёл глазами ту самую журналистку и несколько секунд рассматривал её, но потом перевёл взгляд на всех остальных присутствующих. После этого сказал:

– Я готов отвечать на все ваши вопросы.

 

КОНЕЦ